– Если вы, или Шакал, или вы оба будете убиты, могут погибнуть другие, – невинные будут умерщвлены...
– Только не из-за меня.
– Разве это имеет значение? Разве это что-то значит для жертвы или его семьи?
– Не я выбирал обстоятельства, старик, – они выбрали меня.
– Вы можете изменить их.
– Так же, как и он.
– У него нет совести...
– Черт побери, это происходит и по вашей вине.
– Я принимаю этот упрек, но я потерял что-то весьма ценное для меня. Может, поэтому-то я и пытаюсь разбудить совесть в вас – точнее, в одной из частей вашей личности.
– Берегитесь новоявленных святош. – Джейсон двинулся к двери, возле которой на старой вешалке висел расшитый галуном китель и офицерская фуражка. – Кроме всего прочего, они еще и скучны.
– Разве вы не станете наблюдать за дорожкой в тот момент, когда будут задерживать священников? У Сен-Жака уйдет некоторое время на то, чтобы достать заказанные вами вещи.
Борн остановился, повернулся и холодно взглянул на многословного старого француза. Он хотел уйти, убраться подальше от этого старика, который слишком много болтает. Но Фонтен был прав: было бы глупо не понаблюдать за тем, что произойдет внизу. Неловкая, необычная реакция одного, резкий, изумленный взгляд в сторону другого: все эти мелочи, внезапные, непроизвольные, незначительные, казалось бы, намеки столь часто указывают на шнур, соединяющий взрыватель с фугасом. Не говоря ни слова, Джейсон возвратился к окну, взял бинокль и приложил его к глазам.
Офицер полиции в темно-коричневой форме, принятой на Монсеррате, приблизился к процессии из четырех монахов. Он, без сомнения, был растерян, но с почтением обратился к ним. Когда эти четверо окружили его, он указал в сторону стеклянных дверей в холл гостиницы. Борн быстро переводил взгляд с одного на другого, внимательно изучая выражение лица каждого церковнослужителя. Потом тихо обратился к французу:
– Вы заметили?
– Четвертый. Тот священник, что шел последним, – ответил Фонтен. – Он встревожен, а другие – нет. Он боится.
– Он куплен.
– За тридцать сребреников, – согласился француз. – Вы, разумеется, сойдете вниз и возьмете его.
– Разумеется, нет, – поправил его Джейсон. – Сейчас он находится именно там, где мне и нужно. – Борн взял с подоконника рацию. – Джонни?
– Да?.. Я в магазине. Поднимусь через несколько минут...
– Ты знаешь этих священников?
– Только того, который называет себя викарием: он приходит сюда за пожертвованиями. Да, и они не настоящие священники, Дэвид, они скорее служки в монашеском ордене. Страшно религиозном и жутко провинциальном.
– Викарий здесь?
– Да. Он всегда идет первым в цепочке.
– Хорошо... Будет небольшое изменение в плане. Принеси одежду в свой кабинет, а потом отправляйся на встречу со священниками. Скажи им, что с ними хочет встретиться чиновник из администрации, который сделает пожертвование в обмен на их молитвы.
– Что?
– Объясню позднее. А теперь поспеши. Встретимся в холле.
– Ты имеешь в виду – в моем кабинете? Я приготовил одежду, помнишь?
– Она понадобится потом – ровно через минуту после того, как я избавлюсь от этой формы. В твоем кабинете есть фотоаппарат?
– Целых три, если не четыре. Гости их часто забывают...
– Положи их все вместе с одеждой, – перебил Джейсон. – Давай, шевелись! – Борн сунул рацию за пояс, потом передумал и протянул ее Фонтену. – Возьмите. Я найду другую и буду поддерживать с вами связь... Что происходит внизу?
– Наш приятель – встревоженный священник – оглядывается по сторонам, а другие идут по направлению к входной двери. Теперь он явно испуган.
– Куда он смотрит? – спросил Борн, хватая бинокль.
– Не поможет. Он глядит по сторонам.
– Проклятие!!
– Они уже у дверей.
– Я приготовлюсь...
– Я помогу вам. – Старый француз встал с табуретки и подошел к вешалке. Он снял с нее китель и фуражку. – Если вы не отказываетесь от того, что, как мне кажется, вы собирались сделать, постарайтесь держаться возле стены и не оборачиваться. Помощник губернатора несколько поплотнее вас, поэтому надо стянуть китель у вас на спине.
– Привычное занятие для вас, не так ли? – заметил Джейсон, разводя руки, чтобы старик помог ему надеть китель.
– Немецкие солдаты всегда были значительно толще нас, особенно ефрейторы и унтер-офицеры, – прямо как сосиски, знаете ли. У нас были выработаны свои приемы. – Внезапно, словно его двинули в солнечное сплетение или у него случился удар, Фонтен, как рыба на берегу, широко раскрыл рот, тяжело сглотнул и покачнулся. – Mon Dieu!.. C'est terrible![45] Губернатор...
– Что?!
– Генерал-губернатор Ее Величества!!
– Что с ним такое?
– В аэропорту – там все прошло так скоропалительно, так быстро! – воскликнул старый француз. – А потом – смерть моей жены, убийство... Но все равно: мне это непростительно!!
– О чем вы?
– О том человеке на вилле, китель которого вы носите. Он – его помощник!!
