– Он сказал, произошло чудо.
– Что?
– Чудо.
– Какое чудо? Которое сотворил Бог?
– Я не знал, что бывают другие разновидности чудес.
– Черт, Барри. Объясните.
– Икона Богородицы регулярно проливает слезы, оплакивая земной мир.
– Да ладно, Барри. Все эти люди не могут карабкаться в гору по три дня, чтобы посмотреть на трухлявую раскрашенную деревяшку.
Пастух вглядывался в их лица, пытаясь расшифровать их слова и понять, ссорятся они или нет.
Барри слегка улыбнулся и дал крестьянину несколько монет.
– В вас говорит истинный англичанин, мой дорогой Джеймс. Я вами горжусь. Но вера этих людей такова, что для них трехдневный путь по скале над пропастью – лишь шажок к небесам.
Джеймс пожал плечами. Он не был неверующим – это требовало интеллектуального усилия, на которое он был неспособен. Его Бог был славный парень с необъяснимыми пристрастиями, который не совался за границу и безусловно не вмешивался в мирские дела. К нему следовало обращаться в момент рождений, болезней, свадеб и смертей. И никак иначе. Иконы в Доме Святого Духа были и вправду знамениты. Святость монастыря блюлась веками. Ни одна женщина не видела этих икон. Все эти закутанные создания, несущие сыновей на благословение, останутся ждать у ворот. Путешественники, о которых Джеймсу доводилось слышать, писали книги об этих иконах, и он надеялся насладиться их красотой и древностью без антуража в виде толпы неграмотных немытых крестьян, плачущих от умиления. Он поделился своими мыслями с Барри.
– Я не думаю, что до этого дойдет, – иронично ответил Барри, – но нам придется влиться в поток.
Благодаря их мундирам толпа расступалась перед ними, как Чермное море, но, к изумлению Джеймса, Барри приветствовали многие его постоянные пациенты. Доктор был широко известен среди местного населения – как людям, которых он лечил, так и просто в силу своей репутации. Его целительские способности считались почти сверхъестественными. Поэтому никого не удивляло, что один чудотворец решил поклониться другому, что доктор решил навестить Богородицу.
Монахи еще не открыли церковь на вечернюю демонстрацию чуда, когда два запыленных солдата въехали в ворота. Мрачные и подобострастные черные фигуры залепетали что-то приветственное по-гречески. Барри кивнул, но почти ничего не сказал. Джеймс передал лошадь мальчику, который одной рукой уже держал поводья, а другую протягивал за деньгами. Один из монахов шлепнул по протянутой руке.
– Ну, давайте посмотрим на эту чертову Богородицу, – раздраженно сказал Джеймс, – а потом узнаем, есть ли у них что-нибудь поесть, или тут можно только молиться.
В церкви пахло ладаном и влагой, как будто входишь в раскрашенное яйцо. Деревянный иконостас делил пространство пополам. Джеймс споткнулся о когтистые ножки огромного аналоя, где наверху, на массивной золотой изукрашенной подставке лежала гигантская Библия в кожаном переплете. Писание было заперто узорными золотыми застежками, словно ящик с драгоценностями, и приковано к аналою двумя тяжелыми золотыми цепями. Все было заперто, закрыто или убрано за решетку, как будто монастырь постоянно ожидал набега из низин. Джеймс пошевелил золотые цепи хлыстом, и они с глухим стуком ударились о дерево. Один из монахов что-то пропищал по-гречески. Барри посмотрел на темные иконы, которые покрывали все вокруг. Одна, изображавшая Богородицу, была, по преданию, написана самим святым Лукой. Эта икона была настолько святой и действенной, что ее надо было прикрывать занавесью. Джеймс склонился, чтобы прочитать текст под волшебной иконой, потом шаловливо потянул Барри за рукав.
– Тут сказано, что святой Лука, будучи искусным врачом, вложил все свои целительные силы в эту икону и что она избавила многих мужчин от трясучки, припадков и кровяных выделений. Я думал, кровяные выделения бывают только у женщин. Вам следует прописывать иконы, Барри.
– Ничего тут такого не сказано! Вы не умеете читать погречески. А я прописываю иконы. Часто. Они невероятно действенны для malades imaginaires[40].
Барри углубился в пыльные глубины церкви, где мрачные потемневшие картинки мерцали в окладах из жемчуга и цветных камней. Он ненавидел все атрибуты религии и не понимал, почему они привлекают путешественников. С его точки зрения, религия излучала только страх и невежество, как заразная болезнь. Миазмы суеверия, поднимающиеся от икон, были почти осязаемы; в них крылись средневековые предрассудки и призрачное присутствие самого Святого Духа. Барри не был склонен недооценивать способность религии исцелять тело, поднимать народы на борьбу, ломать жизни. Он всего лишь мечтал о том, что ее успеют отменить при его жизни.
Крошечный священник с сухими веснушчатыми руками стоял в глубине, судорожно указывая на иконостас, где одна из икон якобы горестно плакала. Вот оно, чудо! Джеймс подошел поближе, любопытствуя, как это сделано. Барри колебался, поглядывая на другие иконы, жавшиеся к стенам. Снаружи доносился глухой ропот толпы, которую не пускали, пока внутри прохлаждались колониальные властители. Запертые двери – старое дерево, пронзенное гвоздями, как тело святого Себастьяна, – слегка подрагивали от напора бесчисленных паломников.
Барри стоял и смотрел на иконы.
