– А почему? Не потому ли, что они все провалили и вынуждены были переметнуться на другую сторону, чтобы спасти свою задницу?
– Это несправедливо.
– Это справедливо до тех пор, пока я не скажу наоборот, и они – мерзавцы до тех пор, пока не убедят меня в обратном. Ты не знаешь стариков Шакала, а я знаю. Они тебе что угодно наговорят, на все пойдут, солгут, хныкать будут, а стоит тебе только повернуться к ним спиной, они тут же тебе нож всадят. Он ими владеет – хозяин их тела, ума и того, что осталось от их души... Ладно, садись в самолет, – он ждет.
– Разве ты не повидаешься с детьми, не скажешь Джеми, что...
– Нет! У нас нет времени! Проводи ее, Джонни, мне надо осмотреть пляж.
– Здесь нет ни одного места, которое я сам не проверил, Дэвид, – почти с вызовом заметил Сен-Жак.
– Я потом скажу тебе, так это или нет, – резко ответил Борн, метнув сердитый взгляд, и направился по песку, добавив напоследок громко и не поворачиваясь к ним: – У меня к тебе есть десяток вопросов, и я до глубины души надеюсь, что ты сможешь на них ответить!
Сен-Жак напрягся, шагнул было вперед, но сестра остановила его.
– Не обращай внимания, братик, – сказала Мари, положив ладонь на его руку. – Он напуган.
– Он – что? Он всего лишь дрянной сукин сын, вот он кто!
– Да, я знаю.
Брат посмотрел на сестру и сказал:
– Это тот незнакомец, о котором вы говорили вчера в доме?
– Да, только теперь дело обстоит еще хуже. Поэтому-то он и напуган.
– Не понимаю.
– Он постарел, Джонни. Ему теперь уже пятьдесят, и он беспокоится, сможет ли он делать то, на что был способен раньше: во время войны, в Париже, в Гонконге. Все это сжирает его – он-то знает, что теперь должен быть лучше, чем когда-либо.
– Думаю, он сможет.
– Я знаю, что сможет, так как у него есть веская причина: когда-то у него были отняты жена и двое детей. Он едва помнит их, но они составляют самую суть его страданий. Так думает Мо Панов и я тоже... А теперь, годы спустя, угроза нависла над другой женой и двумя детьми. У него напряжен каждый нерв...
Внезапно с пляжа, с расстояния в триста футов, донесся разгневанный голос Борна, пробивавшийся сквозь бриз:
– Проклятие! Мари, я велел тебе поторопиться!.. А ты, мистер эксперт, вон там риф, а за ним что-то, напоминающее по цвету песчаную отмель! Ты это учел?!
– Не отвечай ему, Джонни. Мы с тобой идем к гидроплану.
– Песчаная отмель? О чем это он, черт подери?.. О Боже, понял!
– А я – нет, – сказала Мари, когда они быстро зашагали по пирсу.
– На восемьдесят процентов этот остров окружен рифами, а этот пляж – на девяносто пять. Они работают как волноломы, поэтому-то его и называют островом Спокойствия: здесь серфингом не займешься.
– Ну и что?
– Значит, кто-то, у кого есть акваланг, не станет рисковать врезаться в риф, а поплывет со стороны отмели. Понаблюдает за пляжем и охранниками, подберется поближе, когда никого не будет, а потом станет выжидать, находясь всего в нескольких футах от берега, пока не появится возможность снять часового. Я об этом даже не подумал.
– А он подумал, братик.
Борн сидел на углу стола, оба старика расположились напротив него на диване, шурин стоял у окна, выходившего на пляж.
– Для чего мне – для чего нам – лгать вам, мсье? – спросил «герой Франции».
– Все это смахивает на классический французский фарс: похожие и все же разные фамилии; одна дверь открывается, другая тут же закрывается; одинаково загримированные актеры появляются и исчезают, услышав нужную реплику. От этого нехорошо попахивает, джентльмены.
– Вероятно, вы специально изучаете творчество Мольера или Расина?
– Я внимательно изучаю странные совпадения, особенно если в них замешан Шакал.
– Не думаю, что мы хоть чем-то похожи внешне, – вставил судья из Бостона. – Разве что возрастом...
Зазвонил телефон. Джейсон поднял трубку.
– Да?
– В Бостоне все сходится, – сообщил Конклин. – Его зовут Префонтен – Брендон Префонтен. Он был федеральным судьей первой инстанции, попался на состряпанном правительством деле и осужден за умышленно неправомерное поведение – читай: по уши замешан во взятках. Его приговорили к двадцати одному году – отсидел десять, но и этого хватило, чтобы от него все шарахались. Он что-то вроде, как говорится, не совсем спившегося алкоголика, его все знают в самых темных районах Бобового города[40], но он безобиден, – даже можно сказать, приятен – конечно, с извращенной точки зрения. Кроме того, когда у него ясная голова, говорят, он здорово соображает, и, если бы не он, многим мошенникам не удалось бы выйти сухими из воды после судебных процессов, а другим пришлось бы тянуть большие тюремные сроки: он давал советы их официальным адвокатам. Можно сказать, что он – теневой юрисконсульт всяких заведений: баров, букмекерских контор и, возможно, магазинов... Поскольку и я в свое время закладывал за воротник, мне кажется, что с ним все в порядке: он справляется лучше, чем мне когда-либо удавалось.
