Это был первый дождливый день. Под нудным моросящим дождем город сразу утратил свой праздничный вид. После завтрака друзья расстались. Жильбер предостерег Джефферсона:
– Ты там поосторожней, ежик, – обещаешь?
– Обещаю, обещаю, – сказал тот, раскрывая над головой гостиничный черный зонт, слишком большой для него. – А ты запоминай, что будет говорить Шмитт про манекенщиц, если он пойдет на это модное шоу, – жаль, я не услышу.
Джефферсон шагал по сонному городу, мимо еще не открывшихся лавок, на витрины которых были опущены металлические шторы – словно веки, подумал он. Стараясь как можно меньше привлекать к себе внимание, дошел до бульвара и двинулся вдоль него, сверяясь с номерами домов. Жильбер сказал: «Дом сорок четыре, окно на третьем этаже, ровно над парадным, не ошибешься». Джефферсон сперва просто прошел мимо дома, осторожно скользнув по нему взглядом. Сфотографировал на мобильник улицу – по снимку в ту и другую сторону. По ним, во всяком случае, было видно, где перед домом сорок четыре можно припарковать автобус на время боевых действий. Не останавливаясь, он прошел дальше метров сто, потом направился обратно с независимым и целеустремленным видом. Дождь зарядил сильнее. Теперь он барабанил по зонту, как из пулемета. В такт ему быстрее забилось и сердце Джефферсона. Поравнявшись с парадным дома сорок четыре, он поднялся на цыпочки, чтобы дотянуться до дверной ручки. Она не поворачивалась. Однако дверь, на которую он при этом оперся, к его приятному удивлению, подалась: она была не заперта.
Подъезд с грязно-желтыми стенами, зашарканной лестницей, почтовые ящики с полуоторванными наклейками, разбросанные по полу затоптанные рекламные листовки – все это не внушало ни малейшего желания здесь жить. Джефферсон с тоской вспомнил свой домик на опушке леса, под буками, сейчас, должно быть, особо роскошными в осеннем уборе, уют и порядок внутри. Он сложил зонтик, поставил его у стены и принялся делать снимки с разных точек и под разными углами: сфотографировал лестницу, лифт, коридор, упирающийся в закрытую дверь с картинкой, изображающей мусорное ведро. Нажал на кнопку вызова лифта: та не загорелась, однако металлическая дверь-гармошка разъехалась. Он поднялся на третий и последний этаж, спустился обратно и мысленно сделал зарубку на память: «Лифт работает. Грузоподъемность – от шести до восьми животных, в зависимости от размера и веса». Потом занялся лестницей: прикинул ее ширину, бесшумно взошел на третий этаж. На площадку с такими же желтыми стенами выходило три двери, но только одна из них была обращена в сторону бульвара. Никакого сомнения: за этими несколькими сантиметрами дерева обитает убийца господина Эдгара или его сообщник. Во всяком случае, некто, способный убить. Джефферсон поежился. На двери никакого имени не значилось. Он бесшумно подкрался поближе и прижался к ней ухом. Сначала ничего не услышал и хотел уже уходить, как вдруг настороженно замер.
Звук был такой, словно кто-то раздирал картон. Потом – мужской голос, очень низкий, прямо какой-то загробный. Ему ответил другой, скрипучий, но слов было не разобрать. У Джефферсона подкосились ноги. Он стал отступать – тихонько, сантиметр за сантиметром, и ему чудилось, что малейший скрип его башмаков, малейшее шорканье штанины о штанину подобны грохоту поезда, несущегося сквозь тоннель.
Он спустился по лестнице, борясь с искушением припустить отсюда со всех ног. Только мысль о Чаке удержала его от этого. Сойдя вниз, он даже счел своим долгом обследовать помещение за дверью с мусорным ведром в конце коридора. Вдруг пригодится как укрытие перед штурмом. Ну же! Последнее маленькое усилие – и он сможет вернуться в «Мажестик» с сознанием, что выполнил до конца взятую на себя миссию. Он толкнул дверь и тут же заткнул нос. За дверью оказалось что-то вроде дворика-колодца меж четырех глухих стен. Из большого черного контейнера, неплотно прикрытого, воняло разлагающимися пищевыми отходами. Из другого, желтого, тоже не закрытого, выпирал через край сухой мусор – бумага, всякий пластик, картон и бутылки из-под виски, которым там было совсем не место. Вот уж где задерживаться вовсе не хотелось. Джефферсон уже шагнул за порог – и тут услышал, как заскрипели, открываясь, двери лифта, и человек, лицо которого он увидел на долю секунды, был Фокс, тот самый, в шапке.
Джефферсон отскочил назад, едва не теряя сознание от ужаса, с протяжным, душераздирающим и почти беззвучным «и-и-и-и-и-и-и-и-и-и!».
Немного придя в чувство, он стал успокаивать себя: человек явно собрался выйти из дома, надо только подождать, пока он удалится, и потом выйти самому. Но все пошло иначе. Он слышал, как человек кряхтит, ругается, возится с чем-то громоздким, скорее всего, картонными коробками, роняет их, опять поднимает, они у него застревают в дверях лифта, цепляются за стены… Джефферсон в панике метнулся к желтому контейнеру и забился за него. В кои-то веки маленький рост оказался преимуществом.