Некоторые были в плачевном состоянии. Краска потрескалась и облезала, цвета потускнели от дыма свечей, поставленных прихожанами. Кое-где явно поработали короеды, кое-где дерево вздулось от влаги. Но тем не менее они стояли здесь почти тысячу лет – вся эта шарлатанская галерея святых и епископов, из которых он кое-кого легко узнал: святая Екатерина, сжимающая в руках крошечное колесико, святая Агнесса, протягивающая блюдо с двумя грудями на нем[41], святой Георгий на неизменном угловатом коне, с негодующим драконом под копытами, распластанным без всякой попытки художника изобразить перспективу. Лики, удовлетворенные властью, сияли из-под ухоженных, серых, курчавых бород. Барри слегка скривил рот от презрения.
Он вглядывался в бесчисленные лики Богородицы. Даже в призрачном сгущавшемся мраке чернеющей базилики он заметил что-то странное в этих иконах. Каждое изображение Мадонны чем-то отличалось от всех остальных. Лицо Богородицы было пугающе бледно-зеленым, но выражение, всюду разное, чем-то притягивало Джеймса Миранду Барри. Женщина смотрела не мигая, не страшась. Ее истинная сущность оставалась непостижимой и далекой. Она принимала всех странников равнодушно. Барри видел это особенное, безразличное отчуждение на лицах проституток, умирающих в чахотке. Он переводил взгляд с одного лика на другой. Мадонна смотрела на него, и ее равнодушие теперь приближалось к божественной благодати. Джеймс Барри стоял, не в силах отвести глаз от беспорочного, вечного тела женщины, чья тайна наполняла тьму.
– Эй, Барри, пойдемте. – Джеймс стоял рядом. – Давайте посмотрим на чудо. Этот тип хочет впустить толпу.
Барри кивнул, взял товарища под руку, и они вошли в крошечную часовню, всего лишь выступ в стене, где хранилась чудотворная икона.
Еще одна зеленолицая Мадонна. Но она отличалась от остальных икон в приземистой средневековой церкви. Она не улыбалась, но взгляд ее был смелее, чем у более скрытных Богородиц. Младенец – непропорционально изображенный карлик – сидел у нее на коленях, никому не интересный. У нее был круглый подбородок с дерзкой ямочкой и огромные темные глаза. В том, как топорщились ее плечи под изукрашенными одеждами, было что-то решительное и яростное. Барри вгляделся. Это была необычная икона. Это было не просветленное, отрешенное лицо святой, но настоящая женщина, глядящая свысока на любого мужчину, который останавливался перед ней. Пока он смотрел, раскрашенное дерево причудливо заблестело, и потом, зловеще и несомненно, две огромных слезы скатились по неподвижному лицу. Женщина, которую так мало заботили повседневные тяготы земного мира, никогда не стала бы плакать, не стала бы молиться за нас грешных, ни сейчас, ни в час нашей смерти. Она напомнила ему другую женщину со взглядом столь же откровенным и бесстыдным. Она напомнила ему Алису Джонс.
Глаза Барри находились едва ли на уровне сложенных рук Богородицы. На полке под иконой поднос ломился от монет. Барри дотронулся до денег – в этом-то, конечно, и был весь смысл забавы, – и священник тут же рванулся вперед. Джеймс почтительно смотрел на влажный лик. Священник начал тихонько квохтать. Он дал понять, что солдатам следует поцеловать икону. Его длинная седая борода пожелтела у губ, а черная ряса побелела от пыли. Барри оглядел его с головы до ног. Он был бос, и ступни его стали сиреневыми от въевшейся грязи. От него несло затхлостью немытого тела. Барри брезгливо поморщился.
– Дайте этим созданиям денег, Джеймс. Я хочу выйти.
Царственные манеры Барри позабавили, но не обидели юношу. Он пошарил в карманах в поисках мелочи, а Барри вышел из базилики. Боковая дверь была очень низкой и узкой, но он не пригнулся и больше не бросил ни одного взгляда на плачущую икону.
Когда Джеймс его догнал, Барри стоял и курил в боковой галерее. Он выглядел уставшим, и на бледном лице проступили два подвижных красных пятна. Джеймс знал, что это значит. Барри сильно разозлился.
– Хорошее представление, правда?
– Это плаксивое лицо на размалеванной доске – театральная уловка вонючих монахов, чтобы обдурить и ограбить невинных и легковерных, – рявкнул Барри. – Пойдемте, Джеймс, мы здесь не останемся.
Барри высказал мнение, как будто отдавал приказ, но не признался даже самому себе, что икона вывела его из равновесия, потому что этот лик напомнил ему женщину, которую он знал когда-то.
В апреле следующего года, когда акации уже расточали медовый аромат и Джеймс Барри гулял среди облитых солнцем лимонных деревьев, удивляясь ранней жаре, он заметил, как по каменистой тропе к его дому карабкается фигура в черном. К обиталищу Барри можно было добраться двумя путями – по извилистой пыльной тропинке, которая полого поднималась по холму, где каждый гость останавливался, чтобы полюбоваться белыми скалами и темневшим далеко внизу морем, и по гораздо более крутой выветренной тропе среди камней, в грозу превращавшейся в непроходимый водопад. Это был более прямой, но утомительный путь. По тропинке шла немолодая закутанная женщина – но ступала она так же уверенно, как ее козы. Барри сразу ее узнал. К доктору направлялась колдунья. В такой час мало кто совершал визиты.