Она помахала рукой и поздоровалась. Акцент говорил о принадлежности скорее к рабочему классу, нежели господствующему. Уинтеру он понравился. Британский акцент никогда не вызывал у него симпатии. Чуть хромая, она спустилась с лестницы поприветствовать гостей. Вместе с ней спустился и ее лабрадор. Приглядевшись, Уинтер заметил, что у нее не было левой ноги. Джинсы скрывали большую часть протеза, но ступни в сандалиях были разные. Одна — из плоти и крови, а вторая — из титана и латекса. Судя по тому, как она двигалась, ампутировано было все, что ниже колена.
Барнфилд поймала его взгляд.
— Это не то, что вы думаете. После того, как мы переехали сюда, я ехала на велосипеде и попала в аварию. Мой совет: если решите выйти один на один с автомобилем, убедитесь, что вы — за рулем грузовика. Ирония судьбы, в самом деле, — засмеялась она. — Тридцать лет проработала с бомбами и даже ноготь не сломала, и тут такое…
— Но это ее не остановило, — вставила Андертон. — В прошлом году Хезер бежала Ванкуверский марафон. Сколько ты денег смогла привлечь в фонд?
— Почти пять тысяч долларов. Но это все неважно. Главным достижением было то, что я пробежала быстрее Дейла. Я каждый день ему об этом напоминаю.
— А где Дейл?
Барнфилд показала на лодку посреди озера. Она была окрашена в голубой цвет и дрейфовала без малейших планов на движение.
— Он вот там. Говорит, что ездит на рыбалку, но никогда ничего не приносит. Думаю, это лишь отговорка, чтобы уехать от меня, — она повернулась к Уинтеру и протянула ему руку. — Хезер Барнфилд. Вы, должно быть, Джефферсон Уинтер.
Они пожали друг другу руки.
— Хотите кофе? Или чай?
— Мне кофе, пожалуйста. Два кусочка сахара.
— А тебе, Лора? Принести что-нибудь?
— Кофе, спасибо.
Барнфилд начала подниматься по лестнице, держась за перила, чтобы минимизировать нагрузку на поврежденную ногу. На крыльце стояли два кресла, повернутых в сторону озера, и маленький столик между ними. Вид был потрясающий. Если бы Уинтер решил осесть, то выбрал бы похожее место. Проведя здесь всего пять минут, он уже ощущал, как успокаивается ум и сердцебиение. Он прошел за ней в уютную, аккуратную кухню. Везде был порядок, все поверхности сверкали чистотой. Лабрадор вошел вслед за ними и направился прямо на свою лежанку в углу.
Единственное, что напоминало о прошлом роде деятельности Барнфилд, — фотография в рамке на стене. Она стояла в окружении утомленных боем солдат. Слепящее солнце и песок давали понять, что фото сделано очень далеко от Канады. С учетом ее возраста, это мог быть Ирак или Афганистан. На фото она была единственной женщиной ростом на голову ниже всех остальных, но не было никаких сомнений, что она была на своем месте. Подойдя к Уинтеру, Барнфилд подала ему кофе.
— Афганистан. Ноябрь 2001 года, — пояснила она. — Интересное было время. Сразу после теракта в Нью-Йорке 11 сентября. Все еще ждали, что пыль уляжется. Двоих уже нет, взорвались на самодельных взрывных устройствах. Как только мне хочется пожалеть себя, это фото напоминает мне, что есть вещи гораздо страшнее, чем потерять ногу.
— У меня есть к вам вопросы, — сказал Уинтер.
— А я-то думала, вы из вежливости заехали, — слабо улыбнулась Барнфилд и тут же взяла профессиональный тон. — Значит, ваш Взрыватель снова активизировался. Что-то он рановато в этом году.
— Да. Вы участвовали в расследовании первых трех убийств?
— Да, — кивнула Барнфилд. — И ожидаю, что меня пригласят и на этот раз. Думала, что звонок Лоры как раз по этому поводу. Сейчас во всех новостях только и говорят, что о последнем убийстве.
Уинтер помедлил, видя, что на него пристально смотрит Андертон. В машине он рассказал ей свою теорию, и она сочла ее вполне рабочей. По крайней мере, точно стоящей того, чтобы приехать сюда и протестировать ее.
— Устройство его бомб достаточно необычно, — осторожно начал он.
— Безо всяких оговорок, эти бомбы очень необычные. Сотрудники полиции — эксперты по отпечаткам пальцев, и у всех людей они разные. А у взрывателей вместо отпечатков пальцев — бомбы. У всех у них есть свои любимые материалы и техники. Поставьте рядом две бомбы, и я скажу, сделал их один и тот же человек или нет.
— Предполагаю, что на продумывание устройства уходит много времени и сил?
— Без понятия. Создатели бомб очень гордятся своими произведениями. Если подумать, это больные люди. У бомбы одна цель — убивать и калечить. Других нет.
— А если бы была другая цель? Например, спасти жизнь?
Барнфилд нахмурилась.
— Ирландская армия иногда предупреждает о том, что планирует взрывы, чтобы расчистить территорию вокруг. Но даже в этом случае задача бомбы — убивать. Бомба, спасающая жизнь, — не могу себе такое представить, — покачала она головой.
— Этот человек в центр бомбы вкладывает трубку, позволяющую направить взрыв в сторону жертвы. По законам физики, все, что устремлено вперед — будь то вода или волна, в том числе взрывная, — всегда потечет по пути наименьшего сопротивления.