Человек был уже тут, во дворике, в двух шагах от него, и швырял коробки как попало на уже нагроможденную кучу. Одна из этих коробок, сложенная, свалилась за контейнер, врезав жестким ребром Джефферсону по голове, но сейчас он бы не ойкнул и не от такого удара. Он вжимался спиной в стену, затаив дыхание и упершись взглядом в надпись на картонке: «TV LED FullHD 121 cm». Человек ожесточенно уминал коробки кулаками и проклятиями. Тут Джефферсон вдруг сообразил, что забыл выключить мобильник. Тот мог в любую минуту зазвонить и выдать его. И чем больше он думал «может зазвонить», тем ему казалось неизбежнее, что телефон ЗАЗВОНИТ, вот сейчас, сию минуту. Он полез в карман, вытащил мобильник, дрожащими пальцами стал нашаривать нужную клавишу…
И уронил. Приглушенный стук пластика о бетон пригвоздил к месту уже выходившего человека. Какой-то миг ничего не было, кроме невыносимой тишины, а потом Джефферсон услышал шаги – очень медленные приближающиеся шаги.
– И-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и! – захлебнулся он немым воплем, чувствуя, что все его внутренности сжимаются в комочек.
Он видел, как контейнер слегка шатнулся и отъехал от стены на своих колесиках; видел, как беспорядочно наваленные картонки, пока еще укрывавшие его, одну за другой убирает невидимая рука, – и вот перед ним выросла огромная фигура человека в шерстяной шапочке. Джефферсон уже видал его два раза, но вблизи – никогда. Теперь он мог разглядеть изрытое оспинами лицо, гнилые зубы, но больше всего пугали глаза – мутные, без малейшего проблеска чувства.
– Так-так, старый знакомый? Уж не наш ли это драгоценный господин Джефферсон?
– Нет, меня зовут Стивен, – пролепетал Джефферсон.
– Чего?
– Меня зовут Стивен, – повторил он громче, сам дивясь этому защитному рефлексу. Имя его английского кузена само сорвалось с языка.
– Ну конечно! – заржал человек. – Так я тебе и поверил!
И он сгреб Джефферсона за шкирку, защемив сразу и воротник, и кожу под ним.
Джефферсон брыкался, пытался кусаться, но хватка верзилы почти парализовала его. Он почувствовал, что его поднимают в воздух и уносят. На ходу человек подобрал мобильник, а в подъезде прихватил и оставленный там зонтик. Он вошел в лифт, держа свою добычу на весу в вытянутой руке, чтобы Джефферсон не мог ударить его ногой.
– Нажми на третий, нам туда! – приказал он пленнику, и тому пришлось нажать на кнопку собственным маленьким пальчиком.
– Эй, Мэкки, ты только глянь!
Когда верзила в шапочке показал ему свой улов, от хохота долговязого по всему дому, должно быть, гул пошел.
– Это чегой-то?
Голос у него был невообразимо низкий. Кадык на небритой шее прыгал вверх-вниз, как йо-йо на ниточке.
– А это наш дружок Джефферсон, не признал, что ли? – проскрипел человек в шапочке, ткнув в лежащий на столе номер «Рупора» – тот самый, где на первой полосе красовалась фотография Джефферсона с черничным пирогом в руках. – Точно он, скажи?
Долговязый сидел, откинувшись в кресле, и внимательно изучал какую-то инструкцию. Колени у него торчали чуть не выше головы. Руки с набухшими венами, челюсти хищника – все говорило о недюжинной силе и жестокости. У ног его громоздились вперемешку телевизор с плоским экраном, какие-то провода, остатки картона и упаковочный пенопласт.
– А чё, вроде похож, – сказал он. – Хохла нет, а так да, похож. У-у-у, вот, значит, кто убил барсука Эдгара! Ты убил, да? Ясный пень, ты, раз в газете так пишут! Кто же еще, как не ты, а?
И он рассмеялся, довольный своим остроумием. Если у человека в шапочке глаза были как пустые дыры, то у Мэкки – как раскаленные угли: глаза маньяка.
– Меня зовут Стивен, – повторил Джефферсон, цепляясь за эту ложь, как за шанс остаться в живых, и на него обрушился первый удар.
Человек в шапочке перехватил его по-другому и теперь держал за ворот под горлом, по-прежнему на вытянутой руке. От его затрещины у Джефферсона чуть голова не отвалилась и в правом ухе зазвенело.
– Еще раз услышу…
– Меня зовут Стивен, – повторил Джефферсон и получил еще одну оплеуху.
– Чего в помойке делал?
Он молчал.
– Мобильник его? – спросил Мэкки, не вставая с кресла. – Ну-ка, дай!
Ему не составило труда обнаружить десяток фотографий.
– Это чегой-то? Чё ты тут ловишь?
– Я… я студент, изучаю архитектуру, – сказал Джефферсон, – фотографирую разные объекты…
– Арти… чё? – громыхнул Мэкки. – Артист, блин! Еще выпендривается! Секи, Фокс, он тут сфоткал и улицу, и подъезд – все подходы. Колись, урод мелкий, какого тебе тут надо? Как на этот адрес вышел – ну?
– Вопрос слыхал? – вступил Фокс. – Как ты здесь оказался?
– Случайно, – начал Джефферсон, – шел мимо и…
Огромная ручища снова взметнулась, и на сей раз это было как оглушительный и ослепительный фейерверк, только черный. И право же, довольно красивый. Что-то вроде финального апофеоза – фонтан огней, а последняя ракета уносится ввысь, так, что даже скрывается из виду, и там, в неизмеримой высоте, взрывается, раскидываясь великолепными снопами. Потом Джефферсон почувствовал, что его бросают наземь. Он слышал стук, с которым его голова и тело ударились об пол, но боли не почувствовал. «Меня зовут Стивен», – сказал он еще про себя, и больше не было ничего – только огромное безмолвное черное небо.