[27] Мы все кричим: «Любовную! Любовную!» Да, да, со смыслом нам не надо. А вот и она. Зал задерживает дыхание. Ее туника обтягивает грудь, великолепные ноги открыты для всеобщего обозрения. Ступая легко и непринужденно в сапогах из оленьей кожи, Алиса выходит вперед к краю сцены. Она немного печальна, вертит в руке бутон розы. Окидывает публику задумчивым взглядом. Я отворачиваюсь. Заметила ли она меня? Нет. Она погружена в свои мысли. Она начинает петь.
Не убегай, мой друг небесный,
Постой, внемли, как твой любезный
Поет на разные лады.
Чем далеко отлучаться,
Лучше с милым повстречаться.
Бегать – лишние труды.
Что любовь? Веселье ждущим,
Надо ль ждать его в грядущем?
Только нынче есть в нем толк.
Ожиданье – не находка,
Поцелуй меня, красотка.
Юность сносится, как шелк.
И вслед за сэром Эндрю и сэром Тоби я вынужден признать, что голос этот слаще меда, или не быть мне рыцарем. Публика получает за свои деньги три песенки и требует четвертую.
Мир существует с давних времен,
Хэй-хо, все ветер и дождь!
И все те же комедии ставит он,
а публике нужно одно и то ж.
Поклон до земли, перья на шляпе метут подмостки, и она уходит под рев публики, требующей еще.
Алиса все-таки умеет петь. На разные лады. Но кто-то основательно над ней поработал. Ее чувство ритма безупречно. Она отлично вышколена. Уверенность и отвага, однако, природные – этим она отличалась всегда.
Мундир помогает мне настоять на посещении уборной миссис Джонс. Зеленая комната на самом деле не что иное, как кусок парусины, прибитый гвоздями к задней части повозки позади балдахина. Гекуба грызет морковку, а миссис Джонс вновь превращает себя в Кассандру для первого вечернего представления. При хорошей погоде Трою захватывают по пять раз на дню.
Она не замечает меня. Но вмешивается Гекуба.
– Алиса, вот еще один восхищенный солдат, – сухо произносит женщина, словно это самое обычное дело, и громко отгрызает очередной кусок моркови. Алиса оборачивается.
– Я не знал, что ты поешь, Алиса.
Ее лицо внезапно меняется. И радость ее непритворна.
– Джеймс! – восклицает она и бросается мне на шею, покрывая мое лицо поцелуями. Гекуба встает.
– Склонилась, чтоб завоевать[28], – улыбается обреченная королева, показывая почерневший зуб в верхнем ряду. Алиса намного выше меня, и я полностью исчезаю в ее объятии. Алисин патрон, солидный мистер Ричардсон, появляется в дверях – хочет знать, кто там отвлекает его приму. Джентльменам не разрешается заходить в зеленую комнату.
– Это доктор Барри, – торопливо объясняет Алиса. – Мы выросли вместе.
И это правда.
– Расскажи мне все, как было.
Она говорит без умолку:
– Я сначала шила костюмы, за кулисами в «Лицее». Ну, это мне не больно-то много дало, я только повидала немало женщин с ногами как согнутые пальмы, которым аплодировали, невзирая на их уродливость и бездарность. Потом я познакомилась с Люси – это Гекуба, – и она меня представила Ричардсону. И он послушал, как я исполняю песенку в костюме Виолы. Одну из тех, которые я только что пела. И мы отправились на ярмарку. А потом я стала играть Кассандру, и еще Галатею в другой классической пьесе, там тоже надо петь. Это только начало. Я нравлюсь хозяину. Сейчас он платит мне за каждое представление. Он хочет посмотреть, как пойдет дело. Но если все будет хорошо, в сентябре он подпишет со мной настоящий контракт. Джеймс, мне так это нравится. Мы будем гастролировать: поедем в Эйлсбери, в Оксфорд, доберемся аж до Вустера и Бата. И тогда я буду почти дома. Может, удастся передать весточку в Ладлоу. Я сказала братьям, где я. Но пока не решилась сказать маме. Скажу, если добьюсь успеха. Тогда она не очень рассердится. Конечно, нужно, чтоб тебя заметили… И чтобы публика хорошо принимала.
– Не беспокойся, Алиса, тебя заметят.
Она все-таки краснеет.
– Не могу поверить! Все мои мечты сбываются. Я актриса. Я сама зарабатываю деньги. И ты…
– Алиса. Джеймс Барри очень болен. Собственно, он при смерти. И он требует тебя.
Ее лицо темнеет.
– Это из-за шкатулки?
Я ничего не говорю. Только пристально смотрю на нее.
– Ты раньше не крала ничего ценного, Алиса.
Она задирает подбородок. Она не сдается.
– Шкатулка у ростовщика в Уайтчепеле. Я заложила ее.
– И продала камни.
Мгновенье она молчит, потом выпаливает:
– Он задолжал мне жалованье!
Одна только шкатулка стоила больше ее годового жалованья. Я молчу. Потом я прошу ее прояснить загадку лихорадочной тревоги Джеймса Барри.
– Алиса, послушай. В шкатулке было что-нибудь еще?
Она озадаченно смотрит на меня.
– Не думаю. Если и было, я все продала.
Никакого раскаянья.
– Послушай, – говорит она, и в голосе ее чувствуется сдерживаемая ярость. – Что бы я ни взяла, он был мне должен.
