Если предположить, что за шесть лет Амелия собрала три тысячи литров, ей понадобилось шесть тысяч банок. Уинтер подумал, что вряд ли в этой стене было именно такое количество, но если и меньше, то ненамного. Это значит, что собирать банки она начала в самом начале его заточения. И каждый день Юджин видел, как растет эта стена, и одно это уже было пыткой. В конце концов стена заслонила все пространство, и остался только узкий проход для Амелии, но она все равно собирала банки. Она составляла их рядом с проходом, и Юджин наверняка понимал, для чего они. Это была самая жестокая и необычная форма наказания, с которой сталкивался Уинтер в своей работе.
Решив вопрос, как возникла стена, он перешел к вопросу почему. Он был гораздо сложнее. Может, для Амелии в ней заключался некий символический смысл, а может, ей просто казалось, что так будет красиво. В головах серийных убийц очень много того, что для обычного человека абсолютно бессмысленно. И мотивация каких-то поступков прояснялась только после ареста. У Уинтера складывалось ощущение, что случай Амелии как раз из таких.
Он вернулся к углу, в котором Амелия изобразила себя и отца, сел на холодный пол и провел пальцем в перчатке по контурам рисунка. Он начал с кровати, затем перешел к Амелии и Юджину. Присмотревшись, он увидел, что черные отметины на ее лице, которые он сначала принял за грязь, на самом деле были слезами.
В отсутствие нотного стана нарисованные Амелией ноты ни о чем Уинтеру не говорили. И даже если он был бы, вряд ли это что-то изменило бы. Ноты, скорее, имели здесь символический, а не буквальный смысл. Но Уинтеру все равно было интересно, какую мелодию играла музыкальная шкатулка.
Он облокотился о стену и задул лампу. Комната погрузилась в абсолютную тьму. Уинтер дождался, пока успокоится его дыхание и сердцебиение — точно так же, как он ждал этого перед выстрелом в оленя, — и стал пытаться представить первые часы после убийства Ридов.
43
— А что со светом? — прокричала Мендоза откуда-то с лестницы.
— Мне надо было подумать, — отозвался Уинтер.
Нащупав в кармане зажигалку, он зажег лампу. Через несколько секунд Мендоза уже протискивалась сквозь узкий проход. Она взглянула на тело Юджина, мельком оглядела комнату и только после этого перевела взор на Уинтера.
— И давно ты тут сидишь в темноте?
— Не знаю, какое-то время, — пожав плечами, ответил Уинтер.
— Общался со своим психопатом?
— Что-то типа того.
— В шерифском отделении опять какой-то форс-мажор, поэтому они и не приехали. Я даже не стала спрашивать, что случилось, потому что вряд ли оно на самом деле случилось. Но когда я им сказала, что мы нашли тело Прайса, все сразу изменилось, и они тут же пообещали кого-то прислать. На этот раз я им верю. И еще я дозвонилась до доктора Гриффин. Когда я сказала ей, кого мы нашли, в ней взыграл нездоровый интерес.
— Его в природе не существует.
— Сказал Уинтер, с удовольствием сидящий в темноте рядом с безглазым трупом.
— Я не думаю, что это Амелия выжгла ему глаза, — через какое-то время сказал Уинтер.
— Кто же тогда, если не она? Ведь никаких признаков сообщника нет.
— Нет, она однозначно была одна. Юджин сделал это своими руками.
Мендоза нахмурилась:
— Представь себя на его месте. Шесть лет Амелия издевается над ним. Держит его в темноте на привязи, как и он когда-то поступил с ней и с Нельсоном. Заставляет его есть из собачьей миски. Когда она зажигала лампу, он смотрел, как она рисует на стенах. И даже когда она выключала лампу, он все равно видел эти картинки перед глазами — их не забудешь. Амелия наверняка видела все эти шрамы у него на теле. Может, она сама и предложила ему выковырять глаза, а позднее этот вариант преобразовался в выжигание глаз. Шесть лет — и без того большой срок, а в этих условиях просто вечность. У Юджина был целый вагон времени, чтобы обо всем подумать. Думаю, чувство вины его съело изнутри.
— И он выжег себе глаза из-за угрызений совести, — закончила за Уинтера Мендоза и покачала головой. — Я плохо себе это представляю.
— Так он спасал себя от этих рисунков.
— Это все твои предположения. Доказательств ведь никаких нет.
— На веках у него шрамы, но на внешней стороне от глазниц или под глазами нет ничего. А ведь если кто-то попытается ткнуть тебе в глаз сигаретой, ты точно будешь дергаться.
— Но выжечь себе глаза, Уинтер!
— Отчаявшийся и отчаянный человек будет и поступки совершать соответствующие. Не мне тебе рассказывать.
— Но свои собственные глаза!..
— Хорошо, вспомни самое ужасное, что ты видела в жизни, и скажи, что я не прав.
— Господи, — прошептала она, покопавшись в памяти.
— Более того. Я думаю, он умер естественной смертью.
Мендоза рассмеялась.
— Уинтер, да вся эта ситуация противоестественная! Вся до мозга костей.
