Тем не менее разрыв с дочерью Генриха не радовал, и от этого он становился жестоким. Джейн начала понимать, почему он ведет себя так. Всегда в нем будет эта двойственность, разделенность на короля и человека, мужчину. Он страшился всего, что имело легчайший привкус неверности или измены, причем всегда был склонен подозревать в худшем даже самых близких людей. Это объясняло, почему он так легко поверил выдвинутым против Анны обвинениям.
Как только представилась возможность, Джейн послала за Шапуи. Он явился, и она сразу отослала своих дам во внутренние покои.
– Вы знаете, что принцесса полностью признала свою вину, – начала она.
– Мадам, никогда еще она не поступала лучше. Уверяю вас, я постарался избавить ее от всех угрызений совести. Папа лично даст ей отпущение грехов.
– Теперь у нас и наших друзей есть повод радоваться, она наконец покорилась, – продолжила Джейн. – Мы много месяцев стремились добиться примирения, и теперь я с нетерпением жду появления принцессы при дворе. Она будет мне подругой и компаньонкой.
– Можете не сомневаться в этом, потому что она испытывает к вашей милости величайшую любовь и благоволение. Многие при дворе радуются возможному появлению здесь леди Марии, простой народ тоже будет ликовать, услышав о ее возвращении в фавор: она всегда пользовалась любовью англичан.
– Это первый шаг к тому, чего мы оба стремимся достичь, – сказала Джейн. – Для меня великое утешение – знать, что вы сумели успокоить ее совесть. Ей ужасно трудно было смириться. Но ситуация уже улучшается. Король послал в Хансдон своих доверенных людей, они проверят, есть ли у Марии все необходимое, и передадут ей, что скоро я приеду навестить ее. Не могу выразить вам, как я этому рада.
– Мне тоже приятно это слышать, – заявил Шапуи, с трудом сдерживая эмоции. – Не думал, что доживу до этого дня. Добрая королева возрадуется на небесах.
В праздник Тела Христова, одетая в парчовое платье с низким вырезом, Джейн села на коня, накрытого дорогой попоной, и рядом с Генрихом совершила короткий переезд из дворца Йорк в Вестминстерское аббатство. Впереди двигались лорды, позади – дамы верхом на лошадях. В прохладной церкви епископы и духовенство возглавили шествие по нефу, за священниками шли дворяне, потом король и Джейн с Маргарет Дуглас, которая несла ее шлейф.
Во время мессы Джейн благоговейно опустилась на колени, сознавая, что грядущей осенью она будет возведена на престол в этом великолепном аббатстве и архиепископ Кранмер возложит на ее голову сверкающую корону.
Королевская барка была полна менестрелей; они услаждали слух короля и королевы во время переезда из Гринвича в Йорк. Напоенные ароматами цветов летние дни не принесли с собой надежд на ребенка, но стали свидетелями множества турниров и торжеств в честь Джейн, включая живые картины на реке. И теперь они возвращались в Уайтхолл на ночь Святого Петра, которую обычно отмечали парадом городской стражи Лондона.
После обеда из личного сада дворца Йорк они наблюдали за водной баталией, разыгранной на скакавших по волнам Темзы лодках; зрители, и в их числе король с королевой, громко кричали, когда моряки стреляли из пушек и пытались взять на абордаж другие суда. В разгар шутливого побоища одного человека случайно столкнули в реку, а двоих подстрелили. Толпа ахнула. Генрих поднял руку и проорал:
– Стойте! Хватит стрелять!
Двое матросов нырнули спасать товарища, но, когда появились над водой, утопленника с ними не было. Тем временем одна из лодок увезла раненых в сторону госпиталя Святого Томаса в Саутуарке. Джейн стало тошно, она едва не расплакалась.
– Я не стану останавливать вашу забаву, – прокричал Генрих, – но вы должны продолжить ее с деревянными мечами, и зарядите пушки шерстью и кожей.
Моряки послушались, и баталия возобновилась, но не такая кровавая. Джейн обрадовалась, когда все завершилось, и они с Генрихом проследовали к гейтхаусу, где присутствовали на еще одном турнире в честь их бракосочетания.
Вечером они стояли у окна в Мерсерс-Холле на улице Чипсайд и наблюдали за факельным шествием облаченных в алые ливреи марширующих стражей Лондона, которые шагали с очень гордым и бравым видом. После этого Джейн и Генрих присутствовали на приеме, устроенном лорд-мэром, а потом барка отвезла их обратно в Гринвич. Они приблизились к дворцу в темноте, пристань была залита светом факелов. Освещены были и многие окна, среди прочих одно маленькое, очень высоко. Джейн потребовалось некоторое время, чтобы понять: оно горело не во дворце, а дальше, в башне Мирефлорес, на вершине холма.
Джейн пробрал холодок. Кто это забрался туда в такое позднее время? И для чего? Может, башню использовали как место тайных свиданий? Но зачем тогда оставлять свет в окне?
Это очень встревожило Джейн. Глупо, но она не могла удержаться от невольных сравнений с тем, что видела у башни Мирефлорес в апреле. Позже, когда Генрих удовлетворил свое желание и уснул, Джейн долго лежала, не смыкая глаз, и думала: а вдруг в башне живет привидение?
Утром ей удалось стряхнуть с себя ночные страхи. Мэри Монтигл сообщила ей, что Маргарет Дуглас опоздает на службу: она проспала, потому что вчера легла очень поздно. Джейн решила, что, вероятно, это Маргарет встречалась в башне Мирефлорес с Томасом Говардом. Ну что ж, скоро она все узнает.
