Я бывал на выступлениях Копперфилда, наблюдал за реакцией публики и полностью разделяю это замечание журнала.
Всех по-прежнему интересуют взаимоотношения Клаудии Шиффер и Дэвида. Мой коллега Паоло Салом из «Дженте» все знает из, так сказать, «первых рук» или «первых уст». Сам же он делает намек на то, что все связи, появления на публике, многочисленные заявления двух очень симпатичных людей были «продолжением сцены и подиума» – прекрасно просчитанной игрой двух актеров, подчинявшихся в определенный этап жизни дирижерской палочке Дэвида. Они учли вкусы публики, прессы и великолепно играли и играют. Ровно столько и так, как того требуют обстоятельства. Вероятнее всего, «сеанс магии» с Клаудией, длившийся почти четыре года, тихо и мирно завершается, или, как часто говорят в среде западноевропейских актеров и манекенщиц, «ушел в песок». Джанни Версаче, всегда приглашавший Клаудию и Дэвида, лучше других знал об этой «игре». Но ведь все говорили одно время о вероятной свадьбе, по крайней мере, о помолвке, о торжественном ужине в Монако, в Нью-Йорке.
– Свадьба? А разве о ней было когда-либо официально объявлено? – смущенно улыбается Шиффер, с видимым интересом рассматривая подаренное Дэвидом кольцо с бриллиантами стоимостью в семь миллиардов лир. – Мы – друзья, и, надеюсь, всегда ими останемся. Да, Дэвид как-то подарил еще яхту, но это… Знаете, яхты всегда были и будут в моде. Дэвиду было приятно…
Конечно, мы любили… мечтать… Для журналистов у нас выскользнула фраза о том, что мы обожаем детей, которых у нас могло бы появиться тринадцать. И они, журналисты, эту нашу мечту прекрасно «проглотили», но ведь дети сами по себе, как известно, не рождаются. Мы никогда не переезжали друг к другу. (Гардероб с 250 платьями Клаудии в Монте-Карло; Дэвида (44 костюма) – в Неваде.) Возможно, забывали только зубные щетки… Вот так, с зубными щетками в сумочке и ездим. Будто их нет в отелях?
Уже около года, писал «Дженте», ни один фоторепортер не зафиксировал ни одного даже «дежурного» поцелуя мага и топ-модели. «И в этом нет ничего удивительного, – парирует звезда подиума. – Ни слова о личных отношениях. Мы оба очень заняты работой и виделись только среди толпы. Но не будем исключать, что однажды при желании решим отдохнуть, отправимся на каникулы куда-нибудь, но одни. Без любопытных глаз и фотообъективов». Ах, эти папарацци! (После гибели леди Ди это слово не требует разъяснений.)
Журналисты, получив такую информацию из Монте-Карло, анализировали события и делали свои выводы: отношения Клаудии и Дэвида, прекрасно разыгранное рекламно-магическое шоу, деловой контракт, поднявшийся имидж двух актеров и теперь завершившийся по истечении срока действия. Копперфилда, благодаря Клаудии, лучше узнали в Европе. Шиффер обрела свою аудиторию и поклонников в Америке. Выигрывал Джанни. Он тратил десятки тысяч долларов в качестве гонораров и возвращал эти деньги от одежды, которую рекламировала Клаудия, а ей ассистировал Дэвид.
– Что дальше?
– Работаем, – уклончиво говорит топ-модель и обещает больше не подниматься на подиум (по крайней мере, в течение года), заняться предпринимательской деятельностью (готовить и нанимать манекенщиц); сохранить хобби – любовь к кино, живописи, литературе, журналистике и ресторанному делу. Особое внимание, как всегда, к линиям собственного тела. А это значит: гимнастика и диета, в соблюдении которой ей «чрезмерно» помогал внимательный Дэвид Коппер-филд, способный вообще ничего не есть в течении дня…
А Дэвид? Он мечтает… Но все помнят, как, «борясь за линии Клаудии во имя ее диеты», Дэвид во время обеда у Джанни Версаче «убрал» все столики в ресторане. Столы Копперфилд, конечно, вернул, но когда из зала скрылась прекрасная Шиффер. Здесь журналисты узнали еще одну тайну Клаудии. Оказывается, (мы уже упоминали об этом) у нее был секретный контракт с одной рекламной фирмой не фотографироваться во время еды. Но как запретить репортерам делать свое дело? Другого выхода не нашлось; Копперфилд заставил исчезнуть накрытые столы, а пока все присутствующие метались в полном недоумении, он «вывел из игры» Клаудию.
Джанни Версаче рукоплескал прекрасному трюку иллюзиониста, воздав должное его находчивости, выдумке, таланту… Все, как всегда, было разыграно. Это сказали мне антимаги.
…Один иностранный журналист спросил Джанни Версаче:
– Во сколько миллиардов лир вы оцениваете все собранные в вашей коллекции произведения искусства? Ответа газетчик, понятно, не получил. Впрочем, данных о стоимости коллекций никто и никогда не давал и не даст. Версаче не проявил излишней скрытности, не ответив на каверзный вопрос.
– Не хотел стать жертвой жуликов, – заметил Версаче. – Но «встречи» с ними уже случались. Потери значительные. Тем не менее от этого страсть Джанни к коллекционированию драгоценностей только разгоралась. И цифры всегда выходили немалые.
