ее койке.
К тому же они не знали, что с ним делать, пока он жив.
Обнаруженный у Джастина тип инфекции определили и излечили; теперь к нему пускали посетителей. По всем медицинским показателям он должен был проснуться много часов, если не дней назад. Мозговая деятельность была в норме. Врачи спорили о его заболевании на консилиумах. Возможно, они что-то упустили, но череда анализов ничего не показала. Было разумнее отправить его в Лондон и дать столичным врачам решить эту загадку. Пусть умрет на их территории.
Как будто со дна глубокого темного колодца Джастин чувствовал, как его подняли и перенесли в «скорую». Ему понравилось плавное покачивание машины, медленное движение по шоссе. Когда подъехали к Лондону, он ощутил, как бурлящий жизнью город принял его в свои объятия. Его радостный гул обрушился на «скорую» как ураган.
Больница звучала иначе: приглушенные голоса, стук каталок, звон колокольчиков — все эти звуки сливались в спокойное тихое журчание, приятное, как звук воды, бегущей по камушкам.
Лишь изредка его беспокоили голоса. Хуже всех была мать, вечно требующая от него ответа. Это почему-то было ей очень важно. Почему она не оставит его в покое? Разве она не видит, как ему хорошо? Нет, он не выйдет поиграть.
Джастин.
Снова этот голос. Голове было больно слушать, и он опять соскользнул в теплое течение бирюзового моря.
Джастин?
Уходи.
Я смотрю, ты сегодня поживее. Что скажешь насчет особого предложения? Только один день: пушистые облачка, жемчужные врата, девы в хитонах, тихая музыка, вечное блаженство.
ЛЯЛЯЛЯЛЯ. Ничего не слышу.
Ты меня не одурачишь. Я слышу твои мысли.
Кто ты?
Уже лучше.
Я задал вопрос.
Ты знаешь, кто я. Я источник всех твоих горестей и радостей, твой хореограф, твой церемониймейстер. Я толкала тебя к краю пропасти и уводила от нее, но теперь, боюсь, у меня больше не осталось для тебя развлечений. Пора кончать эту историю.
Я не хочу кончаться, и я не история.
Что плохого в хорошеньком завершении? Тебе наверняка понравится конец.
Под концом, я так понимаю, ты подразумеваешь смерть.
Тебе разве не любопытно?
Нет.
Может, тебе тут слишком нравится?
Бывало и похуже.
Это точно.
И чья это вина?
Вот это интересный вопрос, действительно, чья же?
Дай-ка угадаю.
Я пишу крупными мазками, Джастин. Прописывать детали по твоей части.
Крупными мазками, говоришь? Типа обрушить самолет на тот пятачок, где я должен был стоять?
Да. На мой взгляд, ты тогда ловко выкрутился.
Ах, неужели? Выходит, я ловкач, так? Ловко же я влип.
Shit happens, как говорят в Америке. А как же все добро, что я тебе сделала?
Например?
Например, Питер и Доротея. Как бы ты без них жил?
Так это твоя заслуга?
В некотором роде. Скажем так, некоторые отношения не сложились бы, не попади ты в сложное положение.
Отличная сделка. И как только я смогу тебя отблагодарить?
А что насчет Агнес?
Что насчет нее?
Она неплохо справилась с твоим обрядом инициации.
Неплохо для кого? Это был полный провал.
Ясно. Значит, все хорошее — твоих рук дело, все плохое — моих?
Похоже на то.
Кажется, ты меня совсем не понимаешь.
Повторюсь: похоже на то. Я пошел спать.
Ты и так спишь. Но пока ты не ушел, мне нужна твоя подпись на этом простеньком документе. Ровным счетом никакого риска, никакой платы вперед, и если тебя хоть что-то не устроит…
Да, что тогда?
Поверь, тебя все устроит.
Джастин?
Джастин?
Сладких снов.
56
В сочельник у Джастина в палате было людно. Все надеялись, что бурная деятельность может побудить его вернуться в сознание. Питер и Доротея прибыли на поезде днем и за десять минут дошли от вокзала до больницы по грязным серым улицам. Кругом суетились хмурые люди, пытавшиеся в последние часы до закрытия магазинов купить подарки и проклинавшие рождественскую традицию.
В больнице Питеру как нельзя кстати пригодилось умение оставаться незаметным. Он тихо проскальзывал к другу и сидел у него, пока остальные отлучались домой, обедали или просто уставали и шли побродить. Иногда он брал с собой книгу. Иногда просто сидел, уставившись в пространство, и размышлял или тихо говорил с Джастином или с самим собой.
Он не понимал, куда делся Боб, и искал его каждый вечер, когда возвращался домой. Доротея тоже его не видела.
— Твой пес опять пропал, Джастин. Я не хочу, чтобы ты беспокоился, я не затем тебе это говорю. Просто сдается мне, что ему необходимо твое существование. Ему нужно, чтобы ты был в сознании, вот что. — Питер помолчал. — Видел бы ты, как тебя Доротея нарисовала. Вместе с Бобом и Элисом — вылитое святое семейство. Очень красиво получилось.
