Но вот, проявив здравомыслие, еврей резко распахнул окна, и в помещение ворвался свежий воздух. Дым рассеялся, и все, немедленно прекратив буйство, застыли в замешательстве, моргая и неуверенно переступая с ноги на ногу. Монах, подбоченясь, презрительно осмотрел грязь и беспорядок.
- Отвратительно!
- О, учитель, дорогой учитель! - причитал Вагнер, взяв ученого за холодные руки и вложив их в свои ладони. - Скажите, вы меня слышите?
Однако глаза Фауста оставались пустыми. Ответа не последовало. Его губы продолжали идиотское бормотание, а лицо покрылось бусинками пота. Брат Иосафат отогнул Фаусту веко и положил руку ему на лоб.
- Лихорадка, - заявил он. (Некоторые из стоявших возле Фауста тотчас отступили, кое-кто сразу же покинул комнату.) - Положите его в постель.
Фауста уложили.
Кукольник, уходя, воспользовался общим бардаком и стащил грошовый католический требник, но поскольку тот принадлежал Вагнеру, то кукольник не нанес этим никакого вреда.
- Зачем ты показываешь мне это? Фауст, невольный свидетель этих событий, наблюдал за их участниками, в том числе за собой, весьма отстраненно и безучастно, причем одновременно со всех сторон, словно видел происходящее с помощью осколков разбитого, но не утратившего магических свойств зеркала. Объединяло всех этих людей их ничтожество; продавщица шляп, еврей, монах, крестьяне и вор - мухи, роящиеся над общим отхожим местом, не заслуживающие внимания. Ничтожества, прибывающие в Виттенберг и отбывающие из него, текли сквозь его восприятие стремительным потоком образов/запахов/строений/звуков, на значимости которых у него не было времени сосредоточиться, чтобы рассортировать их. Однако где-то внутри он все время фокусировал внимание на одном фрагменте, на той темноте, на том безвоздушном пространстве, откуда впервые услышал голос: - Фауст. Это слово звучало тише шепота, голос звал из невообразимой дали, откуда-то из-за границ вселенной, и вместе с тем был к Фаусту ближе, чем его собственная мысль. В голосе звучало могущество ненависти. Злоба опаляла его, подобно жестокой ухмылке убийцы, нападающего в ночи. Порочное и невежественное насекомое, мы покажем тебе это так, что ты осознаешь. Это не физическое общение между нашим миром и твоим - пропасть, разделяющая нас, слишком велика. Лишь знание способно преодолеть эту бездну. Не говори о нас никому. Тебя посчитают безумцем или даже хуже. - Кто вы? Те, кого ты призывал. - Покажитесь. Кабинет вокруг Фауста преобразился с такой галлюцинаторной четкостью, что даже воздух заискрился. Комната равномерно осветилась так, что никаких теней не было, как будто каждый предмет воссиял изнутри совершенным светом. Вот стол, почти скрытый под бесполезными бумагами и сосудами из жаропрочного стекла, вот и магнит, и тут же крокодил, вот карты Ирланд аль-Кабира (что можно грубо истолковать как «Ирландец Великий» или «Величайший Ирландец») западной Атлантики, где обозначен каждый каменный город и названия подписаны изящным округлым почерком арабского географа Идриси, купленные, несмотря на опасения, у португальского путешественника, который клялся, что украл их из библиотеки самого Генриха Мореплавателя. Все было выполнено настолько достоверно, да к тому же португалец свидетельствовал это на смертном одре, бледный, едва ворочая языком, что Фауст не сомневался в их подлинности. Радостное ощущение пронзило его, чувство триумфа, что наконец его исследования привели к цели. - Кто вы? - переспросил он. Из небытия сама собой сформировалась фигура. Подобно Протею и выглядя как чудовище, она неустанно принимала разные обличья, однако ни на чем не остановилась. Блестящая кожа и глаза, напоминающие черные камни, как у ламантина, уступили место живому образу витых, как лианы, труб, растущих на грубом каркасе дубовых досок. Цветок свернулся, превратился во влажное отверстие, которое поглотило само себя и дало побеги в виде металлических кристаллов. Когда Фауст попытался рассмотреть это существо, у него стало резать глаза и подвело живот, ибо поверхности гостя беспокойно тыкались друг в друга, словно состояли из очень многих измерений и эти измерения никак не могли правильно воссоединиться. Чтобы смотреть на такое, приходилось внутренним чутьем (смутно, как в скверном сне) постигать вселенную, где четыре правильных угла могут сложиться в треугольник или шесть кубов превратиться в шар. - Имя нам легион. Сотни таких библиотек, как сожженная тобой, не сумеют вместить наше имя. - Что ж, начинайте, а я скажу, когда остановиться. Ответьте мне, кто вы или что вы. Опустив то, что можно было назвать пальцем, в камин и поворошив им в золе, существо четко написало черным на белой оштукатуренной стене:
