Яков остановился у книжной полки. На него смотрело улыбающееся Юлино лицо.
– Я как раз ей звоню, – говорил Ян.
– Погоди, мне надо, – дядька листал записную книжку.
Раскатисто смеялся в телефон и что-то записывал, прижав ухом трубку. Договорил; сунул бумажку Яну:
– Знаешь, где это?
– Миль двадцать, у черта на рогах… А что тебе там?..
– Эт-т-т… Одна знакомая, давняя. Неважно. После ужина отвези, ладно?
Юлин автоответчик бодро приглашал что-то сообщить.
Я люблю тебя.
Я не могу без тебя.
Где ты, родная?
Он не мог эти слова сказать автоответчику.
После ужина («хорошие люляшки», похвалил Яков) он повез сытого дядьку в дальний пригород, к океану, где стояли стенкой многоэтажные дома. Назад, уверил Яков, он доберется на такси: «Фирма платит. Или… меня отвезут», – Яков подмигнул.
У хорошего моряка, как известно, в каждом порту жена. В последнее время Яков стал ездить в командировки чаще и охотней. Возвращался бодрый, молодцеватый, вот как в этот раз, и на вопросы сестры «об этой особе» вздрогнул. Спустя минуту понял, что речь идет «ну, о той, помнишь, я тебе говорила?..», и безответственно бросил: «А!.. Вроде ничего, симпатичная… фотографию видел».
За «симпатичную» получил истерику, но в облегченном варианте: раз видел только фотографию, то, может, оригинал уже морочит голову кому-нибудь другому. Легко впасть в заблуждение, когда очень этого хочешь…
Неожиданный дядькин приезд и столь же неожиданное исчезновение, вместе с сумкой, донельзя огорошили племянника. Мечта познакомить с ним Юлю отодвинулась в неопределенное будущее, да и его собственная встреча с ним оказалась скомканной: «что курим?» в аэропорту, торопливо съеденный люля-кебаб и стояние у полки, где дядька бережно перебирал артритными пальцами диски, потом книги; чашка чая да несколько выкуренных сигарет.
На полке что-то было неправильно, не так, как прежде. «Смерть Артура», Гольдони, Томас Вулф… Подсвечник, Юлькин подарок. Юлька!..
Фотографии не было.
Первую мысль, абсурдную, сразу отбросил: за каким чертом ему?.. Бред!.. Упала, не иначе. Никуда не могла деться.
…Развалив все три ряда книг, он сел на пол и закурил. Есть негатив в конце концов, отпечатаю. А сейчас поставим Гульда. Нет… нет, не это. Бетховен? – нет. Вот: «Партита номер 5» Баха – то, что нужно сейчас. На верхней полке диски стояли неровно.
Юлькина фотография, вынутая из рамки, криво торчала рядом с диском Ашкенази.
Через год – или два года прошло? – когда Ян переставлял полку, нашлась и рамка, давно ненужная; вспомнился сам эпизод, долгие поиски и мучительная попытка понять: зачем Яков это сделал?..
Алекс перебрался в Нью-Йорк, устроился в крупную корпорацию. Мечты о собственной компании, о клиенте, который должен был пойти, «как на мормышку», развеялись. Иногда встречали Бориса. Однажды тот позвонил и пригласил их с Юлей на свою лекцию о современной российской эмиграции. Тогда же сообщил, что Алекс опять женился… на своей первой жене. Вечером ехали в какую-то школу на другом конце города, на лекцию.
– Первая – это кто? – спросил Ян.
Юля не знала последовательности жен и подруг Алекса.
Двери школы были закрыты, внутри горело несколько тусклых ламп. То ли лекцию отменили, то ли они что-то перепутали.
На следующий день Борис позвонил: лекцию перенесли на неизвестное время. Был очень огорчен, обещал «заглянуть как-нибудь». И «заглянул» на следующий вечер. Весь какой-то неприкаянный, с осунувшимся лицом, он вручил Юле цветы и страшно сконфузился, когда, развернутые, они начали стремительно ронять лепестки. Засиделся допоздна. Пришел и на следующей неделе (без цветов, к счастью), потом еще… Навязчивых вопросов об эмиграции больше не задавал, историком себя не называл и больше слушал, чем говорил, выгодно отличаясь от самого себя в начале их знакомства.
Только шесть лет прошло – нет, семь?.. – а сколько изменилось! Их клуба – дома Алекса, всех объединявшего, – больше не существовало. С Алексом можно было встретиться в Нью-Йорке. Женился, подтвердил Борис, а жена… как кто? – Галка, вы ж ее видели. Сережка с ними, конечно, но сейчас в колледж собирается поступать, школу оканчивает. «Алекс – вы ж его знаете, – какую-то девчонку… в общем, как обычно. Галке бы махнуть рукой, но она его любила страшно; ну и взбрыкнула: подала на развод. Алекс думал: шутит; а Галина разозлилась и напрочь отказалась от денег – только те, что на Серегу слал, принимала, а так все чеки назад отправляла. Правда, иногда брала от родителей, Женя к ней очень нежно относилась, они вторую жену в упор не видели. Алекс им деньги давал, а папаша Галке отсылал. От денег она отказалась, а не приезжать не могла. Вот и встретились опять – в Нью-Йорке».
