46
Через несколько дней позвонила Агнес:
— Прости, что не смогла позвонить тебе раньше.
Джастин молчал.
— Похороны, допрос, сам понимаешь.
Долгая пауза.
— Джастин?
— Да.
— Тебе вообще на всех плевать, кроме себя, да?
— По-твоему, я должен оплакивать Айвана?
— Человек умер, Джастин. Это большая потеря.
— Для кого? Для тебя, может быть. Для тебя и твоей карьеры. Ты потеряла своего бесценного лицемерного наставника.
— Не мешало бы хоть капельку раскаяния проявить. В конце концов…
— В конце концов что? Я его убил? Скажи-ка, что за гений такой бросается под колеса, чтобы спасти пальто?
— Джастин…
— Но раз уж мы заговорили о раскаянии, давай поговорим о тебе.
Агнес шумно вздохнула:
— Джастин, слушай, мне правда жаль. Надо было тебя предупредить. Надо было спросить у тебя разрешения использовать снимки. — Она помедлила. — Я глупо поступила.
— У тебя были заботы поважнее.
— Вообще-то, да, были, но дело не в этом. Я просто не хотела, чтобы ты неправильно все понял.
— И как же я мог все понять?
Агнес помолчала.
— Что я тебя использую.
— Ой. Поздно спохватилась.
— Джастин, — у нее задрожал голос. — Не будь ты таким…
— Ладно, таким не буду. Давай все упростим. Ты мне скажи, каким мне быть, и я именно таким и буду.
Она ничего не ответила.
— О господи, — вздохнул он. — Только не говори, что я задел твои чувства.
— Джастин, — тихо сказала она. — Прости, что причинила тебе боль.
— ДУМАЕШЬ, ЭТО ТАК ПРОСТО? — Он был в ярости, в его голосе слышалась угроза.
— Не могу с тобой разговаривать, когда ты такой.
— Думаешь, мне не плевать, разговариваешь ты со мной или нет?
— Но мне-то не плевать на тебя. Я хочу знать, что ты делаешь, что чувствуешь.
— А по-твоему, что я чувствую?
— Злишься, наверное.
— Какая проницательность.
— Прекрати, Джастин…
— Не указывай мне.
Она запнулась.
— Слушай, я знаю, что плохо поступила. Если бы только ты перестал быть таким…
— Каким таким? Таким придурком? Таким малявкой? Таким девственником?
— Ты не даешь мне ничего объяснить.
— Ах, не даю? Какой грубиян. Пожалуйста, объясни.
— Стоит мне на секунду поверить, что я говорю с разумным человеком, все превращается в идиотский спор о…
— О чем?
— О невидимых собаках, о судьбе и о вещах, которые я едва ли смогу понять.
— Так и не надо, — выпалил он.
Наступило молчание.
— Почему все-таки мы должны быть врагами?
— Почему все-таки ты решила, что мое несчастье можно использовать для своей выгоды?
Агнес промолчала.
— Почему все-таки ты переспала с кем-то, а потом решила, что можно его бросить, притвориться, что ничего не было, и использовать его худшие кошмары для создания собственной репутации?
И кстати, почему ты больше не любишь меня?
— Я же уже извинилась.
— А, ну в таком случае все в порядке.
— И я тебя не бросала и не притворялась, что ничего не было.
— Чего ничего?
— Нашего маленького приключения.
— Так вот что это было, маленькое приключение? У тебя, несомненно, бывали и побольше?
— Что ты как ребенок.
— С ребенком? Это, случайно, не противозаконно?
— Господи боже, Джастин! Что, тебя там не было, когда все случилось? Ты ведь и сам этого хотел, нет? Как удобно, если бы все было моей виной, да? Так вот это не только моя вина. Мне жаль, и, если бы можно было повернуть время назад, я бы не стала этого делать. Доволен?
Нет.
— Слушай. — Агнес не сдавалась. — Я не знаю, чего ты от меня хочешь, что мне сказать или сделать.
Он долго ничего не говорил. Между ними разлилось болото тишины.
Наконец он ответил:
— Я тоже не знаю.
Лжец.
Ты отлично знаешь, что ей сказать и сделать. Ты хочешь, чтобы она сказала, что любит тебя до безумия, ты хочешь, чтобы она молила тебя о сексе пять или шесть раз на дню, просила тебя жить с ней, чтобы была тебе верна до гроба. И все. Вот что ты хочешь, чтобы она сказала и сделала.
— Поговорим об этом потом, Джастин.
У него закончились ответы.
— Передай привет Питеру.
Он промолчал, и она положила трубку. «Какой несносный мальчишка. И еще ждет, чтобы я его любила. Его невозможно любить».
В ту ночь оба не спали из-за горьких, мрачных мыслей друг о друге.
Джастин заснул первым.
47
Когда существо вылупляется из куколки, какое-то мгновение оно еще не то и уже не другое, еще не привыкло к новому облику и не избавилось от старого. У него слипшиеся скомканные крылья и невнятный цвет. Расцветет ли оно изумрудом и ляпис-лазурью или окрасится в цвет грязи — еще предстоит узнать.
Вот это долгое неподвижное мгновение и занимает меня больше всего. Напряженное предвкушение предстоящей красоты.
