— Что именно нужно искать?
— Следы того, что кто-то дистанционно получил доступ к камере и использует ее.
— Вы считаете, убийца через нее наблюдает за Кирчнером?
— Это возможно.
Собек молчал, а Уинтер думал, сколько времени ему понадобится, чтобы сообразить. В итоге процесс занял пять секунд.
— Вы думаете, он и за мной наблюдает?
— Если окажется, что он следит за Кирчнером, то, вероятно, делает то же самое и с вами. И с Дэвидом Хэмондом.
— Зачем?
— Сначала нужно узнать, пользуется ли он камерой на этом компьютере, а потом сможем ответить на ваш вопрос.
— Если у вас есть мысли, я бы хотел их услышать.
— И вы услышите. Как только у меня появится какая-то стоящая мысль, я поделюсь ею с Андертон, а она — с вами.
— Я вам не враг.
— Нет, но у вас есть скрытый интерес. Признайтесь, вы не беспристрастный наблюдатель.
— Я хочу одного — чтобы ублюдок, убивший мою жену, был привлечен к суду.
— А когда вы закрываете глаза ночью, как именно вы себе это представляете?
— Просто хочу, чтобы он сел за решетку.
— Да? То есть вы не представляете, как подносите дуло пистолета к его голове и нажимаете на курок? Или всаживаете ему нож в кишки по самое сердце?
— Врать не буду, такие мысли приходили. Но если поговорите с Кирчнером или Хэмондом, они скажут то же самое. К сожалению, реальность такова, что у меня не будет возможности даже близко подобраться к реализации своих фантазий. В данный момент самое большее, на что я могу надеяться, — чтобы убийцу поймали и арест закончился смертью. — Он замолчал и посмотрел Уинтеру прямо в глаза. — Знаете, если бы такое стало возможным, я бы предложил бонус.
Уинтер ничего не сказал.
— Вы недавно работали над делом в Детройте, — продолжил Собек. — И там арест не удался, убийца был застрелен. И это уже не первый раз, когда подобное случается на вашем деле. Я бы даже сказал, что так бывает часто.
— В этом нет ничего загадочного. Люди, которых я преследую, знают, что подошли к финальной черте. Им остается не такой уж большой выбор — пожизненное заключение или смертная казнь. Когда они оказываются лицом к лицу с этой перспективой, они ищут выход. Вы бы на их месте не искали?
— При этом вряд ли вас мучает бессонница. Даже, думаю, совсем не мучает.
— Нет, не мучает. Для меня важно одно — остановить их. А мертвы они или в тюрьме — это мне совершенно безразлично.
— И вы не испытываете ни малейшего удовольствия, когда видите, как они умирают?
Они молча смотрели друг на друга. В конце концов: Уинтер нарушил молчание.
— А о каком бонусе речь?
— Назовите свою цену.
— Вам будет не по карману.
— Думаете?
— Два миллиона баксов. И сразу скажу — без торга. Если что-то пойдет не так, в тюрьме окажусь я.
Собек стоял и мучительно думал.
— Если бы все было так просто, — ухмыльнулся он.
— Если бы… Слушайте, меньше всего мне нужен ваш самосуд над убийцей. Даже если это самосуд чужими руками. Понимаете?
Собек ухмыльнулся.
— Я так понимаю, вы человек конкретный, — продолжил Уинтер. — Поэтому и я буду говорить конкретно. Я могу поймать убийцу, но если вы будете мне мешать, эта и без того нелегкая задача станет намного труднее. И чтобы все все правильно понимали: когда он будет пойман, его будут судить, а потом он отправится в тюрьму до конца своей жизни. Понимаете?
— Это я переживу. Тюрьма — опасное место. Там толпы воров и убийц. Не знаю, долго ли он продержится в такой среде.
— Если получится, что его кто-то зарежет в душе, я возражать не буду. Но только при условии, что вы к этому отношения иметь не будете.
— Я очень рад, что мы с вами единомышленники.
— Собек, мы даже рядом не стоим в этом плане. Мы точно не единомышленники.
Уинтер кивнул на стол, на котором лежал лэптоп Кирчнера.
— Так что, у вас есть кто-то, кто сможет глянуть?
— Да, есть.
Собек обошел стол и сел в кресло. Придвинул к себе телефон. Пока он говорил, Уинтер подошел к стене с фотографиями Изабеллы. Среди смертельного ужаса пряталась одна фотография 13 х 18, которая отличалась от всех остальных тем, что она была не про смерть, а про жизнь. В каком-то жарком месте Изабелла стояла у пальмы в бикини и свободном топике. Она была счастлива, красива и наслаждалась жизнью. Уинтер снял фото со стены и принес к столу. Собек заканчивал говорить. Положив трубку на базу, он откинулся на спинку кресла.
— Человек посмотрит лэптоп.
— Сегодня?
— Он за городом, дорога займет пару часов.
— Попросите и на ваши компьютеры посмотреть.