– Леди, мы пойдем прогуляться в парк, – сказала Джейн, – осмотрим эту старую башню.
Мэри Норрис побледнела:
– Но там обитает призрак, мадам!
Джейн ощутила дрожь:
– Призрак?
– Да. Там видели огни, и оттуда доносились разные звуки.
– Это правда, мадам, – вступила в разговор Джоан Эшли. – Марджери видела свет.
– Когда? – спросила Джейн резче, чем ей хотелось.
– Недели две назад, – ответила Марджери. – Там был свет, он перемещался между окнами, будто кто-то ходил внутри со свечой в руке.
В этот момент вошла Маргарет.
– Ваша милость, простите за опоздание, – извинилась она.
– Мне сказали, вы вчера поздно легли, – сказала Джейн.
Щеки Маргарет запылали и стали едва ли не такими же яркими, как ее волосы. Она замялась, но потом призналась:
– Да, мадам.
– Вы, случайно, не были в старой башне?
– Нет, я бы ни за что не пошла туда. Это дурное место. Говорят, туда ходят sgàiles. Так шотландцы называют тени умерших.
– Это вздор! – уверенно заявила Джейн, хотя на самом деле в душе дрогнула. – Мы должны пойти туда и успокоить этих так называемых духов.
Маргарет смотрела на нее с сомнением.
Дамы с подчеркнутой неохотой следовали за своей госпожой, когда она, вооружившись ключом, вывела их в парк. Нобель умчался вперед, радуясь возможности побегать. Обычного для подобных вылазок возбужденного говора и смеха было почти не слышно. Когда вся компания начала подниматься на холм, Джейн передалось общее настроение, недобрые предчувствия охватили ее.
Дверь открылась со скрипом. На стенах, как и прежде, висели потемневшие картины, углы затянуло паутиной.
Анна Парр вскрикнула и выбежала наружу.
– Простите, мадам, но я не могу туда войти, – заявила Маргарет и поспешила вслед за Анной. Остальные дамы робкой стайкой сжались у дверей. Даже Нобель не решался забегать дальше порога, хотя Джейн звала его. В ответ пудель поднял лай и остался на безопасном, по его представлениям, расстоянии от неведомой угрозы.
– Меня удивляет, что вы, образованные женщины, верите каким-то глупым сказкам, – упрекнула дам Джейн. – Такими историями пугают детей. – Однако ей самой приходилось бороться с желанием поскорее унести отсюда ноги. – И что, никто не отважится подняться со мной наверх?
Дамы переглянулись. Ни одна не вызвалась сопровождать ее.
– Очень хорошо, – сказала Джейн, – тогда я пойду сама. Там, наверху, нет ничего страшного.
И она стала подниматься по винтовой лестнице, немного сожалея, что пошла на эту безрассудную выходку, но нельзя же было признать ошибку и потерять лицо перед своими слугами. Она говорила себе: на дворе ясный день, а призраки любят темноту!
Пыли в комнате на первом этаже прибавилось. Отпечатков ног больше не было видно. Никто сюда не заходил уже много недель.
Приподняв повыше юбки, чтобы не запачкать, Джейн продолжила подъем на верхний ярус. Когда она оказалась у двери в комнату, ее вдруг охватило такое сильное чувство тоски и томительного желания, будто рядом находилось какое-то живое существо, от которого оно исходило. Джейн задыхалась, в ней не осталось ни капли радости и надежды, словно она оказалась в длинном темном туннеле, из которого нет выхода.
Вскрикнув, королева бросилась вниз по лестнице. На витке между первым и вторым ярусами ей пришлось остановиться, чтобы выровнять дыхание и успокоиться. Тоскливая волна схлынула, как только Джейн начала спускаться, но воспоминание о пережитом ощущении было живо, и от этого ее колотило.
При первом посещении этой комнаты наверху старой башни, после того как там встречались Норрис и Анна, с Джейн ничего подобного не произошло. Отчаяние, которое она ощутила, – это было их отчаяние. Джейн была уверена в этом так же, как в собственном существовании, и теперь могла догадаться, что случилось здесь в тот апрельский день. Любовь между этими двумя людьми была абсолютно безнадежной: Джейн осознала это с предельной ясностью, а потому сильно усомнилась, что они поддались страстному желанию слиться друг с другом в сладостном соитии. Джейн вознесла хвалу Господу и всем святым за то, что никому не высказала своих подозрений.
Странно успокоенная, она присоединилась к своим дамам, которые явно испытали облегчение, увидев королеву целой и невредимой. Нобель радостно юлил вокруг ее юбок.
– С вами все в порядке, мадам? – спросила Марджери.
– Я едва не упала с лестницы, – ответила Джейн, – но со мной все хорошо.
Торжества не прекращались. Едва ли у кого-нибудь еще медовый месяц тянулся так долго. Они смотрели фейерверки; в июле посетили великолепные празднества по поводу тройного бракосочетания детей графа Уэстморленда – сына и двух дочерей; Генрих приехал с процессией из Уайтхолла в костюме турецкого султана, хотя все знали, кто под ним скрывается, а Джейн купалась в аплодисментах толпы. Она облегченно вздохнула, когда Генрих сказал ей, что не будет участвовать в турнирах. Нога давала о себе знать, но король старался делать вид, что не придает этому значения, хотя Джейн чувствовала, какое раздражение вызывает у супруга эта досадная помеха.