– Джефф, а ты знал, что, когда едешь на скорости девяносто километров в час, надо оставлять… девять на шесть… пятьдесят метров между собой и впереди идущей машиной, а если на скорости сто десять…
Джефферсон тоже лежал на кровати по другую сторону ночного столика, и ему было не до длины тормозного пути. Он смотрел в потолок, весь уйдя в свои мысли.
– Жильбер!
– А?
– Может быть, мы пошли по неверному пути? Может быть, убийство господина Эдгара никак не связано с этим местом…
Жильбер уронил «Правила дорожного движения» себе на живот, помолчал – и молчание его изрядно затянулось, – после чего произнес такую речь:
– Возможно, вы правы, дорогой господин Благолап, вы, безусловно, правы, если не учитывать следующего – слушайте внимательно. 1) Мирный, безобидный барсук убит в своей парикмахерской в стране животных. 2) Спустя примерно час после убийства некий молодой еж едва не задавлен машиной с двумя людьми, мчащейся в сторону границы. 3) Становится известно, что господин Эдгар – так зовут жертву – последние два года каждую неделю ездил в страну людей, не говоря никому, даже близким, почему он это делает. 4) Вместо того чтоб останавливаться в отеле, что ему вполне по карману, он снимает комнату у старушки, представившись фальшивым именем – господином Шарлем. 5) Он посылает своей племяннице открытку, где пишет про людей: «Увы, они могут также…» – и зачеркивает эти слова, как будто опасаясь, что сказал слишком много. Какой следующий пункт – шестой? седьмой?
– Шестой, – подсказал Джефферсон.
– Итак: 6) На той же открытке он помечает свое убежище крохотной точкой, и нужен острый глаз вышеупомянутого ежа, чтоб ее углядеть. 7) Ни слова не говорит о том, чем он занимается здесь, даже своей квартирной хозяйке госпоже Ролле, упоминает только, что у него «дела». 8) В своей комнате не оставляет ни следа чего бы то ни было, что могло бы вывести на него или на тех, с кем он имеет дело. Ну как, господин Благолап, мне продолжать? Не знаю, как вы, а я вот думаю, что господин Эдгар, каким бы он там ни был безобидным парикмахером, занимался здесь чем-то тайным, чем-то опасным – настолько опасным, что это стоило ему жизни.
Джефферсон был ошеломлен.
– Слушай, это приступ аллергии так активизировал тебе мозги? Ты меня поражаешь. Тебе не в инженеры теплосетей надо метить, а в адвокаты-международники или что-то в этом роде.
При всем при том, однако, от последних слов Жильбера его бросило в дрожь.
– Ладно, – вновь заговорил он после довольно продолжительного молчания, – короче, надо открыть тот ящик, так? И я полагаю, ты не горишь желанием снова туда наведаться.
– Верно подмечено. Ты уж там за меня поцелуй Жозефину и скажи, что я ее век не забуду.
– Хорошо, пойду один, – сказал как отрезал Джефферсон, – и я открою этот ящик! Какая на завтра программа Баллардо?
– Кажется, утром взять напрокат велосипеды и осмотреть парк с оранжереей, что-то такое.
– Ладно, значит, будете крутить педали без меня.
Они погасили свет, но ни тому ни другому не спалось. Около полуночи Джефферсон тихонько окликнул:
– Жильбер!
– А?
– Вот скажи. Допустим, ты спрятал что-то важное в ящике секретера. Что ты сделаешь?
– Ну, запру ящик на ключ.
– Так. А с ключом как поступишь?
– Положу в карман.
– А если ты не хочешь носить его с собой?
– Спрячу в комнате.
– Где?
– Не знаю.
– Вот я бы, думаю, сделал так: отодвинул секретер, вбил сзади гвоздик, повесил на него ключ и придвинул секретер обратно к стенке.
Наутро зеркало в ванной преподнесло Жильберу приятный сюрприз. Физиономия вновь обрела почти нормальный объем, и глаза уже не так запухли. Значительная перемена к лучшему, хотя прыщи остались, так что его появление за завтраком произвело фурор. А две лисички, знавшие все по части ухода за кожей, стали предлагать ему всевозможные кремы, от которых он отказался. Джефферсон стремительно позавтракал, краем уха выслушал напутствия Жильбера и был таков.
До самого моста он бежал бегом, радуясь, что в кои-то веки идет на дело сам, один, и что догадка его, надо надеяться, подтвердится. За ночь он сто раз в воображении просовывал руку между секретером и стеной, сто раз нащупывал ключ и восклицал: «Бинго!»
Госпожа Ролле, казалось, рада была, что он так скоро пришел опять. Усадила его в кухне, угостила, как и накануне, гренадином и печеньем, а себе опять налила большую кружку кофе. Похоже, она поглощала его литрами. Жозефина спала, свернувшись клубком, и не проявляла интереса к происходящему.
– Как ваш друг, ему лучше?