– Ты-то бросил.
– Если бы мне удавалось лучше ориентироваться в этой сумеречной зоне, я, может, и не бросил бы. Во многих случаях у выпивки есть преимущества.
– А как насчет его клиента?
– Внушает благоговейный ужас. Да, кстати, наш бывший судья был адъюнкт-профессором на юридическом факультете в Гарварде, и Гейтс в студенческие годы посещал два его курса. В этом нет никакого сомнения: Префонтен знаком с ним... Можешь ему доверять, Джейсон. Ему незачем лгать – он просто хотел подзаработать...
– Ты следишь за его клиентом?
– Навесил на него всю тихую амуницию, которую только смог наскрести у себя в стенном шкафу. Он – ниточка к Карлосу... Его отношения с «Медузой» оказались пустышкой – дурацкая попытка глупого генерала из Пентагона засунуть своего человека в круг ближайших сотрудников Гейтса.
– Ты в этом уверен?
– Теперь – да. Гейтс – высокооплачиваемый консультант одной юридической фирмы, представляющей интересы компании, которая ухватила крупнейший подряд от министерства обороны, и теперь в отношении нее возбуждено дело по антитрестовскому законодательству. Он даже и не подумал отвечать на запросы Суэйна, потому что, если бы он это сделал, то оказался еще большим глупцом, чем Суэйн, а о нем так не скажешь.
– Теперь тебе этим заниматься, приятель. Без меня. Если здесь все пойдет по моему плану, я больше не желаю даже слышать о «Женщине-Змее». И вообще я не припоминаю, что когда-нибудь о ней слышал.
– Спасибо, что ты взвалил это на мою шею, – но по правде говоря, в некотором смысле я действительно тебе благодарен. Кстати, в тетради для записей, которую ты забрал у того бандита в Манассасе, есть кое-какие полезные вещи.
– Уж наверняка.
– Помнишь тех «летунов» из журнала регистрации «Мейфлауэра», которые приземлились в Филадельфии в одно и то же время и совершенно случайно оказались в этом отеле восемь месяцев спустя?
– Конечно.
– Их имена записаны в блокноте Суэйна, полном разнообразных сюрпризов. Они не имеют ничего общего с Карлосом, они – часть «Медузы». Это прямо золотая жила, которую мы извлекли из обрывков информации.
– Повторяю, меня это уже не интересует. Используй эту информацию по своему усмотрению.
– Будет сделано, и весьма тихо. Через несколько дней этой тетрадке цены не будет.
– Очень рад за тебя. Извини, мне тут надо кое-чем заняться.
– Выходит, отказываешься от помощи?
– Полностью. Я ждал этого целых тринадцать лет – будет так, как я сказал в самом начале: один на один.
– Вот это да! А не сошел ли ты с ума?
– Нет, это всего лишь логическое продолжение блестящей шахматной партии, в которой игрок, подготовивший лучшую ловушку, выигрывает; у меня есть эта ловушка, потому что я воспользуюсь той, которую подготовил он сам. Шакал сразу бы почуял любое отклонение от своего сценария.
– Мы даже слишком хорошо тебя подготовили, господин Гуманитарий.
– Благодарю тебя за эти слова.
– Хорошей охоты. Дельта.
– До свидания.
Борн положил трубку и взглянул на двух замерших от любопытства стариков.
– Вы прошли проверку, хотя не слишком строгую и тщательную, судья, – обратился он к Префонтену. – А что касается вас, «Жан-Пьер»... Что я могу сказать? Моя собственная жена, которая сначала признала, что вы вполне могли убить ее без малейших угрызений совести, потом вдруг говорит мне, что я могу доверять вам. По-моему, это не очень-то логично? Как вы думаете?
– Я тот, кто я есть, и я сделал то, что сделал, – с достоинством произнес разжалованный адвокат. – Но мой клиент зашел слишком далеко. Его высочество магистр должен потерпеть полный крах.
– Я не могу слагать слова в столь великолепные фразы, как это делает мой ученый, вновь приобретенный родственник, – добавил престарелый «герой Франции». – Но я знаю, что убийства должны прекратиться. Именно это пыталась втолковать мне моя жена. Само собой, я лицемер, так как и мне приходилось убивать, поэтому в свое оправдание могу только сказать, что такие убийства должны прекратиться. Здесь нет никакого делового соглашения, из убийства нельзя извлечь прибыль, – есть только болезненная мстительность сумасшедшего, требующая ненужной смерти женщины и ее детей. В чем здесь прибыль?.. Нет, Шакал зашел слишком далеко. Теперь надо остановить и его самого.
– Это самая хладнокровная и ублюдочная аргументация, какую я когда-либо слышал! – взорвался стоявший возле окна Джон Сен-Жак.
– Мне кажется, вы составили прекрасную фразу, – заметил бывший судья парижскому преступнику. – Ties bien[41].
– D'accord[42].
– А я думаю, что это безумие с моей стороны – иметь с вами обоими дело, – бросил Джейсон Борн. – Но сейчас у меня нет выбора... Уже 11.35, джентльмены. Время не ждет.