– М-м… Окей, – мальчик опустил глаза в тарелку.
– Тост, тост! – закричал Люсик.
– А водки нальют?
– Это под шашлык-то? Красное вино надо.
– Водка на клюкве, попробуй! Сам настаивал.
– Водка должна быть чистая.
– Ты попробуй, а потом говори!
– Пробовал, потому и говорю: чис-та-я, только чистая…
– Боря, ты наступил на поводок, она пугается!
– Ч-черт… Уберите собаку!
– Фимка, сними поводок, я же просила!
– Она к тебе идет, сними сама.
– Ну мы выпьем или как?..
– Мама сделала селедку под шубой, вы пробовали? – Отец Алекса наклонился к Яну. – Покушайте обязательно!
– С селедкой? – капризный голос второй жены.
– Конечно, с селедкой, – убежденно пробасила Женя-Маркс, укоризненно покачав черно-седой гривой, – и «шуба», и винегрет. Ты никогда не любила селедку…
Не сложилась твоя жизнь, а все потому, что мой винегрет не ценила, читалось в ее голосе и взгляде.
– Деточка, ты мою «шубу» пробовала? – ласково обратилась она к жене номер один.
– А как же! – с готовностью ответила та. – Соскучилась ужасно.
Разговор становился оживленней и громче, веселье клубилось по всем правилам праздничного застолья, когда впереди еще целое воскресенье, и значит, некуда спешить.
– Это винегрет. Женечка сама делала, вы не думайте, не из магазина.
– Думать некогда, винегрет стынет…
– Это что, голубцы? Положи мне парочку.
– Я работаю с одним американцем, и…
– Моя мама такой делала, настоящий еврейский винегрет.
– И какой же русский не любит еврейский винегрет!
– Язык божественный! Маша, передай-ка мне хрен!
– А ты мне водочки налей, я виски не понимаю.
– Смотря какое виски, ты попробуй…
– Шашлык остался?
– Без хрена все же не то.
– Виски надо со льдом, а то никакого вкуса.
– У нас на работе один американец, так он говорит…
– У меня тост. Я хочу поднять этот бокал…
– Погоди, Фима, тут у дамы не нолито.
– Салат будете доедать? Последний, учтите. Кому салат?
– Я хочу поднять этот…
– Американец, его Джошуа зовут…
– Я хочу…
– Дайте человеку сказать! Уже скажи, Фима!
– Мам, я с Сережкой на велике покатаюсь, лан?
– Только по тротуару, слышишь?..
Протопотали по лестнице стремительные шаги, стукнула входная дверь. От сквозняка захлопнулся балкон, и громкий собачий визг разнесся по всему дому. «Ты ей придавил хвост, отпусти!» – «При чем тут я?..» – «Дверь отпусти, она боится!» – «Не бойся, девочка, все будет окей, иди к мамочке… Люсик, отойди. Не трогай!.. укусит, она напугана». – «Не знаю, кто больше напуган…» – «Ну-ну, хорошая девочка, хорошая. Лежать. Лежать! Лежать, кому говорю! Фима, дай кусочек сыра, там на столе…»
За окнами террасы медленно проехал лопоухий мальчик, следом бежал Сережа.
Какой я идиот!..
– Я выйду: вдруг они на дорогу выкатят, – Египтянка пошла к выходу. Она не удивилась или не заметила, когда Ян двинулся вслед за ней.
– Эй, вы двое там! – крикнул Люсик. – Не пропустите кофе, сегодня я варю!
– Имеет смысл пропустить, – тихонько сказал Ян.
О чем говорить, он не знал. К счастью, Юля начала говорить сама – рассказала, как ей привезли машину прямо из мастерской – оказывается, такой сервис есть; здорово, правда? Как ездила в лагерь за Антошкой, заблудилась и приехала позже всех.
– Сколько парню? – спросил он.
Глаза у нее карие, как у сына, наконец-то рассмотрел. И волосы тоже одинаковые – почти черные, только на солнце отсвечивают рыжеватым. Она вытягивала голову то в одну сторону, то в другую, пытаясь рассмотреть мальчиков.
– Двенадцать. Он маленький, хотя с Сережей они ровесники. Может, потом вытянется. Твои старше, да?
Ян взглянул удивленно.
– Мои?..
– Ну, в Сан… Альфредо, что ли. Тинейджеры…
– Сан-Армандо, – машинально поправил и засмеялся. Протерев очки, пояснил: – Это точно, постарше. Лет на пятьдесят в среднем. Мать и дядька. Ведут себя, как тинейджеры. Все время приходится разнимать…
Кто бы ни произнес «эти двое», формулировка приросла. На крыльце было сказано несколько малозначащих фраз. Египтянка вздохнула.
– Кофе я все-таки бы выпила.
– Я тоже. С коньяком.
– Знаешь, у меня никогда не было своего велика.
– У меня тоже.
Эти двое появились на пороге, и ничего не произошло, только головы повернулись в их сторону, даже Люсик поднял глаза от гитары – и снова запел:
А как мне проехать туда?
Притомился мой конь.
Скажите, пожалуйста…
Задумчиво кивали, слушая, родители Алекса. Сам он о чем-то тихо говорил с Максимом. У стола вторая жена вместе с белоглазой резали торт, одинаково слизывая с пальцев крем.
Фонарщик… та-ра-та-та-ра…
– Дальше не помню, – признался Люсик, прихлопнув струны.