- Mephistopheles. Мефистофель, - повторил ученый, очарованный сложностью этого уравнения, математической тайной, лежащей перед его глазами. - И что это означает? - Первый символ, m с индексом e внизу, обозначает массу покоя электрона. Она умножается на плотность энергии вселенной, помноженную на константу, характеризующую величину квантовых эффектов любой системы. В твоей вселенной она равна 6,6261?10-34джоуль-секунд, до смешного мало, кстати. Это делается для того, чтобы получить величину для сопоставления с нашей относительной энергией. Само это произведение, как ты понимаешь, ничего не значит, имя по сути всего лишь условное обозначение, выражение нашей взаимосвязи с твоим миром. Возвратимся же к уравнению - извини, если я чересчур упрощаю. Мы определяем это значение, умножая квадратный корень из минус единицы на вариацию значения t с нижним индексом 0, обозначающего возраст Вселенной, помноженную на волновую функцию Вселенной, помноженную на H - константу, характеризующую скорость расширения Вселенной. Видишь, как это все четко друг другу соответствует? Эпсилон с нижним индексом L - это, конечно же, проходимость Вселенной для информации, а сигма - сумма стандартных значений S, где S представляет… - Я не вижу в этом никакого смысла! - в отчаянии вскричал Фауст. Кристаллический «человек», безукоризненно пропорциональный, представлял собой лишь подобие человека, и это подобие чрезвычайно раздулось, затем превратившись в отвратительно смердящее тухлой водой существо. - Успокойся, глупыш. Ты все поймешь. А сейчас давай-ка удовлетворимся тем, что наша вселенная существует на более высоких энергетических уровнях, чем ты в силах представить. Окно между нашими мирами размером с твою голову пропустило бы сюда столько энергии, что растопило бы Землю, как свечку. При таких условиях химическое и физическое взаимодействие происходит почти моментально, а прохождение сигналов и информации - с непостижимой для тебя скоростью. Время также течет соответственно гораздо быстрее. Уже за время нашей беседы сменились сотни поколений нашего рода, они и сейчас появляются на свет, взрослеют и умирают. Существо, которое ты видишь, - искусственная конструкция, гомункулус или, по другой аналогии, марионетка, которой управляет огромное множество представителей нашего рода. Ты общаешься сейчас не с личностью, но с целой расой. Это единственный способ, каким мы можем общаться с тобой. - Где вы? - Это непростой вопрос. Земля перед глазами Фауста расцвела множеством красок. Он видел ее, спокойную, благородную, красивую до слез: голубая из-за океанов, белая из-за облаков и, похоже, до того крошечная, что на ней было не различить даже ничтожных следов человечества. Ему было дано узнать, что Земля вращается вокруг Солнца (здесь и таилось разрешение путаницы в его расчетах!), а через мгновение его взгляд метнулся дальше, и Фауст увидел величественное Солнце, великого отца Аполлона, и оно было всего лишь одной звездой из многих. Потом Фауста снова развернули, чтобы он увидел: эти бесчисленные звезды - лишь незначительные песчинки водоворота галактики, столь гигантской, что свету звезды, расположенной на одном ее конце, понадобились бы сотни тысяч лет, чтобы добраться до другого. И снова все стало удаляться! Теперь Фауст видел, что это круговращение солнц - не единственное, что подобных ему вращающихся, закручивающихся структур из бесчисленного количества разноцветных звезд несть числа. А потом он узрел, что эти галактики образуют всего лишь островок в архипелаге таких же объединений галактик. В свою очередь, эти архипелаги выстраивались в более крупные структуры, а те структуры оказывались составляющими еще более крупных. Наконец Фауст постиг, что космос целиком и полностью напоминает странным образом перекрученный мраморный шарик. Опьяненный этими чудесами, Фауст мог лишь дивиться и восхищаться. Это не был надменный часовой механизм элегантной классической астрономии, а напротив, своего рода безумное, дикое величие, выплескивающее чудесное открытие за чудесным открытием, изумление за изумлением, и каждое мягко укладывалось в уравнения такой безупречно законченной логики, что никто из единожды познавших не смог бы это отвергнуть. - Вообрази свой космос пузырем, - промолвил Мефистофель. - Внутри него есть определенный набор взаимно согласованных условий и законов. Вне его время не имеет длительности, а пространство протяженности; они не могут вне этого существовать. Вообрази, что есть множество подобных пузырей, и у каждого - свой уникальный в своем роде набор законов. Наш космос именно таков. - Это превосходит любую фантазию! - Это жалкие крохи знаний. Ты похож на нищего, который стоит на пороге императорской кухни, вдыхая ароматы, и считает, что сбылись все его мечты. Однако мы готовы предоставить тебе не только пищу, кухню и замок, но и империю, и армии, которые завоюют земли за ее пределами, если пожелаешь. Хотя мы не можем дать тебе ничего, кроме знания, - теперь голос напоминал шуршание множества подкрадывающихся летучих мышей, и эти мыши блестели глазками, цеплялись друг за друга острыми коготками и показывали ученому тонкие, как иглы, зубки, - зато наши знания абсолютны. Мы подчинили себе все науки, усовершенствовали все технологии. Нам ничего не стоит показать тебе события далекого прошлого, торжественные японские церемонии и языческий экстаз еще не исследованных западных земель, самые сокровенные моменты из жизни римских пап, соития королей и королев. С нашей помощью ты сможешь переделать мир, покорить самых сильных людей и самых красивых женщин - стоит только захотеть. Ты сможеш