48
Четыре дня до Рождества.
Шесть — до его дня рождения.
Джастин заехал домой передать рождественский подарок Чарли и забрать мешок подарков от матери: кекс и глазированные печенья в жестяной коробке для матери Питера, аккуратные свертки для Питера, Анны, Доротеи и, конечно же, для него.
Его мать суетливо давала указания, что кому дарить, и все это время старалась не смотреть ему в глаза. Джастину казалось, что незаданные вопросы отчаянно трепыхаются между ними, как рыба в бумажном пакете. Ее грустная улыбка напомнила ему о том времени, когда он любил ее с всепоглощающей страстью, когда его невозможно было оставить с няней, когда он отказывался спать в своей кроватке или принимать бутылочку из рук родного отца.
Он смотрел, как она прижимает к себе брата, как головка мальчика склоняется на ее плечо и раскрытая ладонь нежно касается руки, и на долю секунды ему вспомнилось, как он сам был маленьким, доверчивым и беззащитным, каким блаженством была эта абсолютная связь.
Чего бы он сейчас не отдал за десятую, даже сотую долю того чувства. Он видел его на лице Чарли, видел, как тот затихает и успокаивается, уверенный, что с ним не случится ничего плохого, пока он в надежных материнских руках.
«Какая ложь», — с тоской подумал Джастин. Как и все это вранье про Санту, только в нее веришь дольше. «Мы позаботимся о тебе, — гласит эта ложь, — защитим тебя от монстров под кроватью, от драконов в буфете, от привидений, убийц и похитителей. Мы расскажем тебе, как устроен мир, раскроем все тайны жизни». Вернее, все, кроме того, как познать себя, найти свой путь, терпеть одиночество, как жить, если тебя отвергли, как пережить утраты и разочарования, стыд и смерть.
Теперь его брату захотелось вниз. Он повернулся к мерцающим огням на елке и, раскинув руки, заковылял к дереву и бережно коснулся каждой лампочки. Он слишком мал, чтобы понимать что-либо о рождении христианства и даже о Санта-Клаусе, но достаточно сообразителен, чтобы поймать мерцающие огоньки своим пухлым кулачком и подивиться тому, сколько в мире очаровательных тайн.
Со временем Джастину стало нравиться, что он родился на Рождество, по тем же причинам, по каким других детей это бесило. Благодаря рождественскому дню рождения все его переходы от ребенка к мальчику, от мальчика к подростку смазывались и засасывались в голодную зияющую пасть рождественских каникул, что позволяло ему не замечать эти вехи. Всего-навсего очередное Рождество, и никакой угрозы жизни и миропорядку.
Интересно, ощутит ли он в шестнадцать такую же перемену, какую ощутил, потеряв девственность. Интересно, ощутит ли он ту же усталость, утратит ли страх и восторженность в одну секунду. Когда-то давным-давно он представлял себе шестнадцатилетие как переход во взрослость. В шестнадцать все станет ясно.
Как он мог так ошибаться? В шестнадцать ничего не изменится, если только в тот же день его не переедет поезд.
Он взглянул на брата, который одной рукой похлопывал розовую звезду и светился от счастья. Если тебе повезло, и тебе всего восемнадцать месяцев, мир кажется сверкающей шкатулкой, полной сбывшихся желаний и побежденных страхов. Чарли шагнул ему навстречу, расставив руки для объятий, радостно лепеча от всех этих удовольствий: от звезд, объятий, от способности побуждать других к действию. Ему этого достаточно, чтобы чувствовать себя счастливым.
Обняв и отпустив ребенка, Джастин принес из-под лестницы большой, слегка помятый сверток и запихнул за елку, где его никто не заметит до утра Рождества. Затем он сгреб подарки от матери и незаметно выскользнул через заднюю дверь.
49
Поздно вечером, когда все улеглись, Джастин стал расхаживать по комнате. Полночь. Час. Два. Ему предстояла самая длинная ночь в году, наполненная тьмой и призраками.
Он тихонько спустился вниз, чтобы найти Элиса. Боб бесшумно следовал за ним. Джастин вышел через заднюю дверь и заглянул в клетку. Элис спал на куче соломы, но шевельнулся и поднял уши, заслышав Джастина.
Ночь была холодная, луна почти полная. Джастин открыл дверцу, просунул руку, подхватил большого податливого зверя и прижал к себе его теплое тело. Ребрами он чувствовал, как стучит сердце животного.
Он стоял и ждал, что вот-вот откуда-то из-за изгороди до него донесется голос, а может, он раздастся из водосточной трубы или изо рта Элиса. Но все было тихо, только на стене за домом притаились бесшумные силуэты кошек. По крайней мере пока все было спокойно.
Он погладил Элиса, и кролик покорно обмяк в его руках, охотно даря утешительное тепло своего большого тела. Боб привалился к левой ноге Джастина, плюхнулся грудью на землю, потом сонно перекатился на ступню Джастина и затих, полуприкрыв глаза.
«Будь я кроликом, — подумал Джастин, — я бы тихо шел по жизни, не лез бы в чужие дела, пощипывал бы себе травку и дремал. Не было бы ни самокопания, ни безумных полетов фантазии. Похоть осталась бы, но я мог бы трахаться как кролик. Другого бы и не ждали».