Я беру ее за руку. Я хочу ей верить.
– Насколько я понимаю, ты была в очень близких отношениях с моим дядей, Алиса.
– Кто тебе это сказал?
– Мистер Хейдон.
– Ах, этот.
Пауза.
– Он говорил, что вы с Барри жестоко ссорились.
– Ну и что с того? Как, по-твоему, я должна ладить с человеком, чей идеал женщины – Дева Мария?
Между нами снова воцаряется враждебное молчание. Но она не отнимает руку. Потом наклоняется ко мне и говорит умоляюще:
– Джеймс, пожалуйста, не сердись на меня. Мне снова идти на сцену меньше чем через час.
– Когда я тебя увижу?
– В воскресенье? Мы не даем представлений по воскресеньям. Миссис Ричардсон – баптистка. Но в это воскресенье я приехать к тебе не смогу.
– Где ты живешь?
– У вдовы Дьюи. У реки. Там грязно. Но дешево. Ты можешь туда мне писать, если хочешь. Приезжай в воскресенье. Если будет хорошая погода, мы сможем прогуляться до Батсфорд-Уоррена. Я знаю дорогу через лес.
– Алиса.
– Да?
– Ты обещаешь, что будешь на месте, когда я приду? Ты не исчезнешь?
– Ты скажешь своей матери, что нашел меня?
– Нет.
– Обещаешь?
– Обещаю.
– Хорошо. Тогда и я обещаю.
Мы смотрим прямо в глаза друг другу.
– Я ничего не забыла, – говорит Алиса. – Ты научил меня читать.
Она медлит на вершине холма и сидит там с минуту, разложив юбки. Земля вокруг нас источает ароматы раннего утра. Я замечаю, что тюльпаны в садиках, окружающих коттеджи, повесили головы, словно изнуренные холодными ночами, – и ведь и вправду в тени, у конюшни, мы почувствовали под ногами хрустящую белую корочку замерзшей росы. И все-таки все вокруг зелено. Везде распускается нежная, хрупкая первая листва, а в диких садах зацветает водосбор и борец. В полях среди травы уже желтеют одуванчики. Мы стоим среди пейзажей нашего общего детства. Даже яблони уже в полном цвету, в нежных, розово-белых цветах. Алиса бредет по опавшим лепесткам, смешавшимся с пылью.
– Пойдем через рощу? – спрашивает она. – Там внизу ручей.
– Похоже на Шиптон, правда?
– Не совсем, – отвечает она с педантизмом деревенского жителя. – Там у нас весна приходит позже. В Ладлоу на Пасху всегда еще морозно. А потом пойдут бури. Сверчков не услышишь до конца июня. Если не дольше.
Она откинула шарф, темные кудри блестят на солнце. На мне – сапоги с каблуками, увязающие в земле. Мне трудно поспевать за ней. Вот идет неотразимая миссис Джонс, забросив на плечо узелок с провиантом, а за ней следует преданный оловянный солдатик.
– Алиса, иди помедленней.
Она останавливается и насмешливо оборачивается ко мне:
– Какие нежности, доктор Барри! Слишком много разъезжаете в каретах в компании утонченных дам. Вам теперь не к лицу бродить по полям с судомойкой.
Я беру ее за руку, и мы продолжаем быстро идти вперед.
– Я не вижу здесь судомойки. Только знаменитую миссис Джонс.
Алиса обдумывает свое повышение с сомнением, позволяющим предположить, что скромность вовсе ей не чужда. Но в конце концов удовлетворенно улыбается.
– Как ты думаешь, Джеймс, я стану когда-нибудь по-настоящему знаменитой?
– У меня нет ни малейших сомнений на этот счет.
– Я каждый вечер молюсь об успехе.
Теперь моя очередь улыбаться. Бедное божество, осаждаемое просьбами о деньгах и богатстве в царстве мира сего. Алисе неведомы религиозные сомнения. Религия – часть декораций, на фоне которых она играет нескончаемое представление. Она принимает Господа так же легко и естественно, как своих похотливых ухажеров – этих назойливых художников, стремящихся запечатлеть каждый изгиб ее тела – и как своих вздорных, жадных нанимателей.
Алиса познакомилась с Люси – внушительной Гекубой, – когда та играла фривольную даму в одной из фарсовых комедий Фаркара[29]. Пантомима Люси с ухажером и метлой закончилась бурей аплодисментов и полным крахом ее корсажа, что было воспринято публикой как часть рискованного сюжета. Алисе пришлось срочно спасать положение, и она ухитрилась надежно вшить актрису обратно в костюм почти в полной темноте, царящей за кулисами, и при этом не исколоть ей соски. Соски были огромные, темно-коричневые – в то время Гекуба кормила своего шестого младенца. В награду Алиса получила поцелуй и дружбу актрисы. Семья Люси всегда зарабатывала свой хлеб в театре в качестве актеров, рисовальщиков декораций, суфлеров, рабочих сцены. Ни один из них не прославился. Это основательные, простые люди, привыкшие к тяжелой работе, бедности, постоянным странствиям (чаще всего пешком), капризной публике; к вечной голгофе своей нелегкой профессии. Люси – некогда восхитительная Джульетта – теперь, раздавшись от постоянных беременностей, вступила в осеннюю пору соответствующих ролей: матери Гамлета, одной или всех трех ведьм, разнообразных сводней в пьесах семнадцатого века. Она взяла Алису под свое крыло.