И рада же я была выбраться из магазина шелковых тканей, а затем из ювелирной лавки! Чем больше он покупал мне, тем ярче пылали мои щеки от досады и какого-то странного чувства унижения. Когда мы снова сели в экипаж и я, изнемогая, откинулась на спинку сиденья, то вспомнила – о чем среди всех последних событий, и печальных и радостных, совершенно забыла – о письме моего дяди Джона Эйр к миссис Рид, о его намерении усыновить меня и сделать своей наследницей. «Вот будь у меня хоть небольшое собственное состояние – это было бы действительно кстати, – пронеслось в моих мыслях. – Я не могу вынести, чтобы мистер Рочестер наряжал меня, как куклу; я же не Даная[39], чтобы меня осыпали золотым дождем. Как только мы вернемся домой, я напишу на Мадейру дяде Джону, что собираюсь выйти замуж, и сообщу за кого. Если бы я была уверена, что в один прекрасный день принесу мистеру Рочестеру в приданое хоть небольшое состояние, мне было бы легче переносить то, что я живу пока на его средства». Эта мысль меня несколько успокоила (я действительно в тот же день написала дяде), и я наконец решилась поднять голову и встретиться глазами с моим хозяином и возлюбленным, который настойчиво искал моего взгляда. Он улыбнулся. И мне показалось, что так улыбнулся бы расчувствовавшийся султан, глядя на свою рабыню, удостоенную им богатых подарков. Я изо всех сил стиснула его руку, искавшую мою, так что она покраснела, и отбросила ее.
– Пожалуйста, не смотрите так на меня, – сказала я, – а не то я клянусь не носить ничего до самой смерти, кроме моих старых школьных платьев. Я так и поеду венчаться в этом бумажном лиловом платье, а вы можете сшить себе халат из серого шелка и целый десяток черных атласных жилетов.
Он засмеялся и потер себе руки.
– Ну разве она не удивительна! – воскликнул он. – Разве она не оригинальна, не пикантна! Да я не отдал бы одной этой маленькой английской девочки за целый сераль[40] одалисок[41] с их глазами газели, формами гурий[42] и тому подобным.
Это экзотическое сравнение еще больше уязвило меня.
– Я ни на одну минуту не собираюсь заменять вам сераль, сударь, так что ваше сравнение неуместно. Если вам это нравится, сделайте милость – отправляйтесь немедленно на базары Стамбула и употребите деньги, которые вам не удалось здесь истратить, на приобретение рабынь оптом и в розницу.
– А что вы станете делать, Дженет, пока я буду приценяться к грудам пышной плоти и целому ассортименту черных глаз?
– Я буду готовиться в миссионеры, чтобы проповедовать свободу порабощенным, и в первую очередь – обитательницам вашего гарема. Я проникну туда и подниму там бунт. Вы, паша и деспот, попадете к нам в руки. И я соглашусь отпустить вас на волю только при условии, что вы подпишете самый либеральный манифест, когда-либо выпущенный тираном.
– Я отдамся на вашу милость, Джейн.
– Не надейтесь на мою милость, мистер Рочестер, раз вы позволяете себе смотреть на меня такими глазами. А то мне кажется, что, какой бы вы указ ни издали в силу необходимости, первое, что вы сделаете, освободившись, – это начнете нарушать его условия.
– Однако чего же вы хотите, Джейн? Я боюсь, вы заставите меня совершить церемонию брака не только перед алтарем, но еще и в конторе нотариуса. Вы собираетесь выговорить особые условия. Каковы же они?
– Я хочу только сохранить спокойствие духа, сэр, и не быть под гнетом обязательств. Вы помните, что вы говорили о Селине Варанс, о бриллиантах и шелках, которыми задаривали ее? Ну, так я не буду вашей английской Селиной Варанс. Я останусь по-прежнему гувернанткой Адели, буду зарабатывать себе содержание и квартиру и тридцать фунтов в год деньгами. На эти средства я буду одеваться, а от вас потребую только…
– Чего же?
– Уважения. И если я буду платить вам тем же, мы окажемся квиты.
– Ну, знаете, в смысле непревзойденной дерзости и несравненной природной заносчивости нет равной вам, – сказал он. Мы уже приближались к Торнфилду. – Не соблаговолите ли вы пообедать со мной сегодня? – спросил он, когда мы въехали в ворота.
– Нет, благодарю вас, сэр.
– А отчего «нет, благодарю вас», смею спросить?
– Я с вами никогда не обедала, сэр, и не вижу причины отступать от этого, пока…
– Пока что? Как вы любите недоговаривать.
– Пока иначе уже будет нельзя.
– Вы, может быть, воображаете, что я ем, как людоед или обжора, и боитесь быть моей соседкой за столом?
– Я вовсе не предполагала этого, сэр. Но я хотела бы жить этот месяц так, как жила.
– Вы сейчас же прекратите этот рабский труд гувернантки.