– Нам это известно.
– Но вы не знаете, мсье, что самые первые инструкции я получил от губернатора Ее Величества.
– Инструкции?
– Инструкции Шакала! Губернатор – его связной.
– О Боже, – прошептал Борн, бросившись к рации. Поднимая ее, он сделал глубокий выдох, – мысли молниями сверкали у него в голове. Надо взять себя в руки. – Джонни?
– Ради Христа, у меня руки заняты, я иду в свой кабинет, а в холле ждут эти проклятые монахи! Что, черт тебя подери, тебе еще нужно?!
– Успокойся и внимательно меня выслушай. Хорошо ли ты знаешь Генри?
– Сайкса? Человека губернатора?
– Да. Я встречался с ним несколько раз, но недостаточно хорошо знаю его, Джонни.
– Я его прекрасно знаю. У тебя не было бы дома, а у меня – гостиницы, если бы не он.
– Он связан с губернатором? Я имею в виду: информирует ли он сейчас губернатора обо всем, что здесь творится? Подумай, Джонни. Это важно. На той вилле есть телефон, он может поддерживать связь с правительственной резиденцией. Делает ли он это?
– Ты имеешь в виду: связывается ли он с самим губернатором?
– С любым человеком там?
– Поверь мне, нет. Все окутано такой тайной, что даже полиция не поставлена в известность. Губернатору сообщили план в самом общем виде: никаких имен, ничего конкретного, только о ловушке сказали. Кроме того, он на своей лодке вышел в море и не желает ничего знать, пока все не закончится... Таково его распоряжение.
– Хотелось, чтобы так и было.
– Почему ты об этом спрашиваешь?
– Объясню позже. Торопись!
– Когда наконец ты прекратишь произносить это слово? Джейсон положил рацию и повернулся к Фонтену.
– Все ясно: губернатор не входит в армию стариков Шакала. Он – его рекрут другого типа: вероятно, наподобие юриста Гейтса в Бостоне. Просто куплен или запуган, о продаже души нет и речи.
– Точно? Ваш шурин уверен в этом?
– Он вышел в море на своей лодке. Ему нарисовали общий план, и только. Он дал приказ, чтобы ему ничего не сообщали до тех пор, пока все не закончится.
Француз вздохнул и сказал:
– Как жаль, что мой мозг постарел и зарос мхом. Если бы я вспомнил раньше, мы могли бы его использовать. Давайте, надевайте китель.
– Как мы могли его использовать? – спросил Борн, вновь задержав на полпути руки.
– Он удалился на gradirs... как же это сказать?
– На ступеньки стадиона. Вышел из игры, превратился в обычного зрителя.
– Я знавал многих таких, как он. Все они хотят, чтобы Карлос проиграл, и он тоже. Для него это единственный способ выкарабкаться, но он слишком напуган, чтобы поднять руку на Шакала.
– Так как же мы сможем его перевербовать? – Джейсон застегивал китель, а Фонтен манипулировал с ремнем и складками на спине.
– Le Cameleon задает такие вопросы?
– У меня не было практики.
– Ах да, – сказал француз, туго затягивая ремень. – Тот человек, к совести которого я пытался взывать...
– Ладно, помолчите... Как?
– Tres simple, monsieur[46]. Мы ему скажем, что Шакал считает, что он перешел на нашу сторону, и что я сообщил ему об этом. Лучшего на эту роль, чем эмиссар монсеньера, и не найти, а?
– Вы великолепны. – Борн втянул живот, пока Фонтен крутил его из стороны в сторону, поправляя фалды и прилаживая нашивки.
– Я всего лишь человек, который выжил, – не лучше и не хуже, чем другие; правда, к моей жене это не относится. Только в этом я все же был лучше, чем многие.
– Вы ее сильно любили, так?
– Любил? Ну, по-моему, это воспринималось как должное, хотя и редко выражалось словами. Возможно, дело в близости, которая дает поддержку, хотя опять-таки о сильной страсти говорить не приходится. Просто одному не надо заканчивать предложение, чтобы другой понял, а выражение глаз при полном молчании может вызвать приступ смеха. Это приходит с годами, как мне кажется.
Джейсон замер на мгновение, странно взглянув на француза.
– Хотел бы я прожить все эти годы, старик, что были у тебя, очень хотел. Годы, которые я провел с моей... подругой... наполнены ранами, которые не заживают, не могут зажить до тех пор, пока что-то внутри не изменится, очистится или отомрет. Вот такие дела.
– Значит, вы либо слишком сильны, либо слишком упрямы, либо слишком глупы!.. И не надо на меня так смотреть. Я уже говорил, что не боюсь вас. Я больше вообще никого не боюсь. Но если все, что вы сказали, правда, если вы действительно это чувствуете, я бы посоветовал вам забыть о любви и сконцентрироваться на ненависти. Поскольку мне не удалось воззвать к разуму Дэвида Уэбба, я обязан подталкивать Джейсона Борна. Переполненный ненавистью Шакал должен умереть, и только Борн может убить его... Вот ваша фуражка и темные очки. Держитесь поближе к стене, иначе вы будете выглядеть как павлин в военной форме, у которого поднялся хвост цвета хаки для того, чтобы дать возможность упасть merde.