– Играй, – властно сказала Регина. – Вот отсюда: «…небо ночное плечом», – и продолжила неожиданно высоким голосом:
Фонарщик уснул, моя радость,
А я ни при чем.
Ян удалился на кухню. Джезва была сухая, с потеками кофейной гущи. За прилавком на высоком табурете сидела первая жена, перед ней стояла бутылка с коньяком. Она смотрела в открытую дверь и что-то рассказывала, хотя рядом никого не было. Ян присел на соседний табурет.
– Дай мне тоже, – попросила женщина, когда он закурил. – Я Галя, если помнишь.
Она продолжала задумчивый монолог:
– И все то же самое. Та же водка, тот же Окуджава, те же бабы. Налей мне чуток. Ага, хватит. Мне давно-о-о хватит.
Она сделала глоток и задумчиво добавила:
– Рано я с него соскочила… рано. Пойдем к людям, – она медленно сползла с табурета, расплескивая коньяк.
Не забыть бы: Галина.
Над балконной дверью горел фонарик. Юли видно не было. Где ты, Египтянка? Больше не пели. Регина, сбросив золотую «праду», вытянула под журнальным столиком уставшие ноги. Пары с собакой больше не было. Вторая жена собирала чашки со стола. Борис, взяв бутылку виски, подсел к молчаливому парню в шортах и приветливо спросил:
– Налить?
Тот с готовностью протянул бокал. Уютно поерзав в кресле, Борис кивнул:
– Ну, давай!
– Да, – невпопад ответил тот.
– Ты мне, Борь, его не спаивай, нам еще домой ехать, – укоризненно сказала вторая жена, сметая крошки со стола.
– Мне вот интересно, – Борис азартно наклонился вперед, – ты был в отказе?
– Отказник! – парень поболтал виски, отпил.
– Расскажи про свою эмиграцию!
– Отказник, – радостно повторил парень.
– Я тоже, – посерьезнел Борис и приготовился к долгой беседе, но помешал Алекс.
– Тормозни, Боря. Джерри американец.
– American! – охотно подтвердил тот.
Максим согнулся от хохота. Смеялись все – добрым необидным смехом, как смеются над анекдотом.
– А чего он заладил: «отказник, отказник»? – растерялся Борис.
– Слово выучил, – объяснила рыженькая. – Он и другие знает, я научила.
Об американце говорили в третьем лице. Он улыбался привычно, не пытаясь проникнуть в чужое веселье. Потом отставил бокал и произнес громко и старательно:
– Perestroika – Gorbachev – otkaznik!
Отсмеялись, окружили Джерри, заговорили по-английски, недоумевая, что только сейчас узнали.
– Так он по-русски не понимает? – удивилась Женя-Маркс. Ее заверили: нет, не понимает. Женя-Маркс удивилась еще больше: – Так что ж он молчал?..
Неохотно, медленно поднимались – расходиться не хотелось.
– У кого-то был фотоаппарат, – спохватилась Регина, – давайте сфотографируемся! Чур, я с Алексом!
Женя-Маркс расшевелила дремавшего мужа, сына посадили между ними, остальные разместились вокруг. Ян сделал несколько снимков, и все с детским нетерпением всматривались в выползающие карточки.
Подошла Юля.
– Наверное, Шура тоже таким фотоаппаратом обзавелся. – И пояснила: – Мой приятель из Города, в Израиль уехал.
Яну хотелось рассказать про «Федьку», но Юля продолжала:
– Кстати, он жил в твоем районе, неподалеку от кинотеатра «Смена». Потом они переехали.
– У меня тоже друг там жил, – Ян улыбнулся. – И тоже переехал – сначала в другую квартиру, потом в другую страну. Теперь Саня фотографирует в Израиле. Давно не пишет…
Антоша неохотно натягивал курточку.
– Мам, можно я у Сережи останусь?
Юля медленно повернулась к Яну:
– Погоди: фамилия, случайно, не Гурвич?..
Ночная дорога была пуста, но Юля не спешила. Неужели прошло пятнадцать лет?..
И Шуркин голос со смешным перекатывающимся «р», больше похожим на «л»: «Остановка – кинотеатр «Смена», рядом дом с колоннами, квартира восемь». Пятнадцать, конечно же! Пятый курс, они с подругой Светкой шли к Шуре на день рождения.
Светка рассорилась со своим… кем? Слово «любовник» прочно забронировали Мопассан и Золя, и нужно было обладать прямотой бессмертной Маргариты, чтобы произнести его; «дружок» тащит за собой «любезного пастушка»; «друг» обозначает друга и более никого. Светка не была Маргаритой и поссорилась со своим хахалем, а Шура как раз был другом, и не поздравить его было нельзя.
– Проходите, – Шурка распахнул двери.
В прихожей было темно. В комнате переливалась нежная музыка.
– Таривердиев, – пояснил хозяин, кивнув на магнитофон.
Запомнилось – очень уж забавно Шура произнес это имя.
– Мы что, первые? – протянула Светка, оглядываясь.
Они не сразу заметили смуглую девушку с длинными распущенными волосами. Сидя на корточках, она перебирала пластинки. Девушка произнесла хрипловато: «Кира, – потом повернулась к Шурке: – Поставь эту». Юля незаметно обвела глазами комнату: диван у стены, книжная полка; на телевизоре фотография какого-то парня в профиль: нос, худая щека, рука с сигаретой у рта. Дым от сигареты был похож на кисейную занавеску – казалось, парень щурится, стараясь разглядеть что-то за ней.