– Гораздо лучше, не беспокойтесь. У него был врач, сделал укол. Все в порядке. Знаете, сегодня ночью я вдруг подумал…
– Я так почти всю ночь не спала, все вспоминала, как хорошо мы сиживали с господином Шарлем. Мне его будет не хватать, ох как не хватать…
– Понимаю, госпожа Ролле. Так вот, я хотел сказать, сегодня ночью мне пришло в голову…
– Помню, как-то в воскресенье вечером я приготовила ему к ужину сырное суфле, а суфле, вы знаете, такое блюдо, которое надо есть сразу. Смотрю на часы – восемь, господина Шарля нет; четверть девятого – а его все нет, а суфле начинает оседать! Можете себе представить мое нетерпение…
«А уж мое-то!» – подумал Джефферсон, который сидел как на иголках и встал, надеясь закрыть тему. Однако ему пришлось выслушать историю суфле до конца.
– А кстати, – воскликнула вдруг старушка, вставая и шаря в кармане передника. – Сегодня ночью мне пришло в голову, что господин Шарль мог спрятать ключ от секретера в своей комнате. И я стала думать. Куда бы я его спрятала, если б возникла такая необходимость? И мне пришла в голову одна мысль. Тогда я встала и поднялась в его комнату. Просунула руку между секретером и стеной – и знаете что? Там он и был, этот ключ! Висел на гвоздике. Как мы сразу не догадались! Вам он все еще нужен?
Вместе они поднялись на второй этаж. Сквозь занавески просвечивало солнце и заливало комнату золотистым светом. За окном по каналу проплывала баржа. Более мирной картины нельзя было и представить.
Джефферсон повернул в замке маленький латунный ключик. Ящик был пуст. Джефферсон тем не менее выдвинул его до конца, вынул из пазов, перевернул. Потом обшарил образовавшуюся полость – боковые стенки, верх – и наконец нащупал маленькую выпуклость. Это оказался листок бумаги всего в несколько квадратных сантиметров, сложенный и приклеенный скотчем к деревянной поверхности. Джефферсон отклеил его, развернул. На листке было написано от руки десять цифр, первая – 0, вторая – 7. Похоже, номер мобильного телефона. И больше ничего. Но, возможно, это было уже немало. Во всяком случае, этот телефон был достаточно важен, чтобы господин Эдгар прятал его с такими предосторожностями. Это означало также, что больше нигде этот номер у него не записан – несомненно, потому, что иметь его при себе было опасно.
Когда Джефферсон убирал находку в бумажник, у него возникло ощущение, что рядом появился господин Эдгар – этакий зыбкий ненавязчивый призрак. В пальто, не в парикмахерском халате. Просто стоял и печально смотрел на ежика. Его взгляд, казалось, говорил: «И вы думаете, нашли бумажку – и этого достаточно?» Но еще он говорил: «Будьте очень осторожны. Вы знаете, это ведь опасно…»
Джефферсон положил бумажник в карман. «Будьте спокойны, господин Эдгар, мы с Жильбером вас не подведем». Он почувствовал, что на него возложена некая миссия, и испытывал и гордость, и страх.
День был погожим, и Джефферсон улыбнулся, представив себе колоритный велопробег Баллардо по парку. Еще не поздно было к ним присоединиться, но он предпочел пошататься немного по городским улочкам. И – потому ли, что был один, – острее, чем когда-либо, подмечал, что многие люди смотрят на него с улыбкой, а то и с откровенной насмешкой. Дети – те таращились на него во все глаза. Он был одного с ними роста, а его ежиная мордочка, должно быть, им нравилась. Один даже громко спросил у матери:
– А этот мальчик, он, что ли, в маске?
Та смутилась и поскорее его увела. Еще Джефферсону становилось не по себе, когда навстречу попадался человек, ведущий собаку на поводке, и он всякий раз отводил глаза.
8
По программе Баллардо вторая половина дня была посвящена экскурсии на кондитерскую фабрику, расположенную километрах в двадцати от города. Ролан повез их в автобусе, в который госпожу Шмитт еле взгромоздили – в парке она свалилась с велосипеда, наехав на поливальный шланг. Ее правое колено было обмотано толстенной повязкой и ужасно болело, но она ни за что не соглашалась остаться одна в отеле. Погрузку осуществляли вчетвером под руководством Вальтера, проявлявшего по этому случаю такую трепетную заботливость, какой никто в нем не подозревал. «Ты как, лапонька?» – поминутно осведомлялся он и подстраховывал каждое движение носильщиков умоляющим: «Только потихонечку, ребята, потихонечку…»
На фабрике экскурсантам предлагалось самим приготовить фирменные миндальные пирожные. Все облачились в кухонные фартуки и приступили к делу, следуя указаниям прикомандированного к ним кондитера. Ничто так не скрепляет товарищеские отношения, как совместная деятельность, и все дружно и с удовольствием готовили формочки, месили тесто и орудовали кулинарными шприцами. Лисички признались, что дома никогда не стряпали, а это, оказывается, так весело. Кот, что любопытно, каждое действие совершал после товарищей и выглядел еще более самоуглубленным, чем всегда. Госпожа Шмитт наблюдала за процессом, сидя на стуле, и надеялась, несомненно, поучаствовать хотя бы в финальной дегустации.
Джефферсон, который обожал кулинарить, даже о расследовании временами забывал – но всего на несколько минут. Он все время возвращался мыслями к номеру телефона, лежащему в бумажнике. Кто скрывается за ним? Кто ответит на звонок? И как с ним говорить?
Когда все уже ставили свои пирожные в духовку, курица Кларисса, та самая, что успела задать четырнадцать тысяч вопросов о производстве домашних туфель, втиснулась между ним и Жильбером. Вид у нее был заполошный.