— Здесь все так и происходит. Взрыв направлен на жертву, он и убивает ее.
— Поскольку это половинка трубки, подшипники тоже направлены в сторону жертвы. А обычно они разлетаются по всей зоне взрыва.
— Все верно.
— И в случае с трубчатыми бомбами трубка увеличивает поражающую способность устройства. Но в нашем случае снова все упирается в закон наименьшего сопротивления. Трубка не взрывается, потому что она разрезана надвое. Она не сдерживает волну взрыва.
— Здесь целью является всего один человек. Устройство бомбы подчинено одной задаче — его уничтожить.
— Не одной. Обычно вектор взрыва бомбы направлен от нее, и мощность ударной волны равномерно нарастает до тех пор, пока что-то не встанет на ее пути. Но взрывная волна этого устройства направлена на жертву. Это идеальное объяснение. Во-первых, потому что оно соответствует действительности, а во-вторых, потому что соответствует нашим представлениям. Легче всего поверить в сумасшедшего взрывателя, который помешан на смерти и разрушении. Только вот вопрос. Представьте, что вы — взрыватель и хотите защитить человека, который открывает дверь и приводит бомбу в действие. Какие изменения в ее устройство вы бы внесли?
Барнфилд ненадолго задумалась. Постепенно ее губы растянулись в озорной ухмылке.
— Черт возьми. Я бы ничего не изменила. Но зачем ему это? Почему он не хочет убивать этого человека?
— Вот это и есть самый главный вопрос.
— Судя по тому, что вы не поленились сюда приехать, вы считаете, что это очень важно.
— Это меняет все. До этого момента все были сфокусированы на жертве, но вдруг жертва — это лишь побочный эффект взрыва? Вдруг настоящие жертвы — это те, кто открывал двери? Вдруг весь смысл — в тех, кто остается в живых?
— А зачем это нужно?
— На данном этапе я не знаю, — пожал плечами Уинтер. — Сначала мне нужно было подтверждение, что эта теория имеет право на жизнь. И вы его только что дали.
— Она точно имеет право на жизнь. Но не могу не спросить: как вам это пришло в голову?
— Из-за дверей, — ответила Андертон.
— Не поняла.
— В первых трех случаях двери открывались в кухню. Сила взрыва ставила их обратно в проем, создавая защитный барьер между человеком, открывшим дверь, и взрывной волной.
— В новостях говорили, что последняя жертва умерла у себя в спальне. Учитывая то, что вы сейчас сказали, дверь в кухню в этом доме открывалась на себя?
Андертон кивнула.
— Все верно. И дверь в гостиную открывалась тоже на себя, а вот дверь в спальню — внутрь. Если бы он все сделал в кухне, от удара дверь вылетела бы на человека, открывшего ее, и он получил бы повреждения. А убийца этого не хочет, не хочет нанести малейшего вреда.
Барнфилд качала головой. Губы ее были растянуты в улыбке, но Уинтер не мог понять, что именно она чувствует — восхищение, отвращение или отрицание. Возможно, это была смесь эмоций.
— Я тридцать лет обезвреживала самые разные бомбы — от Ирландской армии до Талибана. Думала, что уже повидала все, а тут такое, — она снова удивленно покачала головой. — Бомба, спасающая жизнь. Надо будет рассказать Дейлу.
— Мне нужно позвонить Фримену, — сказала Андертон. — Он должен знать об этом. Хезер, спасибо за помощь.
— Не за что. Будешь говорить с Фрименом, скажи, что я жду его звонка.
Ничего не ответив, Андертон пошла на крыльцо, чтобы сделать звонок.
Барнфилд села за кухонный стол и помахала Уинтеру, приглашая его сесть напротив. Пес пошевелился, встал и начать принюхиваться. Затем лег и почесал за ушами. Судя по тому, с каким упорством он бил при этом хвостом по полу, этот фокус поощрялся хозяевами.
— Вы не против собак? — спросила Барнфилд.
— Абсолютно нет. Ребенком хотел собаку, но отец мне не разрешал.
— И я всегда хотела, но в армии это было невозможно. И только переехав сюда, мы завели Зевса. Он у нас хороший.
Услышав свое имя, Зевс замахал хвостом и подошел к Барнфилд. Она немного погладила его, обращаясь с ним, как с маленьким ребенком.
— Скучаете? — спросил ее Уинтер.
— По армии? Не особо, — покачала она головой. — Наверное, бывают дни, когда я ностальгирую, но это не длится долго. В целом мне гораздо больше нравится жизнь здесь. Никто не пытается меня взорвать. А вы? Скучаете по ФБР?
— Ни секунды, — ответил Уинтер. — Но вы там явно на своем месте, — сказал он, кивая на афганское фото. — Это очевидно. Я в ФБР никогда не был своим. Всегда чужой, белая ворона. Я обожал свою работу, и у меня хорошо получалось. А вот с людьми и с политикой у меня были проблемы.
— Не находите общего языка с другими детишками?
— Могу найти, но доходит до того, что мне начинает хотеться взять что-то острое и выколоть им глаза.
— Думаю, на любой работе так, — засмеялась Барнфилд.
— Мне больше нравится работать так, как сейчас. Я сталкиваюсь с людьми, но ненадолго. К тому моменту, когда я готов заострить палку, совместная работа уже закончена.