Тогда Бодхисаттва, увидев великое стремление Шакры проявить свою милость и желая сделать ему благое и приятное, показывая всю силу своей жажды проявлять щедрость, сказал:
«Пусть пища дивная твоя, свободная от пагубы и разрушенья, и сердце, что сияет решимостью быть щедрым, а также просящие, украшенные чистым повеленьем,— да будет это все моё! Сей лучший дар я выбираю!». Шакра сказал: «Ты целая сокровищница прекрасных речей!»,— и далее он произнёс:
«Как ты просил, всё так и будет, и сверх того тебе даю я новый дар за то прекрасно сказанное слово». Бодхисаттва сказал:
«О, если хочешь даровать мне дар благой, являющий твоё расположение, о превосходнейший из всех живущих в небе, то не являйся мне опять в таком сиянье дивном — сей дар я выбираю, сокрушитель дайтьев!».
Тогда Шакра, как бы раздраженный, в изумлении сказал:
«Не говори так, господин!
Народ весь жаждет лицезреть меня, стремясь достичь того путём молитв, обетов, жертв и изнурительных тяжёлых подвигов. Ты ж этого не хочешь. По какой причине? Ведь я пришел сюда с желанием дар предложить тебе».
Бодхисаттва сказал: «О, откинь своё недовольство! Тебя я успокою, о повелитель богов! Это не есть ни недостаток учтивости, ни выражение недостаточно высокого почтения, ни желание больше не встречаться с тобой в одном и том же месте, о владыка! Напротив! Когда я созерцаю дивный образ твой, нечеловечески прекрасный и полный ясной прелести, сияющий небесным блеском, меня охватывает опасенье: "О, как бы не забыть о подвигах своих!",— боюсь я даже вида твоего, столь милостиво благосклонного!».
После этого Шакра, поклонившись Бодхисаттве и обойдя того с почтением слева направо, исчез. На рассвете Бодхисаттва увидел большое количество небесной пищи и питья, это было ниспослано силою Шакры. И увидел он также много сотен пратьекабудд, явившихся по приглашению Шакры, и много божественных юношей, высоко опоясанных поясами, готовых служить им.
Отшельник мудрый, угостив той пищей и питьем великих риши, пришел в возвышенную радость, а потом он наслаждался жизнью, отшельнику приличною, всё время проводя там в исполнении обетов несказанных, созерцанье и спокойствии души.
Джатака об Унмадаянти
Даже мучимые жестокими страданиями добрые неспособны стать на путь низких, находя опору в своей высокой нравственной стойкости. Вот как об этом назидательно повествуется.
Некогда Бодхисаттва, как рассказывают, был царём шибийцев; преуспевая на благо народа в правдивости, щедрости, спокойствии, мудрости и других прекраснейших качествах, он, словно воплощённая праведность и воспитанность, был отцом своего народа, движущим вперёд его благополучие. От совершенья преступлений ограждаемый и укрепляемый в высоких добродетелях своим царём, как сын отцом, народ был полон радости в мирах обоих. И суд царя был нелицеприятен; не различал своих он и чужих и следовал во всем закону; закрыв народу беззаконий путь, он обратился как бы в лестницу, ведущую на небеса. Плод добродетели народа — его благо; зная это, людей правитель был всегда одним лишь этим озабочен, и, следуя стезёю праведной, с душою, полною блаженства, другим не позволял он нарушать её.
И вот у одного из знатнейших подданных этого царя была дочь поразительной красоты, которая считалась драгоценностью среди всех женщин; по необычайному совершенству её фигуры и всей её прелести она казалась воплощённой Лакшми, или Рати или же одною из апсар. И тот, чей взор случайно падал на её красу и кто не утерял способности любить, не в состоянии был взора оторвать, притянутый к ней блеском красоты.
За это её родственники дали ей имя Унмадаянти («Сводящая с ума»). И вот отец её уведомил царя:
«В твоём царстве, о государь, объявилась жемчужина среди женщин, поэтому да благоволит государь решить, возьмёт ли он её в жены, или отвергнет».
После этого царь повелел брахманам, умеющим различать счастливые приметы женщин:
«Посмотрите дочь этого вельможи и решите, подходит ли она нам в жены, или нет». Тогда отец её, пригласив этих брахманов в свой дом, сказал Унмадаянти:
«Доченька, прислуживай сама этим брахманам». Она, промолвив:
«Слушаю!»,— стала, как должно, прислуживать брахманам. И вот тех брахманов глаза, едва лишь взоры их на лик её упали, стали неподвижны, и бог любви унёс их стойкость; не подчинялись им ни очи, ни рассудок, как будто в опьянении сознанье потеряли.
Когда же они, потеряв голову, не в состоянии были сохранить твёрдость и благоразумие — куда уж там есть,— хозяин, удалив с их глаз свою дочь, сам стал прислуживать брахманам и затем проводил их. И вот у них явилось такое соображение: «Поразительная красота девушки, как чудесное виденье, чарует душу; поэтому царь не должен даже видеть её, а тем более не должен вступать с нею в брак. От её дивной красоты он, несомненно, потеряет голову и с меньшим усердием станет заниматься своими священными и государственными делами, а упущения в обязанностях государя станут препятствием на пути народа к преуспеванию и счастью.
