Мэри с удовольствием навела бы здесь красоту и уют, но ни о каких переменах ее мама даже слышать не желала, и девочка, хоть и с большим сожалением, была вынуждена отказаться от своих планов, а ведь она весьма живо представляла себе, как все могло бы измениться в их гостиной к лучшему, появись на стенах комнаты красивые гобелены и картины, на окнах — портьеры, на каминной полке — изящные безделушки, а на полу — вместо того безобразия, что его устилало, радующие глаз коврики. Но так как об этом девочке оставалось только мечтать, то она попросту терпеливо проветривала и убиралась здесь, мысленно обещая себе, что, если у нее когда-нибудь появится собственная гостиная, она не будет иметь ничего общего с этим склепом.
Другое дело столовая. Ее Мэри удалось обустроить по своему вкусу. Правда, и здесь миссис Грант до того неохотно сдавала позиции, что Мэри вносила свои изменения очень постепенно и в какой-то момент сама удивилась, увидев совершенно преобразившуюся комнату. А начало этому преображению положили горшки с цветами. Мистер Грант купил их для дочери в таком количестве, что Мэри хватило не только заполнить ими в три ряда глубокий и широкий оконный эркер, но еще и подвесить несколько растений в корзинах сверху. В итоге у нее получился прекрасный маленький зимний сад.
Наученная первым неудачным опытом со своей собственной комнатой, девочка не стала здесь торопиться и делать сразу все, а сосредоточилась на одном уголке. Благодаря ее усилиям эркер превратился в столь уютное место, что братья прозвали его «беседкой Мэри»; протестовавшая поначалу против цветов миссис Грант признала, что если они растут в горшках, то от них «выходит больше красоты, чем грязи»; мистер же Грант не уставал любоваться «своей малышкой», когда та, разложив книги на маленьком столике, устраивалась здесь позаниматься, сидя на низком стульчике. Окончательный уют «беседке» придала лампа, обнаруженная девочкой на чердаке среди бабушкиных вещей. Мэри тщательно следила за фитилем лампы, и свет ее ярко и ровно ложился и на зеленую арку из плюща, венчавшего эркер, и на побеги настурции, обрамлявшие старое оконное стекло, и на лицо хорошенькой девочки, склонившейся над учебниками… Картина была столь благостной и умиротворяющей, что мистер Грант стал все чаще читать свою газету, располагаясь неподалеку от дочери, а вскоре и миссис Грант облюбовала себе здесь уголок с кушеткой, на которой вытягивалась, передыхая от многочисленных хлопот по дому. Предпочли обаяние этого места неуютной кухне и братья Мэри, подолгу засиживавшиеся теперь в столовой после напряженных дневных трудов.
Но самую существенную роль в преображении комнаты сыграл появившийся в столовой очаг с открытым огнем. Когда черного демона глухой печки заменяют камином, в котором весело пляшет и потрескивает пламя, это всегда придает помещению особую притягательность. Именно на таком изменении настояла Мэри, и благотворный результат не замедлил дать о себе знать. Теперь вечерами у огня собиралась вся семья. Медные подставки для дров, которые Мэри уговорила поставить рядом с камином и которые периодически начищала до блеска, отражали в себе пламя, пляшущее на поленьях в очаге. Мистер Грант устраивался в своем кресле по одну сторону камина, миссис Грант — по другую, чтобы согреться, поговорить, а то и вздремнуть ненароком. Братья Мэри, вернувшись домой, скидывали с ног сапоги, обувались в тапочки, согретые для них у камина, и усаживались за столом возле высокой лампы с красивым абажуром, сделанным девочкой из высушенных осенних листьев. На столе было отведено специальное место для деловых бумаг и книг братьев, и теперь, чтобы отыскать их, юношам не приходилось рыться за створками шкафа. Лампа светила ярко — одно удовольствие почитать и заняться делами. Никто больше не смеялся над придумками Мэри. «Штучки леди из общества» пришлись по душе всем домочадцам, которые, в свою очередь, с ненавязчивым добродушием старались порадовать девочку в ответ: Том начал чаще и тщательнее расчесывать волосы, а перед тем как усесться за стол, непременно мыть руки; Дик перестал оглушительно хохотать, а Гарри — курить в столовой.
«Здесь даже убираться приятно», — думала девочка, тщательно подметая пыль и заботливо поливая свой зимний сад в эркере. Затем она сложила в две изящные пирамидки дрова на стоявших по обе стороны от очага подставках и чуть-чуть задержалась, чтобы просто полюбоваться красивой комнатой. Но времени на это не было. Она знала, что мама, рассчитывавшая на помощь дочери в приготовлении обеда, уже ждет ее.
Миссис Грант сновала по кухне, готовя к посадке в печь несколько больших пухлых буханок белого и серого хлеба. Из подвала доносился голос Рокси. Громко шлепая мокрой тряпкой и еще громче что-то скребя в кладовке, она распевала во все горло гимн «Накатывающиеся волны», [82] и этот аккомпанемент создавал иллюзию, будто Рокси и впрямь наслаждается «жизнью на океанской волне». А в это время Мэри, в аккуратном чепце и фартуке, уже ловко раскатывала тесто, выкладывала на него начинку, которую сверху опять накрывала тестом, изящно заворачивая края получившихся пирогов, и под конец приступила к их декорированию, нанося вилкой на тесто рисунок в виде звезд и при этом получая удовольствие оттого, что делает все тщательно и красиво. «Была бы охота — заладится любая работа», — гласит пословица, и Мэри сейчас подтверждала ее на деле. Даже придирчивая миссис Грант осталась довольна результатами кропотливой работы девочки.
