У меня есть надежные сведения: здешний базар самый огромный не только в Африке, но и во всем мире – а это, согласитесь, уважительная заявка. Думаю, в 1967 году рынок был ненамного меньше; там неистово копошились покупатели и продавцы; женщины были такими же многогрузоподъемными (тюки и баулы), мужчины (неторопливейшие разговоры под «Ого-ого») являли собой безмятежность.
Несколько слов о разворотивших здание рынка орудиях. Советский Союз еще не радовал правительственные войска своей техникой (ЗИС-3 появились гораздо позже). Вполне возможно, на президента Говона работала британская двадцатипятифунтовая пушка, любимица английских артиллеристов, с которой последние жили в обнимку и тряслись по африканским и европейским кочкам всю Вторую мировую. Старушка продолжает тянуть лямку в Ирландском резерве (данные 2010 года), что уж говорить о 60-х! Во всех послевоенных стычках (Корея, Вьетнам, та же самая антрацитовая Африка) ее скорострельностью, легкостью и похвальной точностью (перископический и стандартный панорамный прицелы) не пользовался только ленивый. Задержавшиеся в нигерийской армии подобные игрушки (а почему бы им после англичан не остаться?), работавшие в разношерстном оркестре (еще пара-другая старых французских орудий) и украсившие Оничу 9 октября красновато-желтыми дымами-разрывами, не особо возились с рынком – осколочно-фугасные гранаты легко обвалили крышу. Представляю себе обстрел: задранные на том берегу артиллерийские хоботы (угол возвышения семьдесят градусов), радостное их подрагивание после очередного хлопка, забивающая ноздри прислуги пороховая вонь. Спущенные с поводка «бульдоги» (скорость снарядов пятьсот восемнадцать метров в секунду), запугав небеса, завершают свой рык ожидаемым «бах!»: разлетаются балки, кирпичи, лимоны, мешки с обреченным рисом, а также превратившиеся в печальных, медленных птиц иранские, турецкие и египетские ковры. Население демонстрирует завидную прыть. Улицы, еще минуту назад воплощавшие собой броуновскую жизнерадостность, пусты, зато норы, ямы, окопы битком набиты – в них Мазаевыми зайцами кучкуются граждане обреченной Биафры. Хлопотливые матери-куропатки под себя подгребают детей. Отцы семейств с лисьей чуткостью прислушиваются к пушечным залпам. О эти взгляды в небо! Эти крупные, как куриные яйца, белки негритянских глаз! Эта пугливость во всех без исключения взорах, которую беспощадно фиксирует камера (каким-то непостижимым образом занесло в ту сторону репортера «Таймс», истинного героя томпсоновского «Ромового дневника», верткого, как сурикат, небритого, полупьяного, в драных джинсах и перепачканной африканской апельсиновой пылью рубашке, вертящего во все стороны головой; вполуха прислушиваясь к рыку подлетающих «бульдогов», бормоча ругательства или молитвы, а скорее, и то и другое, малый снимает целыми очередями – щелк, щелк, щелк – и ловит пугливость для вечности!). О, я помню глаза африканцев! Их глаза хорошо мне знакомы! Это вместилища какой-то атавистической скорби – так скорбеть может только Африка: Африка-нищенка, Африка-приживалка. Взгляды были запечатлены не только «Таймс», но и целым ворохом советских журналов (в детстве любил я находить в чердачных опилках на даче журнальные залежи и пролистывать содержимое, скажем, отечественного «Огонька»). Неважно, чему возмущались «огоньковские» статьи: апартеиду, бедности, эфиопскому голоду или очередной суданской резне, самое главное – там были фотографии. Взгляды больших и малых детей бедной, обглоданной Африки в конце концов слились для меня в один-единственный взгляд, который сосредоточил в себе все оттенки эмоций – от тревоги до какой-то наивной веры во всемогущество мистических внешних сил («вот приедет барин – барин нас рассудит…»). Вообще, каждый – в газете, в журнале, на обложке старой пластинки – взгляд черного человека, укрывшийся ли это в окопе отец семейства, на голову которого летит, кувыркаясь, осколочно-фугасный снаряд, или обсыпанный сединой, словно солью, фермер с ранчо на Миссисипи, или же почтенный саксофонист Орлеанского диксиленд-бэнда, отсылает меня к «Огоньку». Я помню взгляд Луи Армстронга, знаменитого Сатчмо (опять-таки опилочный чердак, пятна солнца, отечественные журналы). Несмотря на фрак, на удобно устроившуюся на кадыке «бабочку», выпорхнувшую, вне всякого сомнения, из самого дорогого магазина, и на фирменную «армстронговскую», добродушнейшим образом распахнутую пасть с целой тысячей белоснежных, словно гималайские пики, зубов, его глазами взирала все та же нищая Африка – я склонен думать, что прилично одетым трубачом владела такая же атавистическая тоска. Фотография мною вырезана; она хорошо сохранилась, и она явно не постановочная: скалясь «на публику», которую он собирается услаждать игрой, несравненный Луи словно прислушивается к подлетающему снаряду.
Оставим Оничу, Нигер, двадцатипятифунтовые пушки, расстрелянный рынок и разлетевшиеся во все стороны ковры.
