"Взвесь, государь, ещё раз — ещё не поздно. Вернуть глазу здоровье — то моя забота". –
"Продолжай, любезный, и не медли". Тот добавил порошку и опять поднёс цветок. Глаз отделился от глазницы, а боль ещё усилилась.
"Взвесь ещё раз, владыка, я могу вернуть его на место". –
"Нет, продолжай". Сивака и в третий раз посыпал цветок и коснулся им глаза. Под воздействием снадобья глаз вывернулся, вылез из глазницы и повис на жилке.
"Подумай, владыка, я всё ещё могу вернуть его на место". –
"Нет, продолжай".
Боль жгла царя, из глазницы лилась кровь, пятнами растекаясь по одежде. Жёны и советники кинулись царю в ноги, заголосили, криком закричали:
"Царь, не отдавай глаз!" –
"Продолжай же", — промолвил царь, превозмогая боль.
"Слушаюсь, владыка".
Придерживая левой рукой глаз, Сивака в правую взял нож, отсёк ту жилку, на которой висел глаз, и положил его Великому на ладонь. Превозмогая боль, царь взглянул своим левым глазом на правый глаз.
"Подойди, брахман, — подозвал он нищего. — Право, во сто крат, в тысячу крат дороже мне этого глаза око всеведения. У меня нет в том сомнения". С этими словами он подал брахману глаз. Шакра схватил его, вставил себе в глазницу, и его божественной волей глаз тотчас врос в неё, ожил и раскрылся.
"Воистину, удачно я отдал глаз", — сказал себе Великий, видя всё это левым глазом. И, исполненный внутренней радости, он тут же отдал второй глаз. Шакра вставил и его себе в глазницу, вышел из дворца и, провожаемый взиравшей на него толпой зевак, покинул город и вернулся в обитель богов". Рассказывая это, Учитель молвил:
"Вняв настоянию Шиби-царя, Сивака волю исполнил его –
Извлёк глаза из глазниц и брахману их передал.
И брахман очи обрёл, царь же остался слепым".
Глазницы у царя зажили быстро, даже впадин в них не осталось — они затянулись мясом, словно в них вставили шарики шерсти с нарисованными зрачками. А Великий, прожив во дворце ещё несколько дней, подумал: "Не царствовать же слепцу! Поручу-ка я царство заботам советников, а сам стану отшельником, удалюсь к себе в парк и займусь там монашескими делами". Он велел созвать советников и объявил им о своём решении. "При мне пусть останется один человек — он будет мыть меня и смотреть за мной. Протяните мне в саду верёвку, чтобы я мог, держась за неё, ходить в отхожее место", — сказал он, кликнул колесничего и приказал запрягать. Но советники не дали ему уехать на колеснице. Они отнесли его в парк на золотых носилках и, позаботившись об охране, вернулись в город. Царь сел, скрестив ноги, и погрузился в мысли о своём даре. И в тот же миг Шакру, повелителя богов, стало припекать снизу на его троне. Сосредоточась, он понял, в чём дело: "Придётся мне предложить царю дар на выбор и вернуть ему зрение", — решил он, перенёсся к Великому и стал прохаживаться невдалеке от него. Рассказывая это, Учитель произнёс:
"Сколько-то дней миновало, затянулись пустые глазницы,
Колесничего царь призывает, благодетель шибийского царства:
"Запрягай-ка, возница, коней, а запряжёшь — дай мне знать.
Поедем в дворцовый парк, в рощу, к заросшим прудам".
И вот, когда возле пруда царь уселся и ноги скрестил,
Шакра спустился к нему — Суджи супруг, царь богов.
"Кто тут?" — спросил Великий, заслышав шаги Шакры. Шакра ответил:
"Шакра я, царь-провидец, — предводитель богов.
Желание мне назови — я исполню любое".
Царь сказал:
"Немало богатств у меня, есть и войско, казна не пуста,
Только очей я лишился, о Шакра, и смерть выбираю".
"Ты хочешь смерти, царь Шиби, потому что тебе опостылела жизнь или потому что ослеп?" –
"Потому что ослеп, о владыка". –
"Государь, дары ведь приносят не только ради благ в будущих жизнях, на них можно опереться и в этой жизни. Ты же дал просившему больше, чем он хотел, — не один, а два глаза. Теперь ты можешь поклясться заклятием истины.
О царь людей, есть клятва правдой. Произнеси её, воитель,
И высшей силой этой клятвы вернётся зрение к тебе".
Услышав это, Великий сказал:
"Шакра, если ты хочешь вернуть мне зрение, что тебе ещё нужно? Пусть зрение вернётся ко мне благодаря свершённому дару!" –
"Ты прав, государь, — сказал Шакра. — Хоть я и Шакра, хоть я и царь богов, а одарять других зрением не в моих силах. Зрение к тебе может вернуться только как плод твоего даяния". –
"Что ж, значит, хорош был мой дар", — сказал царь и произнёс заклятие правды:
"Шли ко мне с мольбами нищие разного роду-племени;
О чём бы меня ни просили — всё с радостью я отдавал.
От этого слова правдивого пусть глаз у меня откроется".
И стоило ему сказать это, как он прозрел на один глаз. А чтобы прозреть и на второй, он произнёс:
"С мольбою пришёл ко мне брахман, о глазе меня попросил;
Пожертвовал я глаза просителю, нищему брахману.
