Дилейни продолжала держать улыбку, но губы ее начинали подрагивать.
— При всем уважении к вам, интервью не обо мне.
— Почему нет? Вы только что радостно смешали с грязью мое имя. И имя Лоры Андертон, — Уинтер грустно покачал головой. — Знаете что? Она вас на десять голов выше.
— По вашему мнению.
— По мнению всех.
— Многие люди с вами не согласятся.
Уинтер мило улыбнулся.
— Не так много, как вам кажется. Лора Андертон тридцать лет расследовала убийства в этом городе и делала это очень хорошо. Поверьте, в этой сфере ошибок не прощают. Она заслуживает уважительного отношения. Не думаю, что это какое-то особое требование. Более того, думаю, что любой мало-мальски приличный человек согласится со мной. Хотя да, вы же журналист, что вы знаете о приличиях?
Мужчина с наушниками подал сигнал заканчивать. Уинтер прикинул, что у него есть около десяти секунд. Возможно, пятнадцать.
— Интервью закончено, — сказал он.
Не успела Дилейни и рта раскрыть, как Уинтер встал и двинулся на камеру. Человек с наушником жестами требовал прекратить эфир. На мониторе Дилейни, наоборот, давала понять, что съемку нужно продолжать. Уинтер смотрел прямо в объектив.
— Завтра вечером один из вас, зрителей, будет сидеть у себя на кухне с бомбой на груди, — заговорил Уинтер, смотря прямо в объектив. — Это, безо всяких сомнений, будет самый страшный опыт в вашей жизни. Тот, кто повесит на вас бомбу, скажет, что она взорвется, если вы сделаете хоть одно движение. Это ложь.
Он сделал еще один шаг вперед. Красный индикатор на камере горел. Значит, есть еще несколько секунд. Он видел свое лицо, занимавшее весь монитор. С волосами творился какой-то ужас. Зеленые глаза сверкали. Он выглядел, как фанатичные баптистские проповедники, которые пугают пламенем и серой и сулят покой, если отдать жизнь Иисусу Христу. Говорил он при этом спокойным и ободряющим тоном, который совершенно не вязался с внешним видом.
— Вы сможете спастись, — говорил он. — Вам нужно будет опрокинуть стул, на который вас посадит убийца, и двигать его до тех пор, пока от бомбы не отойдет провод. Вам очень не захочется все это делать, но это единственный способ выжить. Сделайте так, и останетесь живы.
Уинтер открепил микрофон, вытащил из-под рубашки провод, отсоединил от ремня коробку-передатчик, сложил все на пол и пошел к выходу.
— Скажи мне, что ты все заснял! — кричала Дилейни, когда он выходил. — Ради бога, скажи, что ты все это снял.
Андертон ждала в зоне ресепшен и с кем-то говорила по телефону, не отрывая взгляд от экрана, на который транслировался эфир: два журналиста уже обсуждали неожиданный уход Уинтера с интервью. Она увидела его и быстро свернула разговор.
— Я же говорила вам, она змея.
— Говорили. Кто это был? — спросил Уинтер, кивая на телефон.
— Собек. Рассказывала ему, что происходит.
— Как дела у Собека?
— Цветет и пахнет. Передает привет.
— Не передает.
— Да, с концовкой я переборщила, — улыбнулась она. — Уходим?
Они стали спускаться по лестнице пешком. Уинтеру необходимо было пройтись. Адреналин в крови зашкаливал. Как только они вышли, он достал сигарету, сделал затяжку и выдул длинный клуб дыма. От никотина повеяло прохладой и спокойствием. Уинтер почти сразу же пришел в себя. Вездесущая психосоматика. Никотин — стимулятор. И яд. Он надел темные очки и пошел к «мерседесу». Андертон шла рядом, кидая на него многозначительные взгляды.
— Да, знаю, это вредная привычка и мне нужно бросать.
— Я и слова не сказала.
— И без слов понятно.
— Не переживайте, я не собираюсь читать нотации. Сама бросила десять лет назад. Знаю, как это сложно. Если хотите убивать себя, дело ваше.
— Вы же сказали, что нотаций не будет.
— Поверьте, это я еще даже не начинала. Ладно. Что это было — там, в студии?
Уинтер остановился и повернулся к ней лицом. Ему было видно собственное отражение в окне одной из рядом стоящих машин. Это было лицо невиновного человека, совершенно прозрачного, не сделавшего ничего плохого.
— Не понимаю, о чем речь, — ответил Уинтер.
— Хорошо, попробую спросить по-другому.
Андертон явно пыталась подобрать нужные слова. Уинтер прекрасно понимал, что происходит. Эту распространенную методику допроса он и сам использовал множество раз. Тишина становилась напряженной. В душу начинали пробираться сомнения. Он ждал, когда она подберет слова.
— Вы думаете, я и правда поверю, что человека, выдержавшего взгляд отцеубийцы с дрелью, выведет из себя журналистка?
— Она про вас плохие вещи говорила, Андертон. Очень плохие вещи.
— Вы же разыгрывали ее?
— Именно.
— Зачем?
— Я хочу, чтобы это интервью собрало рейтинг. Если кто-то срывает эфир, это тут же попадет в интернет. Максимальный охват. Вот что нам нужно.
— Надо это запустить на YouTube, — кивнула она. — Назвать «Фэбээрщик облажался»
— Ну, вообще-то я бывший фэбээрщик, и я не облажался.