На торгах в Женеве продан бриллиантовый браслет с кашмирским сапфиром. Произведение Картье (1923 года) за 3 миллиарда лир. Бриллиантовое ожерелье (1927) – за 2 миллиарда 178 миллионов лир. Браслет с бриллиантами, рубинами, изумрудами и сапфирами – «игра фантазии» Картье, навеянная индийскими мотивами (1927 год), – обошелся покупателю «всего» в 594 миллиона лир. Имена новых владельцев драгоценностей Картье неизвестны, но в Риме их знают «в лицо». Утверждают, что в зале был представитель Джанни Версаче…
– Какие воспоминания Версаче называет самыми нежными?
– Вновь о родителях. О матери я рассказываю часто, – говорил модельер. – Это была строгая сильная женщина. Меня она почти никогда не хвалила, может быть, потому, что в школе я был посредственным, нерадивым учеником. В отличие от брата, который любил всегда и везде быть первым. Когда я стал знаменитым, мама оценила мое умение во всем сомневаться, спорить и смеяться над отличниками. Для мамы я из «черной овцы» переродился в «белую», и все «словно встало на свои места». Наверное, от этого я быстро поседел…
Отец был очень милым и спокойным человеком. Он никогда не пытался навязывать свою волю, предоставлял детям возможность свободного выбора пути…
– Кем вы с детства хотели стать? Сразу решили шить платья?
– Конечно, нет. Хотел стать музыкантом. Композитором, как Гершвин. Это был мой сон. Однако музыка словно «посвистала вольным ветром». Тем не менее я стал приверженцем рока. Не потому ли полюбил Мадонну? Но люблю и Паваротти, для которого с удовольствием работаю… Его приятно обнимать. И он это знает.
Из видов спорта предпочитаю футбол и горные лыжи. В детстве мы самозабвенно гоняли мяч по пляжу в Калабрии. Теперь стараюсь реже «болеть» (в любом смысле), не смотрю игры полностью даже по телевидению: нет свободного времени. Свободное время для меня – это когда в голове и в сердце свободно. У меня такого не бывает.
Горные лыжи? Это когда на трассе – не я, а Альбер-то Томба. Он это лучше умеет. А ему я сошью костюм, вплоть до мундира карабинера, хотя он больше и не служит в этом славном воинском корпусе. В моей коллекции – все его победы в слаломе-гиганте.
– Возвращаетесь ли вы в Калабрию, на Родину?
– Вид родного дома всегда тревожит душу, но находиться в Калабрии больше двух-трех дней мне трудно и морально, и физически: начинаю изнывать от скуки и безделья. Поэтому я еще не приехал в Калабрию, а в мыслях – уже улетел.
– Какие виды транспорта предпочитаете?
– Любые. Если они надежные. В Америку летаю только авиалайнером. Водные виды транспорта прекрасны, но, считаю, их надо связать с проведением мероприятий, тогда потеря времени оправдана. Этот вопрос журналистов был вызван тем, что капитан порта Генуя особым распоряжением запретил пристать к Лигурийскому причалу теплоходу, приписанному к Багамским островам и совершавшему рейс по маршруту Ла Специя (Италия) – Копенгаген. На борту рекламировалась парфюмерия Версаче и Гуччо, однако не в рекламе дело. Причина запрета захода в порт: не допустить падения морали неустойчивых генуэзцев. Чем сумел подмочить в море свою репутацию белый четырехпалубный лайнер, еще недавно числившийся примерным и достойным перевозить солдат НАТО в Боснию? Хозяин теплохода, сорокалетний швед-миллионер (также владелец издательского дома, выпускающего порнолитературу, журналы, рекламирующие одежду, фильмы, распространенные в 36 странах от Эстонии до Ботсваны), решил поменять квалификацию судна: поселил в удобных каютах около пятидесяти порноактрис, массажистов, музыкантов, юных, «не желающих больше ничему учиться студенток» (главным образом из стран Восточной Европы) и прочий «веселый люд» (всего около 600 «душ», умеющих профессионально развлекать клиентов, в распоряжении которых бары, ночной клуб, где на персонале единственная одежда – мини-юбка и то до поры до времени).
Количество первоначальных пассажиров на «батальон обслуги» можно было бы по пальцам перечесть. Пополнение богатых клиентов ожидалось по мере заходов в порты «порномузыкального» теплохода. В Генуе произошла досадная «накладка». Джанни был ни при чем, но реклама его продукции?
– Это не мое дело, – спокойно заметил Версаче. – Мою одежду надевают…
– Не считаете ли вы теплоходы «плавающим местом» разврата и пороков?
– Я никогда не был пуританином, а средства передвижения рассматриваю как необходимость, данную нам в пользование в зависимости от поставленных задач, целей, времени и наличия финансовых средств.
– Каково ваше отношение к полигамии?
– Такое же как к моногамии. Не задумывался. Стоит ли на эти раздумья вообще тратить время? Когда все так относительно и мимолетно.
В Италии полигамия никогда не поощрялась, хотя любовными похождениями (до и после Казановы) жители Апеннин более знамениты, чем французы, британцы, голландцы вместе взятые. Некоторые американцы уже открыто выступают за полигамию, полагая, что так было бы легче и лучше воспитывать детей, а женщины получили бы больше свободного времени и теоретически значительно увеличили бы совместный гардероб. Джанни Версаче хоть и не задумывался над этой темой, но быстро сообразил, что полигамия выгодна для стилистов, ибо из четырех, например, жен, по крайней мере, одна, точно, окажется модницей, и, как правило, она-то и верховодит в большой семье.