– Я это почувствовал. Прошлым вечером. Я говорил, как будто играю в пьесе.
– Это потому, что ты дурак. Потому что не умеешь думать. Джеймс, почему ты такой придурок? Теперь придется через это пройти. Сегодня будет ужасная жара. Господи, ну давай же ты. Помойся, побрейся. Мальчик уже сто лет как все тебе принес.
Боуден встал и зашагал по комнате, атакуя мошек толстой мухобойкой из пальмовых листьев. Потом снова упал на кровать. Джеймс сидел, уставившись на дымящийся таз с горячей водой и чистенького негритенка в безупречно белой одежде с золотыми пуговицами, вытянувшегося перед ним по струнке. Он схватился за голову. Похмелье было чудовищным.
Жара облила гравий и вызвала к жизни богатые, влажные запахи сада: акации, красный жасмин, лиловые потоки бугенвиллеи, переливавшиеся через каменную стену. Джеймс осторожно побрился, отмечая каждый изгиб и ямку своих щек и челюстей. Зеркало отразило красивое лицо – может быть, немножко затравленное и усталое, но лицо, которое стоило целовать и беречь. Страх смерти захлестнул его с силой прорвавшейся плотины. Что важно в этой жизни? Джеймс не был философом. Для него были важны хорошо прожаренное красное мясо, добрые вина, запах теплой женской кожи у его лица, выигрыш в карты. Все эти наслаждения промелькнули перед ним – искушения Тантала, которые вот-вот отнимет гарпия с бледно-рыжими кудрями, холодными руками, странным запахом и немигающим взглядом профессионального убийцы. Джеймс оплакивал свою судьбу из глубины души. Он этого не заслужил. Он отвернулся от зеркала и обратился к сверкающим сапогам Боудена, покрытым легким налетом белой пыли, – все, что ему было видно сквозь дверь гардеробной.
– Послушай, Уилл, точно нет никакой надежды на примирение?
– Совершенно никакой, – отрезал Боуден, невидящим взором глядящий вверх, в пустоту. Мальчик наклонился, налил еще воды в тазик. Узор из виноградных листьев заплясал среди пузырьков, безумствуя в фарфоре. Джеймс подумал, не бреет ли он свой подбородок, не моет ли роскошную поросль черных волос на груди в последний раз. Внезапно в проеме возник Боуден.
– Черт побери, Джеймс! – прокричал он, ужаснув всех. – Я люблю тебя больше всех, а завтра мне придется тебя хоронить.
Секундантом Барри был его помощник из госпиталя, одетый словно с чужого плеча. Он нервничал и смущался, приближаясь к Боудену по неровным кочкам, помеченным козьим пометом. Его неуклюжая фигура как будто меняла очертания в тумане, тянувшемся с пересыхавшей реки. То он казался маленьким и жалким, то укрупнялся и становился страшным. Странная игра света. Через несколько недель вода испарится, утренние туманы прекратятся, трава будет расти среди камней, сперва яркая, потом побуреет до состояния мертвых стеблей, пока не начнутся зимние дожди и река снова не потечет.
Барри был почти невидим. Боудену казалось, что кто-то ходит взад-вперед, взад-вперед далеко под деревьями, но растительность была слишком густой, чтобы утверждать наверняка. Он очень беспокоился. Все это дело было ошибкой. То, что Барри привел своего санитара-полукровку, – это оскорбление собратьям по оружию. Доктор был так уверен в успехе, что не потрудился даже соблюсти минимальные правила приличия, которых требовала ситуация. Пока тот приближался, Боуден занялся тем, чтобы изобразить высокомерную ухмылку. Потом он вспомнил про Джеймса и постарался выглядеть более примирительно. Его массивная челюсть и тяжелые скулы вследствие этого скособочились и приняли брюзгливое выражение. По крайней мере, это тоже лекарь. Но если про Барри говорят правду, уместней было бы привести гробовщика.
– Джордж Вашингтон Карагеоргис. К вашим услугам, сэр, – пробормотал несчастный помощник.
Боуден возмущенно хмыкнул.
Джеймс стоял по струнке, девственно бледный, но с неколебимым достоинством. Он одевался несколько часов. На какую-то секунду Боуден испытал приятную гордость. Потом вспомнил о своих обязанностях и предложил бескровное решение напрасного спора. Честь юной леди не стоит жизни хорошего человека. Он закусил губу. Шарлотта Уол-ден – нахальная маленькая кокетка, которая наверняка не одному офицеру позволяла щипать ее соски и, возможно, делать что-нибудь похуже. Ее имя часто сопровождалось хитрыми улыбками и понимающими смешками. Джеймс собирался умереть ради треснувшей чашки, даже не ради приличного колбрукдейлского сервиза. Смешно. Боуден подумал о бессчетных веселых проститутках, которые ждали бы его прихода, всячески развлекали и не требовали отмщения за поруганную честь. Но вот этот ужасный санитар-полукровка официально его приветствует. Усы капитана Уильяма Боудена задрожали от гнева на безрассудство друга.
Нет, как он и боялся, Барри не хотел ничего обсуждать. Его секундант открыл отполированный ореховый ящик с подкладкой из синего бархата и парой дуэльных пистолетов с серебряной отделкой, штучный товар одного из лучших лондонских оружейников – Кэннона с Лестер-сквер. Осматривая оружие, Боуден заметил элегантный курсив инициалов: Ф. де М. Значит, они не принадлежат Барри – но кто такой «Ф. де М.»? Он сухо кивнул санитару и слегка смягчился, заметив, что тот охвачен ужасом и смущением.