— Да, но ролик с названием «Бывший фэбээрщик немного расстроился, давая интервью» никто смотреть не будет.
— Это точно, — рассмеялся Уинтер.
Андертон достала телефон и стала тыкать в экран указательным пальцем.
— Пишу СМС знакомому, — сказала она, увидев взгляд Уинтера. — Они выложат интервью.
Закончив, она убрала телефон.
— Кстати, спасибо за защиту моей чести.
— Пожалуйста. Как было сказано ранее, мы партнеры, а партнеры прикрывают друг друга.
Андертон двинулась к машине, и Уинтер последовал за ней.
— Нам нужно поговорить о главном, — сказала она. — Вы не были полностью откровенны со мной.
— Я и не мог быть.
— Вопрос: насколько вы уверены в том, что в следующей бомбе не будет выключателя, срабатывающего при наклоне?
— На 99 процентов. Поэтому я и не мог ничего сказать вам заранее. Если бы я сказал вам о своем плане, вы бы его одобрили?
— Да.
— Нет, — покачал он головой. — Вы провели в полиции тридцать лет. Вы давали клятву защищать людей. Даже один процент риска — это слишком много, когда речь идет о жизни и смерти. Предположим, я ошибся. Что теперь будет? Следующая жертва наклоняет стул и разрывается на части. Смерть на вашей совести.
Андертон ничего не сказала.
— О чем я и говорю.
— А как же вы? Ведь если вы ошиблись, эта смерть будет на вашей совести.
— Такого не будет. Это же психология. Сами подумайте. В его распоряжении — с десяток способов взорвать бомбу. Мог бы поставить таймер. Мог бы сидеть в машине и ждать прихода мужа, а потом взорвать ее звонком мобильного. Мог бы предусмотреть выключатель, срабатывающий при наклоне. Любой из способов привел бы к нужному результату — жертва была бы мертва.
— Но ему обязательно нужно, чтобы взрывателем был муж.
— Да, это его главная отрада. Ему нужно, чтобы открылась дверь и бомба взорвалась. Именно в таком порядке. Дверь — взрыв. Он хочет, чтобы руки мужа были обагрены кровью его жены.
Андертон остановилась и поймала его взгляд.
— На будущее — если у вас будут возникать какие-нибудь мысли, я хочу о них знать. Даже если они совершенно сумасшедшие и ни к чему не приведут. Я бы даже сказала, особенно такого рода мысли меня интересуют. Я понятно объяснила?
— Более чем.
— В таком случае мне больше нечего сказать, — отрезала Андертон, продолжая смотреть на Уинтера. Выражение ее лица сменилось с крайне раздраженного на озадаченное.
— Что? — спросил он.
— В первой части интервью вы хорошо разворачивали эту тему насчет «мы и они», а потом все испортили обращением к следующей жертве.
— К сожалению, у меня не было другого выхода. Где, кто, почему — помните? В доме Собека я краем глаза увидел почему. Это дает нам возможность спасти чью-то жизнь, а этот козырь покроет все. Ведь, в конце концов, мы же здесь сейчас, чтобы спасать жизни, не так ли?
— Так. Знаете, я, конечно, всем своим существом терпеть не могу Дилейни, но лучшего человека на роль противника трудно найти. Она вам сильно облегчила задачу.
— Точно, — оценил шутку Уинтер. — Эта женщина демонстрирует концепцию «мы и они». Она живет, чтобы разделять и властвовать.
Дойдя до машины, Уинтер переоделся в чистую футболку, на этот раз с группой «Битлз». Какое облегчение было снять рубашку! Вновь появилась возможность вдохнуть полной грудью. Двигатель завелся с первого же оборота.
— Ну что, теперь поехали в гости к Кирчнеру, — сказал Уинтер. — Где он живет?
— В Маунт-Плезант.
— Сколько туда ехать?
— Должны доехать за двадцать пять минут.
Эрик Кирчнер больше не жил в доме, где была убита его жена. После трагедии он не провел в доме ни одной минуты, а сразу же снял маленькую квартиру на 7-й авеню. Когда-то этот район был неблагополучным, но сейчас дела здесь шли в гору. Удачное расположение и общий рост цен на недвижимость способствовали облагораживанию местности. Квартира Кирчнера была в старом и неухоженном доме, который, судя по всему, изо всех сил сопротивлялся обновленческим тенденциям. Застройщики, конечно же, придут и сюда, но не факт, что скоро. Еще не освоены гораздо более привлекательные объекты.
Дорога заняла полчаса — на пять минут дольше, чем предполагала Андертон. По пути была небольшая авария, и пришлось поехать в объезд. Это было не так важно, поскольку Кирчнера дома все равно не оказалось. Андертон постучала дважды, на всякий случай. Ответа не было. Она достала телефон, нашла в списке контактов номер Кирчнера и дотронулась до экрана, чтобы сделать вызов.
— Давно с ним не разговаривала. Надеюсь, он не поменял номер.
Уинтер приблизил ухо к телефону, чтобы слышать разговор. Трубку сняли после третьего гудка. Голос на том конце принадлежал мужчине, но он был настолько тихим, что расслышать слова было невозможно. Разговор был короткий. Андертон повесила трубку и убрала телефон.
— Кирчнер едет с работы. Будет здесь примерно через пятнадцать минут.