— Конечно, Амелия несет ответственность за его смерть. С этим я не спорю. Но от чего он умер? В него не стреляли, его не забили до смерти и не зарезали. Да, он мог быть отравлен, и мы подождем результатов токсикологической экспертизы, прежде чем исключим этот фактор. Но вряд ли. Остаются естественные причины. Учитывая, сколько здесь болеутоляющих, думаю, у него был рак. На последней стадии боли нестерпимые, поэтому она и давала ему наркотические обезболивающие. Обычные на этом этапе уже не помогают.
— А это важно?
— Мендоза, важно все, что здесь произошло. Поставь себя на место Амелии. Ты ненавидишь своего собственного отца больше, чем кого бы то ни было на всей земле. Ты закрываешь его здесь и издеваешься над ним на протяжении шести лет. Ты убеждаешь себя в том, что это оправданная месть, ты даже отрывки из Библии подбираешь, которые оправдывают твои поступки. Но главная причина того, что она не убила его, не в этом.
— А в чем она?
— В любви.
— Это как?
— Да, ты можешь быть способной на убийство и ненавидеть его всей душой, но есть в тебе и какая-то часть, которая его любит. И поэтому ты не можешь переступить через себя и сделать этот последний шаг.
Мендоза подошла к Юджину и посмотрела в его глазницы.
— Сомневаюсь, Уинтер, — проговорила она, качая головой.
— У тебя ведь более-менее нормальное детство было, да? Ты любила своих родителей, но, вспомни, бывали моменты, когда ты чувствовала по отношению к ним ненависть. Любовь и ненависть — это же не исключающие друг друга понятия. Они как инь и ян — одно перетекает в другое.
— Мне этого не понять.
Уинтер поколебался, стоит ли ему продолжать.
— Я ненавидел своего отца за то, что он сделал мне и маме. Наверное, так же сильно ненавидел, как Амелия своего отца. Но несмотря ни на что, я продолжал его любить.
Мендоза смотрела на него какое-то время, силясь представить, как это возможно.
— Ну, наверное, так бывает.
Уинтер подошел и встал рядом с ней.
— Юджин знал, что умирает. И, как Кларк тогда сказал, это знание открывает тебе глаза.
— И совесть начала его терзать. Он наконец понял, сколько зла причинил своей семье.
— Он провел здесь более двух тысяч дней. Это очень долго. Каждый день он видел эти рисунки, наполнял мочой банки и смотрел на растущую стену. Когда он понял, что умирает, что-то внутри него надломилось. Но и для Амелии отношения с отцом не сводились только к издевательствам. В каком-то смысле она и заботилась о нем тоже. Не будем забывать: она его кормила. Ты же видела все эти упаковки полуфабрикатов в морозильнике, банки консервов в погребе. Это все для Юджина. Раз он заполнил все эти тысячи банок, значит, жидкости ему тоже хватало.
— Плюс медикаменты. Тоже доказательство заботы. Она не хотела, чтобы он умер.
Уинтер кивнул:
— И даже более того. Последние шесть лет ее жизнь определял отец. Уход за ним — это полноценная работа. И Амелия нуждалась в отце точно так же, как он нуждался в ней. Когда он умер, она словно якоря лишилась. Отец наложил огромный отпечаток на всю ее жизнь, и его смерть заставила ее сделать глобальную переоценку всего на свете.
— Как в эту картину вписывается фокус с глазами? Амелия ведь тогда должна была дать ему сигареты. Это разве не является косвенным издевательством?
— И да, и нет. Если смотреть на это как акт искупления, то нет. Чтобы простить отца, Амелии недостаточно было, чтобы они просто обнялись и помирились. Ей нужен был поступок, символический акт компенсации, и то, что он выжег себе глаза, и стало таким актом.
— То есть он это сделал, чтобы она его простила?
— Это моя теория, — пожал плечами Уинтер.
— Можно сойти с ума от таких теорий.
— Согласен, — кивнул Уинтер.
Мендоза еще раз посмотрела на распухшее тело Юджина, сделала шаг назад и оглянулась.
— Знаешь, что мне напоминает это место? Гробницы египетских фараонов. На стенах — иероглифы, вместо сосудов с внутренними органами — банки с мочой. Ну и само помещение похоже на склеп. Что думаешь?
— Что-то в этом есть, да.
— А твой внутренний психопат что думает?
Уинтер повернулся к ней и поймал ее взгляд.
— Он думает, что на момент смерти Юджин Прайс сожалел о том, что он натворил. Очень сожалел. И что сейчас Амелия Прайс очень, очень зла.
44
Первыми подъехали Берч и Питерсон. Старенькая полицейская «Краун-Виктория» остановилась рядом с «БМВ». Питерсон выскочил из машины и захлопнул дверь. Жалкое выражение юношеского энтузиазма на его лице делало его похожим на маленького щеночка. Берчу требовалось гораздо больше времени, чтобы выбраться из машины. Он еле-еле вылез с пассажирского сиденья и какое-то время просто пытался отдышаться. Он покраснел, а глаза его настолько заплыли, что казались закрытыми.
— Может, кто-то все-таки потрудится рассказать мне, что же здесь, черт возьми, происходит? Сначала Грэнвилл Кларк, теперь это!
— Где вы были все это время? — спросил Уинтер.
— А это не ваше дело.
— Наше. Вы должны были охранять этот дом.