– Отнюдь нет! Прошу прощения, сэр, не прекращу. Я буду делать свое обычное дело. Мы с вами не будем видеться весь день, как и до сих пор. Вечером вы можете присылать за мной, когда захотите меня видеть, и я приду. Но ни в какое другое время дня.
– Мне необходимо покурить, Джейн, или взять понюшку табаку, чтобы немножко прийти в себя от всего этого, – pour me donner une contenance[43], как сказала бы Адель, – а у меня, к несчастью, нет с собой ни моих сигар, ни моей табакерки. Но послушайте, что я вам шепну. Сейчас ваша власть, маленький тиран, но скоро будет моя, и тогда я уж вас схвачу и посажу, выражаясь фигурально, вот на такую цепь (при этом он коснулся своей часовой цепочки).
Он сказал это, помогая мне выйти из экипажа. Пока он извлекал оттуда Адель, я поспешила к себе наверх.
Вечером он пригласил меня к себе. Но я уже приготовила для него занятие, так как твердо решила не проводить все время в нежных разговорах с глазу на глаз. Я помнила о его прекрасном голосе и знала, что он любит себя слушать, как любят обычно хорошие певцы. Сама я не обладала голосом и была, на его строгий вкус, плохой музыкантшей, но прекрасное исполнение слушала с радостью. Как только спустились романтические сумерки и раскинули над лугами свое синее звездное покрывало, я встала, открыла рояль и попросила его, во имя всего святого, спеть что-нибудь. Он сказал, что я волшебница с причудами и что лучше он споет в другой раз. Но я уверила его, что время самое подходящее.
– Нравится вам мой голос? – спросил он.
– Очень.
Мне не хотелось поддерживать в нем тщеславие, которое было, кстати сказать, его слабой стороной, но, в виде исключения, по некоторым причинам я была готова польстить ему.
– Ну, тогда, Джейн, вы должны аккомпанировать.
– Хорошо, сэр. Я попробую.
И я попробовала, но он в ту же минуту стащил меня с табуретки, обозвав маленьким сапожником. Затем, бесцеремонно отстранив меня, – я только этого и хотела, – уселся на мое место и начал сам себе аккомпанировать: он играл так же хорошо, как и пел. Я взобралась на подоконник и смотрела оттуда на тихие деревья и туманные луга, в то время как он своим бархатным голосом напевал чувствительный романс:
Моя любовь в твоих руках
Рыдает, плачет, стонет.
Ты не журавль в облаках —
Синица на ладони.
Я не стремлюсь в хмельную высь,
Я не хочу быть выше!
Моя любовь, ко мне вернись!
Но ты меня не слышишь…
Моя любовь из рук твоих
Сегодня упорхнула.
И, обо мне забыв, забыв,
Навеки ты уснула.
Я ждал тебя, мой милый друг,
С тобою быть хотел.
Но лед возник между нами вдруг.
Зима – вот мой удел.
Я так мечтал, чтоб ты со мной
Осталась навсегда.
Но ты сказала: «Ах, уволь!
Я не твоя звезда!»
Все океаны между нами
В один момент возникли,
И бьется сердце меж волнами —
Пронзают хлада иглы.
Я, как преступник, за тобой
Бегу сквозь лес и мрак.
Моя душа ревет и воет…
Возможно, я не прав.
Я презираю все помехи,
Не верю я в приметы.
Иду я мимо них со смехом,
Мой друг лишь вольный ветер.
Моя душа к тебе стремится
По радуге – за светом.
Возможно, это все мне снится,
Я не с тобой, а где-то.
Мне радостно от мысли нежной,
Что будем вместе мы.
Не умирай, молю, надежда!
Услышь мои мечты!
Тебя люблю навек, поверь мне!
С тобою жизнь прожить
И испытать с тобой блаженство —
Что лучше может быть?
Едва закончив, мистер Рочестер встал и подошел ко мне; меня смутило его взволнованное лицо и блестящий соколиный взгляд, нежность и страсть в каждой черте. Я растерялась, затем овладела собой. Нет, я не желала ни идиллических сцен, ни пылких объяснений, а тут мне угрожало и то и другое. Я должна была приготовить оружие защиты. Я отточила свой язычок и, когда он подошел ко мне, спросила задорно, на ком он, собственно, собирается жениться.
Что за странный вопрос задает ему его любимая Джейн?
Ничуть не странный, наоборот, совершенно естественный и необходимый. Ведь он только что пел о том, что его любимая должна умереть вместе с ним. Так что же он хочет сказать этой чисто языческой идеей? Я отнюдь не собираюсь умирать вместе с ним, пусть не надеется.
О, единственно, о чем он просит, чего он жаждет, это чтобы я любила его живого. Смерть не для таких, как я.
Вот еще! Я так же умру, как и он, когда настанет мой час, но я собираюсь ждать этого часа, а не спешить ему навстречу.
Прощу ли я ему это эгоистическое желание и не докажу ли свое прощение примиряющим поцелуем?
Нет уж, увольте!
Тут я услышала, как он назвал меня «злой девчонкой» и затем добавил:
– Другая женщина растаяла бы, если бы в ее честь были спеты такие стансы.