«9 октября 1967 года. Для свержения правительства Конго (президент Ж. Мабуту) в пограничном районе Анголы сколотились банды наемников (около 600 человек). Главарь – небезызвестный полковник Роберт Денар, бежавший в Родезию после неудачной попытки захватить город Кисангани…»
Боб Денар! Боб Денар! Боб Денар! Король наемников и наемник королей. Пес войны. Дикий гусь. Кондотьер. Конкистадор. Романтический пират. По змеиной изворотливости он давал сто очков вперед старине Джону Сильверу. По двуличности – целых двести! С виду (особенно в старости, когда, превратившись в садовника, улыбчивый сукин сын унавоживал розочки в своем ободранном домике на унылой парижской окраине) – исключительнейший аристократ (добрый прищур! советы! юмор! дядюшкины усы!). При встрече с подобным месье (он весьма жарко пожимал все протянутые к нему репортерские руки) ни у кого не проскальзывало даже самой скупой, самой микроскопической мыслишки, что эти дружелюбные пальцы, страстно желающие в 60-х постоянно, и днем и ночью, нащупывать курок АК-47, причастны к выпусканию из человеческих тел большого количества жидкости, именуемой кровью. Полковника Боба Денара самым надежным образом укрыло в 2007 году от правосудия одно из парижских кладбищ, хотя по всем раскладам старый боевой конь должен был протянуть копыта гораздо ранее (на выбор: малярийные джунгли Нигерии, желтый от лихорадки госпиталь Экваториального Конго, Коморские острова, на худой конец, кирпичная стена тюрьмы в Бенине – именно там судьи ожидали встречи с чертовым рейнджером особенно нетерпеливо). Однако счастливчик (десять ранений, одно, тяжелейшее, в голову; после нескольких схваток с таким тяжеловесом-борцом, каким является смерть, все та же парижская беззаботность, все та же веселая прыть!) имел настолько скользкую кожу, что ей вполне могла бы позавидовать самая юркая гюрза. Не раз с улыбкой наблюдавший, как подельники прилаживают черепа врагов к бамперам своих джипов, творивший нахальные беззакония под носом у бессильных воспрепятствовать его разгулу негритянских правительств, Денар, как только становилось по-настоящему туго, всякий раз неведомым образом выскальзывал из даже самых наждачных, самых хватких рукавиц, которые обычно именуют ежовыми. Пятьдесят девять тысяч русских откликов тотчас выкинул Интернет, стоило мне сложить из пяти букв псевдоним алчного корсара-полковника, грозный, словно кличка, присвоенная свирепому бультерьеру, – именно подобные, короткие клички-фамилии носили выдающиеся бандиты – Кудеяр, Разин, Цезарь, Варавва…
Правда, сам Ренар протестовал против попыток приписать ему алчность, упирая именно на романтизм, заставлявший знаменитого «солдата» с полной боевой выкладкой шляться по Конго и островам Коморы. Я не верю старому Бобу: волчий прищур его на фото и более пристальное знакомство с делами флибустьера, скажем, во все том же Бенине – доказательство обратного.
Вот еще один кусочек африканского пирога: «9 октября 1967 года премьер-министр Форстер (ЮАР) согласился принять участие в собрании организации “Оссевабрандваг”, которая вознамерилась создать на африканском юге “новый фашистский рейх”».
Судя по панегирикам фанатов апартеида, Южно-Африканская Республика была тогда воплощенной утопией. Ее восхвалители сравнивают землю голландских переселенцев в 60-х если не с Эдемом, то, по крайней мере, с подобными раю земному кущами. Все процветало там, все благоухало, все колосилось счастьем. Белые резервации («даль неоглядная», коровьи и овечьи стада на безбрежной земле, богачи, не знающие, куда девать алмазы, бедняки, наслаждающиеся в тех краях собственными домами) благоденствовали отдельно от черных, живущих жизнью своей, бантустанов. Расисты позаботились и о метисах (каменное, словно законы царя Хаммурапи, правило: существуй лишь средь подобных себе – и ни шага из гетто!). Никто никому не мешал; никто не болтался на чрезвычайно опасном, засеянном минами поле под названием «межплеменные браки». Да и местная церковь, окормляя и тех, и других, и третьих, не допускала смешения рас в своих торжественных храмах. И все благодаря таким неустанным солдатам, как Балтазар Йоханнес Форстер, истинный африканер (любой себя уважающий бур до сих пор готов петь о нем победную песнь!), обладатель биографии, от одного прикосновения к которой хорошенько бьет током. Жизнь таких носителей электричества кормит не одну сотню благодарных биографов. Сын овцевода, пятнадцатый по счету отпрыск в семье, смышленый малый, юрист, усидчивый переводчик «Майн кампф», отсидевший за любовь к Адольфу с 1942 по 1944 год в британском концлагере, дружелюбно открывшем двери для подобных Форстеру германофилов, антисемит, друживший с израильтянами (часто политика являет собой удивительнейшие симбиозы), Балтазар всегда был на марше. Окончание Стелленбосского университета – лишь начало прыжка. Далее – членство в Национальной партии, призывающей в 50-х годах избирателей (многие из них еще помнили англо-бурскую бойню: мерный, словно работа швейных машинок Зингера, стук английских пулеметов и повизгивание стеков в руках полковников ее величества) помочь таким ребятам, как Форстер, вскарабкаться на скользкий политический холм. И не в последнюю очередь благодаря отличной памяти жителей Трансвааля, Форстер вскарабкался. Этот потомственный бур, кальвинист до мозга костей, убежденный в том, что дальновидный Господь создал все расы лишь для того, чтобы они проживали отдельно и ни в коем случае не смешивались, упрямо поднимался по склону, цепляясь за траву и за камни, не гнушаясь и грязи. 1953 год – триумф Национальной партии. Националисты у власти, Форстер – в Палате собраний. В 1961–1966-х Балтазар – министр юстиции, полиции, тюрем. В 1967 году страна бантустанов получила премьер-министра, с несвойственной для политика открытостью благословляющего сегрегацию. И, честное слово, не оказалось в то время в ЮАР человека, более подходящего для полного закрепления в «кущах райских» соблазнительной философии: «Африканер – пик Божьего творения». Нет ничего удивительного и в том, что позднее Форстер оседлал президентство.