И сделал я это с радостью, да и потом не раскаялся.
От этого слова правдивого пусть второй глаз откроется".
В тот же миг он прозрел и на второй глаз. Эти его глаза были и не обычными, какие дарит природа, и не провидческими. Ведь те глаза, что он отдал Шакре, пришедшему в облике брахмана, вернуть было уже невозможно, а когда ткань повреждена, то и провидческое зрение тоже нельзя обрести. Те глаза, что он получил, зовутся глазами совершенства в правде. Едва царь прозрел, как Шакра своею чудесной силой собрал вокруг царя весь его двор и сказал, воздавая ему хвалу:
"Праведный стих ты сказал, царь, благодетель шибийцев,
И очи божественной силы ты этим себе возвратил.
Сквозь стены и сквозь скалы, в округе на сотню йоджан
Взглядом пронзая горы, видеть ты сможешь ими".
И посреди огромной толпы народу он поднялся над землёю, напоследок наставил Великого: "Будь себя достоин", — и отправился в обитель богов. А Великий в окруженье толпы, воздававшей ему подобающие случаю почести, вступил в город и взошёл во дворец Чандаку. Во всём шибийском царстве люди узнали, как вернулись к нему глаза, и лицезреть его жители сходились со всех концов царства с подношениями и подарками. "Теперь, когда собралось много людей, я поведаю им о своём даре", — решил Великий. На царском дворе он повелел раскинуть большой шатер, воссел на троне под белым зонтом, приказал бить в барабан и созвать войско. Собравшимся он сказал: "Жители царства Шиби! Посмотрите на мои чудом вернувшиеся глаза и отныне не принимайте трапезу, не поделившись ею с кем-нибудь". И, проповедуя дхарму, он произнёс:
"Кто не готов здесь снизойти к мольбе
И поделиться дорогим и нужным?
Сегодня да увидят все шибийцы
Мне чудом возвращённые зеницы.
Сквозь стены и сквозь скалы, в округе на сотню йоджан
Взглядом пронзая горы, видеть могу я ими.
Всего превыше щедрость в мире смертных.
Земные очи в жертву я принёс,
Обрёл сверхчеловеческие очи.
Увидьте их, шибийцы, и отныне
Всем вашим достоянием делитесь
С нуждающимися. И, безупречны,
Вы обретёте горнюю обитель".
Так он наставил их в дхарме. И с тех пор дважды в месяц — по полнолуниям и новолуниям — он собирал народ и проповедовал ему дхарму этими словами. Народ же внимал ему, приносил дары, свершал благие дела и после смерти пополнял обитель богов". Рассказав эту историю, Учитель повторил: "Как видите, монахи, было в древности и так, что мудрому человеку показалось мало одаривать людей вещами и, когда его попросили отдать глаз, он вырвал свои глаза и отдал их". И он отождествил перерождения: "Лекарем Сивакой был тогда Ананда, Шакрой — Анируддха, прочие — моими последователями, а царём Шиби был я сам".
Джатака о царевиче Махападме
«Пока ты сам не убедился...» — это Учитель сказал, пребывая в роще Джеты, по поводу девицы Чинчи, брахманки.
После того как Учитель достиг Просветления и стал Десятисильным, у него появилось множество учеников. Бессчётное число богов и людей достигали тогда арийского состояния, ибо источник блага был доступен, и монахам доставались богатые подношения и почёт. Наставники же иных толков поблёкли, как светлячки при восходе солнца, — они никому не стали нужны, о них все забыли, и сколько они ни говорили на улицах: «Не один шраман Гаутама Просветлённый, и мы тоже Просветлённые. Подать ему — большая заслуга, но и нам подать — тоже заслуга не меньшая. Давайте и нам дары!» — люди их не слушали и никакой прибыли и почёта у них так и не было. Тогда они втайне посовещались и решили: «Надо так или иначе оклеветать шрамана Гаутаму, очернить его перед народом, отнять у него подношения, лишить почёта!»
Тогда в Шравасти жила некая молодая подвижница брахманского рода по имени Чинча. Она была необыкновенно привлекательна и ослепительно красива — все тело её светилось, как у небесной девы. И вот один из заговорщиков, что был похитрее, предложил:
— Давайте используем Чинчу! Она поможет нам очернить шрамана Гаутаму.
— Вот это дело, — согласились другие.
А тут она сама пришла к ним в рощу проповедников и поклонилась. Наставники-заговорщики ей не ответили.
— Чем я провинилась? — спрашивает она.
— В третий раз я вам кланяюсь, а вы мне даже слова не скажете.
— Разве ты не знаешь, сестрица, как шраман Гаутама потеснил нас? Мы ведь из-за него лишились всех подношений и уважения.
— Я не знала, почтенные. А что я могу для вас сделать?
— Если ты хочешь нам помочь, сестрица, сделай так, чтобы о тебе и о шрамане Гаутаме пошли кривотолки, и он лишился бы подношений и почёта.
— Конечно, сделаю. А как — уж это моя забота. Вы не беспокойтесь.
И вот до чего она додумалась со своим женским коварством: завела обычай в тот час, когда жители Шравасти возвращались после проповеди из рощи Джеты домой, ходить им навстречу, в рощу, одевшись в нарядное сари, крашенное червецом, с гирляндами и благовониями в руках.