Драйден проследила за моим взглядом и сказала:
— Как вы понимаете, это не оригинальный орбитокласт.
— Можно мне посмотреть его?
— Конечно!
Она открыла стеклянный бокс и подняла крышку. Двумя руками она взяла инструмент так бережно, как будто это была святыня, и передала мне.
Орбитокласт был легче, чем я ожидал, но вместе с тем в нем была какая-то тяжесть. Я ощущал его историю и все те ужасы, которые совершались с его помощью. За многие годы металл почернел и приобрел шероховатости. Я внимательно его изучил, рассмотрев со всех возможных ракурсов, и передал Темплтон. Ей явно не хотелось его даже в руки брать. Формально взглянув на него, она передала его Драйден так быстро, как будто он жег ей ладони. Драйден вернула орбитокласт на место и какое-то время сдвигала его в боксе то влево, то вправо, пока не нашла то самое положение, в котором он лежал до нашего прихода.
— Как все случилось? — спросил я.
— Вор подошел к экспонату и, совершенно не таясь, проломил стекло, взял орбитокласт и выбежал. Все произошло очень быстро.
— Вы что-то можете рассказать про вора? Вы помните, как он выглядел?
На морщинистом лице Драйден отобразилась озадаченность.
— Боюсь, вы меня неправильно поняли. Орбитокласт своровал не мужчина, а женщина.
Темплтон взглянула на меня, и в ее глазах отразилось радостное возбуждение. Мы сразу же решили, что это сделала сообщница нашего маньяка.
— Я заметила у вас тут камеры наблюдения, — сказала Темплтон. — Не удалось заснять момент кражи?
— Удалось. Хотите посмотреть?
— Это было бы замечательно, — сказала Темплтон.
Драйден привела нас в маленькую комнатку, в которой когда-то располагался кабинет священника, отделанный темным деревом. Повсюду были резные орнаменты и претенциозные элементы декора. На каждой стене висели выцветшие полотна религиозной тематики, а за рабочим столом размещалось большое распятие. С тех пор, как здание перестало быть церковью, в этой комнатке, похоже, ничего не изменилось. Драйден села за компьютер и открыла материалы видеосъемки.
— К сожалению, у нас только две камеры. Обычно мы храним записи в течение трех суток, но эти материалы мы решили оставить, на случай если они понадобятся для получения страховки, — сказала она и бросила взгляд в направлении Темплтон. — И мы все-таки не теряли надежды на то, что придет время и полиция отнесется к этой краже как к полноценному преступлению, а не студенческой выходке.
— Мы бы хотели увидеть все, что у вас есть, — сказала Темплтон.
Изображение было черно-белым и зернистым. Камеры были старые, с низкой частотой съемки, и картинка дрожала, как в некачественном немом кино. Было два коротких видео, каждое не более двадцати секунд.
В первом женщина шла по нефу, лицо ее было повернуто влево, она явно отворачивалась от камеры. На ней была шляпа, ворот пальто был поднят, на лице — темные очки с широкой оправой. Либо она и впрямь была близорука, либо очки использовались с целью маскировки.
Второе видео было сделано с камеры в северном трансепте. Лицо воровки было не видно, зато было видно, что она делает. Все было так, как описала Драйден: женщина подошла к боксу, разбила стекло, схватила орбитокласт и быстро убежала.
— Она знала расположение камер, — заметил я.
— То есть либо она, либо ее сообщник бывали здесь ранее, — заключила Темплтон.
— Можно еще раз посмотреть первую запись?
— Конечно, — сказала Драйден.
Я внимательно изучал видео, стараясь выхватить детали, которые помогли бы составить более четкий портрет преступника. На третий раз я буквально приклеился к экрану и попросил нажать на паузу, когда воровка проходила мимо одной из колонн. Так я смог приблизительно высчитать ее рост.
— Нехорошо, — сказал я.
— Что? — отозвалась Темплтон.
— Либо это женщина ростом метр семьдесят семь с плотным телосложением, либо это мужчина среднего телосложения, ростом метр семьдесят семь с темными волосами. Я уже решил, на какой вариант ставлю деньги.
55
Рэйчел завернулась в одеяло. Боль была настолько невыносимой, что она потеряла способность здраво мыслить. Рука горела, и малейшее движение посылало тысячи стрел в нервные окончания. Больше всего болел отрезанный мизинец, хотя это казалось просто невозможным: как что-то отсутствующее может причинять такую боль?
Она закрыла глаза и попыталась представить солнечный свет, но ей это больше не удавалось. Тогда она попыталась представить рядом отца. Когда и его вспомнить не удалось, она попыталась вспомнить, как выглядит ее мать, братья, друзья, но перед мысленным взором представали только темные маски, перекошенные от боли. Адам уже столького ее лишил, и вот теперь пришло время лишиться еще и воспоминаний.
Врубился слепящий свет. Рэйчел посмотрела на камеры и колонки, перевела взгляд на дверь, затем на кресло и опять на колонки. Она ждала инструкций. Ничего не происходило.
— Что тебе от меня надо? — попыталась закричать она, но из-за пелены слез вырвался лишь шепот.
Тишина.
— Что тебе нужно?
