тный диапазон следующему собрату. Бенефис нового «глаза» не заставил себя долго ждать: с покорением лунной тверди янки здорово торопились. Впрочем, паника «звездно-полосатых», как никогда, оправдывалась. 12 апреля 1961 года живчик Гагарин закатил статуе Свободы катастрофическую оплеуху. Самый процветающий на земле человейник здорово переполошился. И ранее обитатели Форт-Блисса не позволяли себе расслабиться, однако после ошеломляющего финта Москвы в котел реванша американцы бросили все: ресурсы бесчисленных заводов, научных центров, лабораторий, десятки тысяч спецов с гипертрофированными мозгами и заарканенных еще в лихие сороковые в Баварских Альпах ищейками Даллеса пленных немецких ракетчиков. На потовыжималках, именуемых тренажерами, днем и ночью сопели с тех пор отобранные для заклания агнцы – рыцари без упрека и страха, мускулистые терминаторы-астронавты. Машина космической гонки, прожорливость которой грозила стать невиданной, дымилась от перенапряжения. Одна только мысль, что русские отметятся своим неуклюжим лаптем еще и на белой планете, заставляла политиков форсировать штамповку ракет, этих космических левиафанов, которые, поражая свидетелей своей рукотворной могучестью, готовы были раз за разом выбрасывать разнообразные спутники (а затем и капсулы с людьми) в околоземное, уже не такое и пустое, пространство. Гигантов к стартам волокли гусеничные транспортеры, рядом с которыми померк бы любой упитанный диплодок. Само имя, присвоенное ракетам их родителем, сумрачным гением Вернером Магнусом Максимилианом фрайхерром (бароном) фон Брауном, – «Сатурны» – кричало о титанической силе и прожорливости брауновских детищ. Конечно же, потомственный аристократ не мог не знать и о существовании «Лунар орбитера-3», внесшего в окончание дела всей его, Брауна, жизни один из крайне необходимых штрихов и завершившего свою одиссею 9 октября. Вполне вероятно, великий ракетчик сам провожал этот спутник и отслеживал полет маленького и отважного «бинокля», камера которого отщелкивала столь нужные снимки. Возможно, барон волновался, хотя, скорее всего, ожидал результата с арийской невозмутимостью. В этом поистине трагическом человеке все смешалось, как в доме Облонских, – мутное, словно Мазурские озера, прошлое[4], не такое уж сладкое настоящее[5] (служба в плену новым, жестким и весьма брезгливым хозяевам), отмеченная современниками изворотливость, отмеченная ими жестокость, старая добрая сентиментальность (каковым качеством и сейчас принято попрекать всех без исключения немцев), прочие черты характера, еще в молодости принявшего очертания невыносимого, и, наконец, гудящая, словно паровозная топка, внутри этого незаурядного практика термоядерная, ослепительная мечта о броске человека к галактикам. Именно это свойство Вернера Брауна – его стремление при любых раскладах, при любых обстоятельствах неизменно задирать голову на Луну, Венеру и Марс и размышлять о полетах – сделало из жертвы века и обстоятельств, из запутавшегося лицемера, из (что греха таить) весьма черной личности титана поистине бетховенских размеров. Несмотря на неоднозначность его биографии, на все ее метаморфозы, повороты и крены, неоднократно граничившие с оверкилем, для благодарной Америки Вернер Браун и по сей день остается этаким микеланджеловским Давидом: на мраморном плече героя покоится постоянно готовая к действию праща-катапульта. Несомненно, он был одним из самых одаренных мечтателей полностью окошмарившегося XX века, в котором круги Кандинского и квадраты Пикассо соседствовали с печами Дахау. Только в том свихнувшемся столетии стало возможным совместить деятельность «герра профессора» в Пенемюнде (двадцать тысяч замученных узников ради обстрела Лондона) с мечтой о космическом рывке. Так что Вернер Браун – просто кладезь противоречий, истинный продолжатель традиций лукавого Леонардо да Винчи, классический образчик мыслителя, вынужденного браться за палаческий топор в тот момент, как голова его забита идеями, делающими честь самому Канту. Как вам эсэсовец, равнодушно шествующий мимо штабелей трупов (целый интернационал Доры и «Миттельверка») и при этом пребывающий страстным сторонником теории Циолковского?[6] Нет ничего удивительного в том, что, вынужденный создавать средства для моментального успокоения десятков и сотен тысяч англичан и русских, нацист-гуманист, подобно уже знакомому нам артиллеристу Картвели, относился к до отказа набитым тротилом ФАУ не как к орудию доставки апокалипсических мегатонн на берега Темзы и Волги, а как к изумительным посланцам в будущее, на колоссальных двигателях которых, словно по божественному мосту, суждено всем нам перескочить в дышащую звездами бесконечность. Что может быть запутаннее существования Вернера Брауна? Прошлое мешалось у него под ногами, антисемитизм и ницшеанство оставили в мозгу этого механика и провидца самые глубокие борозды, и неизвестно еще, что чаще снилось пасынку проклятого века, истинному воплощению его мрачной неразрешимости: мученики Пенемюнде с прилипшими к ребрам внутренностями или насквозь пробитые циркулем ватмановские листы?