— Ну и рукастая же ты, дочка! Не зря я тебя обучала; впрочем, перехвалю еще!.. Нынче у тебя вышли самые красивые пироги, и мне уже не терпится их попробовать; надеюсь, они хорошо пропекутся; сдается мне, так и будет.
— А можно мне сделать из остатков теста птичек или кроликов? Я очень люблю лепить, и братьям такое печенье понравится.
Она принялась было за эту приятную для себя работу, и у нее даже начала уже получаться симпатичная птичка, очень похожая на ту, которую однажды вылепил при ней из глины Ральф, чтобы развлечь приунывшую Джилл, но тут миссис Грант недовольно произнесла:
— Нет, дорогая, нам с тобой, знаешь ли, не до всякой там ерунды. Времени до обеда всего ничего. Беги-ка скорей в подвал за морковкой и свеклой.
Бедная Мэри грустно вздохнула над неосуществившимся замыслом, быстро убрала со стола остатки теста, схватила миску и поспешила вниз к Рокси, мечтая на ходу о том, как было бы здорово, если бы овощи вырастали сразу без кожуры и налипшей земли, ибо она терпеть не могла возиться с ними в грязной воде. Несколько слов, сказанных по поводу «прекрасной уборки», растопили сердце служанки, и та в качестве благодарности предложила девочке помочь ей с выбором морковки и свеклы: «Давай-ка уж, мисс, наберу тебе овощей что получше, брюзглые ведь не захотите есть». Впрочем, остальное Мэри все же пришлось делать самой, и она постаралась справиться с мытьем и чисткой овощей без тени уныния, черпая бодрость в мысли, что старается для отца.
С наступлением полудня муки ее сполна окупились тем удовольствием, с которым проголодавшийся мистер Грант уписывал свой обед, «не только великолепный на вкус, но и неописуемо красивый», как изволил о нем выразиться глава семейства. Ведь даже простому и довольно невзрачному блюду Мэри сумела придать привлекательный вид, разложив на тарелке, чередуя друг с другом, вареные свеклу, морковку, турнепс и картофель, а тушеное мясо изящно прикрыв листиком капусты.
«Ну, теперь отдохну с часок, почитаю интересную книжку, затем пройдусь немножко граблями по своему садику, а потом сбегаю в город повидаться с Молли и купить в магазине семян», — подумала было девочка, заканчивая вытирать вымытую после обеда посуду.
— Если ты уже справилась с мытьем, займись этим, — сказала миссис Грант, указывая на гору носков, которые следовало просмотреть, чтобы отложить те из них, которые нуждались в починке. — Ну а попозже я покажу тебе, как штопать скатерти. Терпеть не могу откладывать дела на понедельник, — добавила она, так как очень гордилась тем, что никогда не теряла времени попусту на дневной отдых, предпочитая после обеда заняться шитьем.
— Хорошо, мама, — покорно кивнула дочь и начала медленно подниматься по лестнице наверх, размышляя о том, что могла бы рассчитывать в субботу хотя бы на пару часов отдыха после тяжелой учебной недели. Войдя к себе в комнату, Мэри кинула взгляд на зеркало и увидела в нем довольно несимпатичную девочку, с опущенными уголками рта и глубокой складкой между бровями, придававшими ее лицу грустное выражение.
— Нет, Мэри, ты не должна быть такой, — с осуждением проговорила она своему отражению, и оно, как по волшебству, изменилось. Складки на лбу разгладились, глаза весело засияли, уголки губ чуть вздернулись в полуулыбке — теперь на Мэри снова смотрела та самая привлекательная девушка, какой все и привыкли ее видеть. — Никогда больше не позволю себе становиться столь безобразно сердитой. Подумаешь, не получается сделать то, что хотела! Подметать, печь и штопать — явно гораздо приятнее, чем когда тебя захватывают в плен, как бедную Ревекку в «Айвенго», [83] а потом обвиняют в колдовстве и привязывают к столбу, чтобы сжечь. Не стану больше завидовать ни Ревекке, ни ее великолепным кудрям, ни романтическим временам, — покосилась она на недавно прочитанный роман Вальтера Скотта. — Надо жить своей, а не придуманной жизнью.
Девочка улыбнулась, и из зеркала на нее снова посмотрело милое личико той, кто всегда была для нее самым близким другом. Затем Мэри переоделась со свойственной для себя тщательностью, снова погляделась в зеркало и осталась собой вполне довольна. Ее вдруг посетила очень приятная мысль, что, если она перестанет хмуриться и начнет чаще улыбаться, у нее всегда будет на кого посмотреть, кто сможет порадовать ее своей привлекательностью.
Полчаса спустя она так споро и радостно принялась за огромную груду носков, будто для нее не существовало работы приятней, и с каждой законченной парой лицо ее становилось все светлее. При этом она время от времени посматривала то на часы, то на окно, и миссис Грант, хорошо понимая, о чем думает ее дочь, постаралась справиться со скатертями в основном сама. Ведь, несмотря на всю строгость характера, она была доброй и любящей матерью, которая надеялась привить своей р