Чуть позже он прошептал другу:
— Постарайся не забыть, что я говорил про лженауку, Джастин. Постарайся быть осторожнее.
Пришла Доротея с двумя чашками чая из общей кухни. Она протянула одну Питеру и с серым от горя лицом села рядом.
— Выглядит точно так же, — сказала она.
Питер кивнул:
— Может, он все обдумывает.
— Что все?
— Кто знает? Жизнь и смерть, наверное. Себя.
— Здесь не место для раздумий. Если он еще тут поваляется с таким видом, его увезут в морг. Так ему и надо.
Питер взглянул на сестру: в глазах ярость, губы горестно изогнулись.
— Я знаю, — сказал он.
Он поднялся и вышел, оставив ее в палате, пока он звонит матери. Доротея сидела, выпрямив спину, на краешке стула у постели Джастина. Ей не нравилось на него смотреть. Ей не нравилось его бескровное лицо, его ослабший рот. Она попыталась вызвать в себе подобающее сочувствие и сострадание, но чем дольше она там сидела, тем злее становилась.
— Джастин? — Она грубо толкнула его в плечо. — Для разнообразия хватит думать о себе. Ответ не в твоей в голове, а тут, у нас.
Доротея?
Она замолчала.
Доротея?
— Что мне, по-твоему, делать? Не буду я сидеть тут вся такая сюси-пуси и уговаривать тебя восстать из мертвых. Это пошло и трусливо. Ты выше этого, по крайней мере, я так думала.
Пожалуйста, не уходи.
— Ты даже не думаешь о всех нас, о наших чувствах. Ты нам нужен живым, своей собаке ты нужен живым, у тебя есть брат. Твоя семья убита горем, и виноват в этом только ты. — Доротея насупилась, когда в палату зашли доктор с группой ординаторов, совершавших обход.
Она собралась было уходить, но вдруг наклонилась к нему и злобно прошипела:
— Так хочешь быть мертвым, вот и подыхай, гад такой. Только на мои слезы на похоронах не рассчитывай.
Она развернулась и вылетела из палаты.
57
Семья Джастина отмечала Рождество в номере отеля неподалеку от больницы. Недолгий праздник сопровождался второпях купленной искусственной елкой и коробкой подарков, привезенной из Лутона. Чарли разворачивал каждый аккуратно и неторопливо, а большой бесформенный сверток в бумаге с оленями приберегал на самый конец.
В больничном буфете подготовили праздничное меню: индейка или окорок на выбор, соус клюквенный или хлебный, брюссельская капуста или горошек, начинка из каштанов или шалфея и рождественский пудинг с коньячным маслом или сливками. Вдоль увешанной мишурой стены толкали подносы родственники и пациенты, ординаторы, медсестры, уборщики и врачи, которые еще не дослужились до права на праздничный отпуск.
Чарли привлекал повышенное внимание, отчасти потому что он был единственным ребенком в буфете, а отчасти из-за огромной плюшевой собаки, которую он крепко сжимал в объятиях. Родители пустили его курсировать от столика к столику, зная наверняка, что в конце концов кто-нибудь приведет им его обратно. Он воспользовался своей свободой, собрал все ласковые слова и угощения в зале буфета, затем отправился исследовать кухню, туалеты, шкафчики и, наконец, палаты, где он благородно принимал шоколадки у скучающих пациентов или бабушек и дедушек других детей, и многие были рады отпраздновать Рождество, закармливая его конфетами и ведя с ним односторонние разговоры.
Наевшись, мальчик заковылял по коридору в поисках брата. Ему не разрешали видеться с ним наедине, но сегодня он был настроен решительно. Он хотел поблагодарить брата за прекрасную борзую и еще сказать кое-что важное.
Он не сразу нашел дорогу в лабиринте коридоров, но наконец увидел что-то знакомое, потом еще и еще. Он пустился скорее, на бегу покачиваясь из стороны в сторону.
Наконец он увидел своего неподвижного брата и подумал, что, хоть он и слишком мал, чтобы разбираться в менингите и комах, у него есть кое-какие мысли насчет того, что происходит.
— Он просто спит, — говорила его мать. — Пошел баиньки.
Но ребенок подумал, никто не спит в Рождество. Он долго смотрел, а потом прижался липкими губами к лицу Джастина. Так он стоял некоторое время, и сопел теплым детским дыханием в ухо брату, и вдыхал в него мысли, которые медленно, но верно формировались у него в голове последнюю неделю.
«Мне нравится в Лондоне, — прошептал он, — мне нравятся большие красные автобусы, и пружинистая кровать в отеле, и большое окно, из которого можно смотреть, но мне не нравится больница, потому что все тут либо болеют, либо грустят, а меньше всего мне нравится, что ты лежишь тут как мертвый».
Джастин дернул ногой.
«Прости, что все это заварил, когда пытался полететь. Я бы все исправил, если бы мог, но не могу. Так что, пожалуйста, посмотри на все это с моей точки зрения: если ты умрешь, у меня будет мертвый брат и я буду страдать вместо тебя».
Джастин вспомнил своего брата тем теплым летним днем, когда он стоял на подоконнике, держа в раскинутых руках их будущее, легкое и переменчивое, как воздух.