Его «Сатурны», поглощающие целые моря керосина (сто сорок тонн полезного груза играючи выбрасывали железные боги на околоземную орбиту; сорок семь тонн ими же доставлялось к Луне), по сей день есть воплощение всего самого: они самые мощные, самые большие, самые тяжеленные из всех созданных на данный момент подобных изделий (испытанные старички «Союзы» нервно курят в сторонке). Сотрясая Канаверал божественными громами, эти гигантские гильзы ревели, как библейские звери, и щедро брызгались тысячеградусным пламенем целой батареи сопл (точнее: пятью жидкостно-реактивными двигателями F-1 первой ступени). Что касается долларов – за несколько минут грома, урчания, рыка уносящихся в космос подобных ракет вылетало, дымясь, в трубу число, которое ни в коем случае нельзя было озвучивать вашингтонским, нью-йоркским, бостонским, чикагским беднякам, обитателям тесных картонных коробок и приютов для бездомных. Однако аннигилированные на глазах у заледеневших от напряжения возле стереотруб, бункерных щелей и бронированных окон боссов от космоса (бесчисленных менеджеров, главных инженеров, президентских уполномоченных, генералов и адмиралов) денежные миллионы только подпитывали их азарт. Овчинка стоила выделки – несмотря на сбои программ, взрывы на стартах, отклонения от траектории и прочие выходки носителей, целый рой шаров, контейнеров и прочей космической мелочи, каждый грамм которой равнялся в стоимости центнерам чистопородного золота, в конце концов отправлялся на заданную орбиту. До заветного возгласа Армстронга оставалось совсем немного времени. На мысе готовился к броску «Сатурн-5». За самочувствием супергильзы, весьма схожим с самочувствием капризной беременной дамочки, следили церберы-датчики, поднимая истерику при малейшем недомогании болезненного исполина, при малейшем его кашле, при подъеме его температуры на ничтожные доли градусов. Браун брал за горло судьбу. Он готовил высадку в вечность, и Джазмен помогал ему.
Отдадим свихнувшейся на Луне Америке должное – все эти Вернеры, Джеки, Биллы, доведенные незабвенной улыбкой майора советских ВВС до каления, до экстаза, отдавали себе отчет – за «железной стеной», в незакатной морозной империи, посредине ее степей, под надзором бесчисленной армии неподкупных и бодрых чекистов вот-вот займется солнце нового русского чуда (одно лишь обстоятельство мешало Вернеру спокойно дышать все те годы – осознание невыносимого факта, что еще немного, еще чуть-чуть, еще всего несколько лет или – что самое страшное! – месяцев – и трижды проклятое ТАСС торжественно провозгласит наступление «лунной эры» для «победившего социализма»). Они были не так уж не правы: подобный зуд – выкинуть новый выверт теперь уже и с Луной, вновь, как в случае со спутником и бравым «Востоком», молодецки пройтись от печки, станцевать еще один танец с дробным топотом каблуков, во всю ширь пролететь «по Питерской», вновь ткнуть в нос «оскалившемуся империализму» ботинком (вот, понюхайте, сучьи дети!) – в Союзе испытывали если не все, то многие из тех, кто привычно теснился возле опустевшего трона Генерального конструктора. Именно с этого трона еще несколько лет назад так дальновидно правил своим машинно-ракетным царством подобный Брауну Королев. Обрушение отрасли, самой мощной, богатой, удачливой, волею судеб и обстоятельств оказавшейся без патриарха, без руля, без ветрил, без будущего на пике мегапобед, в решающем акте драмы, названной кем-то «Битва за звезды», было еще впереди. Еще не остыл прах великого человека, равного немцу не только в дерзости той самой мечты полета, но и в трагизме жизни. Еще верили в силу Мишина[7], в мудрость Политбюро. Слишком всех еще лихорадило от поистине цыганского фарта отечественной космонавтики, от череды удач, от бесспорного чемпионства. Правда, были первые трещины: уже врезался 23 апреля 1967-го в целинную землю болид «Союза» с обреченным космонавтом внутри (ругань несчастного Комарова в эфире записали американцы); уже что-то не состыковывалось, искрило, замыкало в прежде слаженной системе, которая оплела никогда ранее не рвавшимися узлами бесчисленные конструкторские бюро и космодром Байконура. Но никто из мыслителей, слетевшихся 9 октября 1967 года на свой маленький важный съезд (Мишин, Келдыш, Каманин, Кузнецов, Челомей, Афанасьев), не задумывался о трагедии будущего. «Лунный совет» решал лишь одну задачу. Говорили о высадке, обсуждали решающий штурм («нет таких крепостей, которые не могли бы взять большевики»). Казалось, еще одно напряжение промышленных мышц Союза, еще одно усилие государства, половина территории которого покрывалась соломенными крышами разоренных войной деревень (не до этого, главное – небо!), – и Луна у нас точно в кармане! Волокита с подобной «Сатурну» нашенской Н-1, упорно не желающей покидать «голубую планету» и раз за разом взрывающейся на глазах удрученных ракетчиков, разгерметизация очередного «Союза», промахи, отклонения, провалы марсианских программ – все еще только должно было произойти, еще встретить «там, за горизонтом» командоров советского космоса, пребывающих 9 октября 1967 года в уверенности, что возможности Родины неисчерпаемы. Они здорово промахнулись, обмишурились, проиграли. Даже самые среди них конченые пессимисты не смогли предвидеть то «завтра», которое самым беспощадным, издевательским образом развеяло грезы о «караванах ракет», снующих между Землей и Юпитером, о сверхпрочных станциях Марса, о лунных оранжереях, без устали поставляющих колонистам-трудягам корзины тропических фруктов. Планы советских умников насчет Солнечной системы, обреченной через какие-то жалкие тридцать лет превратиться в проходной двор с оживленным движением, в территорию для трасс космических грузовиков, удивляют своей достижимостью (чертежи уже были созданы и расчеты проведены). Однако Джазмену понравилась иная импровизация, он сыграл по-другому – и все пропало, сгинуло, рухнуло, заклеймилось «совершенно секретным» грифом, оказалось запертым в разнообразных тюрьмах-архивах, превратилось в груды металлолома на задворках цехов