Она одним своим лишь видом может помешать стремленью к совершенству даже муни, тем более владыки юного, который, счастьем наслаждаясь, бросает взоры, алчущие удовольствий.
Поэтому целесообразно поступить нам так». Приняв решение, они явились в надлежащее время к царю и заявили ему следующее:
«О великий государь! Мы видели эту девушку. Она чарующе прекрасна, но и только: есть у неё дурные приметы, предвещающие гибель и неудачу; поэтому ты, государь, не должен даже видеть эту девушку, а тем более вступать с нею в брак. Порочная жена позорит славу и счастие родов обоих, как ночь, которая, скрыв месяц в облаках, окутывает тьмою всю красоту земли и неба».
Так дело было представлено царю. «Если у неё есть неблагоприятные приметы, как это мне говорят, то она не соответствует моему роду»,— подумал царь и перестал желать её. Е отец, узнав, что царь не требует девушки, выдал свою дочь замуж за одного из советников царя по имени Абхипарага.
И вот однажды, когда настал праздник Каумуди, царь пожелал полюбоваться блестящей красотой празднества в своей столице. Взойдя на царскую колесницу, он поехал по городу; улицы и торговые ряды города были убраны и политы водою; повсюду развевались разноцветные флаги и знамёна; белые мостовые улиц были усеяны разнообразными цветами; повсюду были пляски, пенье, шутки, танцы, музыка; опьяняющий аромат цветов, пудры, благовоний, венков, крепких напитков, пахучей воды для омовений, благовонных мазей наполнял воздух; дивные товары были выставлены для продажи; главная улица была запружена сияющими весельем толпами горожан и селян в роскошных одеждах. Совершая свою прогулку по городу, царь приблизился к дому того министра. Тогда Унмадаянти с гневом подумала:
«А, так у меня неблагоприятные приметы, и потому, как говорят, я отвергнута царём!»,— и, очень любопытствуя видеть царя, она стояла, сияя дивным блеском своей красоты и освещая плоскую кровлю дома, как молния освещает вершину облака.
«Пусть же соберёт теперь свои он силы, чтобы удержаться от смятенья и сохранить свою стойкость и память, увидев ту, у которой дурные приметы»,— подумала она. И вот взор царя, с любопытством наблюдавшего великолепие столицы, упал вдруг на неё, когда она стояла, обернувшись к нему лицом. Тогда царь, хоть вволю насмотрелся он на красоту прелестных женщин своего двора, хоть был смиренным он и, добродетель соблюдая, стремился одержать победу над страстями, хоть, обладая стойкостью высокой, был сдержан и стыдлив, хоть взор его испуган был созерцанием чужой жены, но все же долго он на женщину смотрел, не отрывая глаз и восхищая Каму:
«Не Каумуди ль это? Не воплощённое ли это божество сего дворца? Апсара ли она, иль дайтьев дева? Ведь красота нечеловеческая это!».
Меж тем, как царь так размышлял и глаза его не могли вдоволь насладиться созерцанием женщины, его колесница проехала мимо того места, где она стояла, не считаясь с его желаньями. И вот царь вернулся в свой дворец с опустошённым сердцем; его мысли были только с ней, вся его нравственная стойкость была похищена богом любви. Наедине он обратился к своему вознице Сунанде:
«Не знаешь ли, чей это дом был с белыми стенами? И кто та женщина была, что там сияла, словно молния на белом облаке?».
Возница сказал:
«Есть у государя министр по имени Абхипарага — так это его дом и его жена, дочь Киритаватсы, Унмадаянти по имени». Когда царь услышал эти слова, то при мысли, что она — жена другого, его сердце упало и взгляд его стал неподвижным.
И, вздыхая глубоко и жарко, терзаясь всей душой по красавице, он обратился к самому себе с такою речью:
«О, как идёт ей это имя нежное, где каждый слог ласкает слух: "Унмадаянти!". Своей чудесною улыбкою она меня ума лишила! Забыть её хочу — и словно вижу сердцем! Моё ведь сердце у неё, или, вернее, в нем царит она! Сколь малодушен я: любить жену другого! Что за безумец я! Покинул стыд меня и сон! Меж тем как ум мой восхищенный в созерцанье погружен улыбки ясной, взоров, красоты её, вдруг раздаётся звон — тот дерзкий звук напоминает о теченье дел других. О, в сердце у меня лишь ненависть те звуки порождают».
Таким образом, стойкость царя была потрясена силою любви. И хотя он старался прийти в себя, однако же его бледность и худоба, задумчивость и частые вздохи, зевота и весь вид его показывали ясно, что царь влюблён. Сердечная болезнь, хоть стойко он скрывал её, наружу выступала ясно и на лице его, и в худобе, и в неподвижном взгляде, исполненном задумчивости.
Тогда его министр Абхипарага, который был весьма искусен в истолковании изменений во внешности и выражении лица, узнав, что случилось с царём, и поняв причину этого, и из-за своей любви к царю весьма озабоченный опасностью, которая ему угрожала, так как он знал поразительную силу бога любви, просил у царя разрешение поговорить с ним наедине и, получив его позволение, обратился к царю с такими словами:
«Сегодня мне, о царь, людей владыка лотосоокий, когда я воссылал богам моления, явился якша и, подойдя ко мне, промолвил так: "Как же ты не догадался, что сердце государя принадлежит Унмадаянти?"