Уинтер положил фотографию на стол и повернул к Собеку. Тот взял и внимательно посмотрел на нее. Несмотря на то, что он видел этот снимок тысячу раз, он смотрел на него так, словно видел впервые. Его лицо приобрело мечтательное выражение, казалось, он вернулся в момент съемки. Возможно, он сам сделал этот снимок и сейчас был там — стоял с фотоаппаратом в руках, стараясь поймать идеальный момент. Именно это все пытаются сделать, когда смотрят в объектив. Из ста снимков лишь один получается особенным. Или удачно лег свет, или фотограф поймал какой-то интересный ракурс. Происходит какая-то магия, которая вызывает желание смотреть на фото снова и снова. Это бывает нечасто, но когда случается, это настоящее волшебство. Оно чувствовалось и здесь. Собек смог поймать момент.
— Расскажите мне об этой фотографии.
— Зачем?
Уинтер указал на стену с фотографиями Изабеллы, и Собек проследил взглядом за его пальцем. Ностальгическое выражение сменилось другим, более жестким. На стене остались только фотографии, изображающие смерть. Никакой логики в расположении снимков не было. Фото лежащей на кухонном полу Изабеллы конкурировали с кадрами ее вскрытого тела.
— Там не ваша жена. Вот она, здесь, — постучал по столу Уинтер, возвращая внимание Собека к фотографии, которую он держал в руках.
Собек снова посмотрел на снимок счастливой жены.
— Это с нашего медового месяца на Антигуа. Изабелла всегда хотела побывать там. Мы шли с пляжа, перед самым закатом. Я попросил ее попозировать немного и сделал быстрое фото на мобильный. За секунду до того, как был снят этот кадр, она прошептала мне, что любит меня. Это моя любимая фотография.
— Спасибо, что рассказали. Позвоните, когда человек посмотрит лэптоп.
Уинтер пошел к выходу. У самой двери он обернулся. Собек в глубокой задумчивости смотрел на фотографию. Сейчас он был просто еще одной жертвой — человеком, потерявшим близкого. Во многих отношениях он ничем не отличался от Эрика Кирчнера или Скота Хупера, хоть и утверждал, что ему удалось пережить ураган. Уинтеру в этот момент показалось, что это не так. Есть вещи, от которых невозможно убежать.
В отель он вернулся в двенадцатом часу. Несмотря на усталость, спать он не смог. Налил себе в стакан виски, нашел пульт и расположился на диване. Некоторое время он просто переключал каналы. Ему хотелось отвлечься, но само собой все возвращалось к новостям. Убийство Майры по-прежнему оставалось темой номер один. Через сорок семь минут пятое августа превратится в шестое. Обратный таймер в голове тикал громко как никогда.
Реалити-шоу, герои которого соревновались в уничижении друг друга, сменилось фильмом, где у всех актеров были плохие стрижки в стиле 80-х, безвкусная одежда в стиле 80-х и ужасные диалоги. Уинтер снова нажал кнопку новостного канала на пульте, и увидел нечто неожиданное. Сначала он даже подумал, что ошибся кнопкой. Изображение было зернистым, с низким разрешением, словно снятое на дешевый мобильный телефон. По ощущениям, происходящее походило на фильм, который могли бы показать в передаче в стиле «Сам себе режиссер». Но он не ошибся кнопкой. В углу экрана маячил логотип «Глобал», внизу экрана бежала новостная строка.
Уинтер прибавил громкость и подался вперед. На экране была толпа подростков. Скорее всего, студентов. Было темно, они были пьяны и перевозбуждены. Все их внимание было приковано к тому, что происходило на небольшом удалении от них. С расстояния съемки и при плохом освещении невозможно было понять, на что они смотрят. Уинтер мысленно повелел оператору дать более крупный план, и через секунду именно это и случилось.
Объектом всеобщего внимания оказался плюшевый мишка с коричневым мехом и счастливой улыбкой. Он был большой, размером почти с младенца. К его шкуре прикрепили петарды — для большего сходства с реальностью примотав их изолентой. Провода просто прикрутили друг к другу. Вдруг в кадре появился человек. Лицо было закрыто пикселями, а по одежде трудно было определить, женщина это или мужчина. Судя по характеру розыгрыша, скорее всего, это был мужчина. Он держал зажженный фитиль, что само по себе позволяло сделать вывод о минимальном количестве здравого смысла и крайне поверхностном знакомстве с мерами безопасности при работе с фейерверками. Он приложил фитиль к проводу и стал убегать со всех ног. Видимо, какие-то представления о риске для собственной жизни — пусть и весьма поверхностные — все же существовали в голове этого героя.
Смех прекратился, и наступила тишина. Уинтеру не было видно других студентов, но он ощущал их присутствие. Скорее всего, они стояли настолько близко, насколько им позволял страх, и не сводили глаз с медвежонка. Проводка горела, все укорачиваясь, затем разделилась натрое. Языки пламени все ближе подбирались к петарде. Все три конца взорвались примерно в один и тот же момент, и череда хлопков сделала взрыв похожим на очередь выстрелов. Медвежонок взлетел в воздух на метр и отлетел в сторону, ударившись о землю. Он горел разноцветным пламенем — белым, голубым, красным и зеленым. В отличие от убийцы, подростки не стали отделять порох от цветного порошка.
Как только прозвучал взрыв, воздух сразу же огласился радостными криками и смехом, которые становились все громче и безумнее, — включился эффект толпы. Когда отхлопали последние петарды, оператор подбежал, чтобы все заснять поближе. От медвежонка ничего не осталось. Голова висела на одной нитке, и была видна набивка. Мех тлел и горел все сильнее.