Двадцать шагов. Повернуться и стрелять.
Практически в упор.
Джеймс уже превратился в призрак своего прежнего «я» и, взводя курок, не мог произнести ни слова. Они двинулись навстречу Барри в полной тишине, сквозь квакающие кусты и зловещий полумрак. Боуден уже воображал трибунал. Он был твердо намерен выставить Барри из колонии с клеймом безжалостного убийцы. Доктор спасал жизни одной рукой и убивал другой. Надо бы обнять друга в последний раз. Вдруг они оказались лицом к лицу с доктором.
Боуден отказывался что-либо понимать. Все сошли с ума. Его дивный, красивый Джеймс, Джеймс с веселым смехом и темными кудрями, его друг, его возлюбленный друг, будет пущен на пищу червям крошечным безбородым мальчиком в строгом белом воротничке и сюртуке, который ему велик. Это противоестественно. Но что-то во взгляде Барри снова сдержало трясущиеся руки Боудена. Да, этот крошечный мужчина выглядит странно и носит странный наряд, но в игры он не играет.
Дуэль разыгрывалась как по нотам. Каждое действие было обдуманным, неслучайным. Джеймс, благородный до последнего, отошел от Барри под счет Боудена, с отвагой, присущей истинному солдату. Выстрел поднял в воздух сотни никем не замеченных птиц и вызвал внезапное шумное движение в кустах. Десяток невидимых существ умчались с поляны, шелестя травой. Боуден моргнул. Санитар Барри в ужасе выронил оружейный ящик. Вдалеке встревоженно заржали кони. Следующие несколько секунд растянулись в вечность; легкий ветер внезапно закрутил пыль воронками у их ног. Джеймс стоял без движения, его поднятый пистолет дымился в прохладном воздухе. Ствол Барри по-прежнему был направлен вверх. Никто не пошевелился, пока рука доктора уверенно тянулась в сторону противника. Заливаясь слезами, Джеймс наклонился вперед, готовый принять пулю в грудь.
Раздался второй выстрел.
Джеймс отшатнулся назад, чувствуя жар в горле и левом ухе. Барри аккуратно срезал один эполет и темный локон. Выстрел был произведен точно и расчетливо. При желании Барри мог бы пробить дыру прямо в сердце Джеймса или раскидать его мозги по поляне, как, вероятно, он поступал с другими людьми в других случаях. Но сейчас он этого не сделал.
Без слова, без объяснений, Барри поклонился Боудену и своему секунданту и развернулся. Он засунул пистолет в карман и пошагал к своей лошади при свете крепнущего дня, оставив остальных позади. Они стояли и смотрели друг на друга, шокированные и озадаченные его поспешным уходом.
Капитан Джеймс Лафлин посетил мисс Шарлотту Уолден. Он просил свидания наедине. Она была крайне бледна и очень возбуждена. Все попытки остаться в рамках пристойности были забыты.
– Вы можете мне теперь сказать правду, Шарлотта. И я думаю, что я это заслужил. Никто нас не слышит. То, что вы скажете, не узнают за пределами этой комнаты. Вы когда-нибудь позволяли Барри оказывать вам любовное внимание?
Она даже не опустила взгляд, наглая, как сука в течке. Скромность явно превратилась в пережиток прошлого.
– Да, – только и сказала она.
Джеймс смотрел на нее в удивлении. Барри был вдвое ее мельче. Он не мог к ней прикасаться. Он бы потерялся между ее грудями. Даже Боуден, который не был в восторге от губернаторской дочки, признавал, что это все равно что войти в джунгли. Джеймс пришел к выводу, что он по-прежнему хочет покрыть ее грудь поцелуями. Барри же покрывал. Несчастный молодой офицер был сокрушен ревностью. Потом он недоверчиво покачал головой. Это просто невероятно, невозможно.
Он знал, что не должен больше задавать вопросы, но не мог сдержаться.
– Где же вы встречались? Не здесь. Это невозможно.
– Я часто бываю в госпитале. Знаете, он удивительный человек. Я уговорила папу приглашать его на ужин не реже двух раз в неделю. Он приходил, радовал нас блестящей беседой. Потом, когда отец уехал на север острова, я сама пригласила его. Я не сказала, что папы нет. Иначе он бы не пришел. Он невероятно благопристоен. Но с нами был мой брат. Больше никого. Все приличия были соблюдены. Доктор Барри пил с Джо, пока тот не свалился под стол. Потом он уложил его в кровать. И меня.
Она хитро улыбнулась Джеймсу, как напроказившая школьница. Но на его лице ничего не отражалось, словно у безбожника, узревшего чудо. Он встал и поклонился, не в силах ничего вымолвить. Она вскочила с кресла и схватила его за руку, злясь на его явное недоверие.
– Я была влюблена в него, Джеймс. Но я ему не нужна. Не думайте, что я не старалась. Я спросила у него напрямую. Он дал обет никогда не жениться.
Она была похожа на одержимую. Ее грудь вздымалась, и все ее браслеты позвякивали. Она была на грани слез.
– Другого такого нет. Вот, теперь вы знаете. Давайте, уходите. Можете больше никогда со мной не разговаривать, мне все равно. Уходите же. Ну же.