Рэйчел посмотрела на руку. Почерневший после прижигания обрубок сильно контрастировал с облупившимся красным лаком на других пальцах. Теперь ее рука стала уродливой. Даже если она когда-нибудь и выберется отсюда, до конца она уже никогда не освободится из плена. Каждый взгляд на руку будет напоминать об Адаме. Она теперь меченая, и все произошедшее здесь будет сопровождать ее до самой смерти.
Новый приступ боли стер все мысли. Она закрыла глаза и стала молиться о том, чтобы ей дали шанс представить себе солнце, и на этот раз ей удалось увидеть его. Она шла по золотому песчаному пляжу, держа отца за руку, а под ногами был теплый песок. Отец улыбается ей и говорит, что все будет хорошо, и на мгновение Рэйчел поверила ему.
— Мне очень жаль, — услышала она шепот.
Солнце исчезло, и Рэйчел открыла глаза. Шепот доносился из-за двери — мягкий, обеспокоенный, тревожный. Скорее всего, пришла Ева, а не Адам. Мучительная боль сменилась облегчением. Еще одного визита Адама, да еще так скоро, она бы не выдержала.
Рэйчел с трудом поднялась на ноги и пошла к двери. У кресла она остановилась, чтобы отдышаться. Держась руками за запятнанный кровью подлокотник, она увидела свежие следы ее собственной крови, и руку снова прострелила боль. Рэйчел глубоко вздохнула и продолжила путь к двери. Там она села на пол и обернула вокруг себя одеяло, как пончо.
— Очень больно? — спросила Ева.
«Да, черт возьми, это очень больно!» — хотелось крикнуть Рэйчел, но вместо этого она закрыла глаза, глубоко вздохнула и заставила себя успокоиться. Она не хотела спугнуть Еву, как в прошлый раз.
— Да, больно, — ответила Рэйчел.
— Дать тебе какое-нибудь болеутоляющее?
— Я не хочу, чтобы из-за меня у тебя были неприятности с братом.
— Адам уехал, его долго не будет. Подожди тут, я вернусь через минуту.
Послышался шорох и звук удаляющихся шагов. «Подожди тут»! Можно подумать, Рэйчел могла куда-то уйти! Как можно было сказать такую глупость? За время их общения Рэйчел составила мнение о Еве как о не самой сообразительной девушке. Она казалась Рэйчел женской версией Джорджа из романа Стейнбека, который они читали в школе.
Накатил новый приступ боли. Рэйчел закрыла глаза и ждала, когда отступит дурнота. Лучше ей не становилось, и оставалось надеяться, что Ева скоро вернется. Время текло очень медленно.
Наконец в коридоре послышались шаги и шуршание — Ева садилась на пол. Створка двери открылась, и на пол упал шприц. Рэйчел подняла его дрожащими руками. Она ненавидела уколы и рассчитывала на болеутоляющие таблетки.
— Пощелкай пальцем по шприцу, чтобы выгнать воздух, — сказала Ева. — А потом сделай укол в руку.
Рэйчел подняла шприц иглой вверх и собрала пузырьки наверху. Нажатие поршня — и из иглы вырвалась струйка жидкости. Она посмотрела на шприц, на свою дрожащую руку и, чтобы избежать дальнейших сомнений, поскорее воткнула иглу в руку и надавила на поршень. Голова закружилась, в глазах помутнело, а в ушах странно зашумело. Каким-то чудом ей удавалось не терять сознания.
— Господи, — пробормотала она.
— Не стоит поминать Его имя всуе, это нехорошо, — сказала Ева.
— Извини, Ева. Больше не буду.
— Передай мне шприц.
Рэйчел сделала, как ей было сказано. Ева забрала шприц из ее рук, и их пальцы коснулись друг друга. Кожа у Евы была мягкая и теплая. За время ее плена это было первое прикосновение Рэйчел к живому человеку, за исключением Адама.
— Спасибо, Ева.
— Не за что.
Рэйчел села спиной к стене и стала ждать, когда подействует болеутоляющее. Она очень рассчитывала на то, что это случится скоро, она молила об этом. Боль становилась все сильнее.
— Правда, Ева, спасибо тебе за все.
— Можно я тебе сделаю макияж?
— Конечно, можно, Ева.
Ева поднялась на ноги, открыла замок и дверь. Рэйчел подняла голову и увидела Адама.
— Привет, номер пять, — сказал Адам голосом Евы.
56
Хэтчер сидел в баре «Космополитана» за дальним столиком. Перед ним стоял стакан с виски. Он выглядел еще более вымотанным, чем раньше. Я сел напротив, взял виски, который он заказал для меня, поднял стакан в знак приветствия и сделал глоток.
— Если я когда-нибудь видел человека, которому не помешает немного выпить… — начал было я.
— Немного? Да мне бутылка не помешает. Меня сняли с расследования, Уинтер.
— Они не имеют права!
— Имеют, и это уже произошло.
Я отвернулся к бару и стал обдумывать эту новость. За стойкой сегодня стояла уже другая девушка, но точно такая же, как предыдущая, — молодая привлекательная блондинка.
— Темплтон бы не понравилось, если бы она увидела, на кого ты смотришь, — сказал Хэтчер. Он вызывающе улыбался, ожидая, что я начну все отрицать.
— Между мной и Темплтон ничего нет.
— А по слухам, есть.
— Слухи есть слухи.