Ян вспомнил пьяную женщину на высоком табурете, фразу «рано я с него соскочила», ее приезды и долгое гостевание.
Борис рассказал, что Люсик с женой купили дом с огромной территорией, но очень далеко. Регина стала агентом по продаже недвижимости, и весьма успешным агентом.
– Задумаешь покупать дом – прямо к ней!
Ян закусил сигарету. Да нет; управлюсь как-нибудь. Он спросил о родителях Алекса. Тоже в Нью-Йорке, сообщил Борис, Алекс их перетащил. Но папа в доме престарелых – Альцгеймер, а мать («Женя-Маркс», улыбнулся, вспомнив, Ян) пока ничего, тьфу-тьфу.
– Алекс издал мемуары Мусика, папаши, – добавил Борис.
– Издал книгу?
– Ну как издал – перепечатал, размножил и переплел несколько экземпляров. С фотографиями, письмами… Твердый переплет, все дела. Старик уже не читает, но с книгой не расстается. В общем…
Он стал появляться чаще, сидел с Яном у компьютера, пил чай; подолгу торчал у книжных полок, опираясь на стену, что-то листал, иногда улыбался. Почти не рассказывал о себе. Как-то Ян спросил, как дела с его бизнесом, но лучше бы не спрашивал. Борис мазнул себя большим пальцем по горлу, что уж непонятного. Где-то работал; где-то жил; к себе не приглашал. В нем угадывалась – сам никогда не жаловался – какая-то неустроенность, и здесь, где никто не лез с вопросами, он отдыхал.
Появился интернет. Мир стал пугающе доступным – и намного ближе.
Давай поедем в город,
Где мы с тобой бывали,
Года, как чемоданы,
Оставим на вокзале… –
доносился с экрана четкий, сильный, немного задыхающийся голос Гердта. Юля с Яном слушали, боясь перевести дыхание. Долго молчали, потом одновременно посмотрели друг на друга.
– Поедем в Город?
– Конечно! Вот Антошка поступит в колледж – и поедем.
Умер Гердт, и не поехать в Город означало бы нарушить его завещание.
Антоша оканчивал выпускной класс.
Мир оплакивал принцессу Диану. С обложек журналов, из интернета улыбалось ее лицо.
О матери Терезе тоже скорбели, но менее горько: что ж, она свое пожила. Многие называли рождавшихся девочек Дианами; реже Терезами.
Подошла к концу чеченская война. Можно передохнуть и отпраздновать 850-летие Москвы. Хотя и так бы отпраздновали – президент Ельцин любил отмечать, а уж такой праздник и сам Бог велел.
Бог в России занимал все больше места. Обсуждали, не ввести ли Закон Божий в школах, и в юбилейной Москве снова воздвигли храм Христа Спасителя.
Не в Москве – здесь – все чаще слышалась на улицах, в кафе, магазинах русская речь, броуновское движение новых иммигрантов упорядочивалось: отыскивались знакомства, связи. В компании, где работал Ян, появился молодой программист из Челябинска.
Великое переселение народов продолжалось. Бежали люди из Чечни, полусожженной войной, и рассредоточивались где сумели, где получилось. Россия приглашала русских из прибалтийских республик, обещая жилплощадь, работу – места хватит всем… Не в центральных городах, конечно; но разве мала Россия? – однако смотрела косо на узбеков, армян, киргизов, не говоря о лицах кавказской национальности. Понаехали, понимаешь. Гастарбайтеры, чурки, чернож…е.
Кому позволяли обстоятельства, те пробивались в Америку, в Англию, в Израиль, в Ирландию, где зачастую встречали их лица бог знает какой национальности, обретшие право называться по имени страны, принявшей их.
– Ты слышал? – кричал Яков. – Рихтер умер! Рихтер!.. – Громко звучал «Хорошо темперированный клавир».
Максим с Ниной ждали второго ребенка. Событие, такое радостное и естественное, поразило: совсем недавно, кажется, Максим рассказывал о девушке («таких больше нет»), и Ян ни в жизнь бы не догадался, что это Нина, его «сестричка», которую он в глаза не видел до смерти отца. Единокровная сестра, до чего же необычно звучит… Это было в девяносто первом, только что приехал Иосиф, и Максим познакомился с Ниной. Через год появился Гедали, потом еще несколько семей, одна за другой, и каждый раз Яков обзывал его «идьотом».
«Зачем, – орал он всякий раз, – зачем тебе это надо?!»
«Так надо, Яша, ты же слышишь, что там делается».
«И что, всех перетащишь? Для всех будешь гарантом?»
«Для всех».
Ян не помнил лиц отцовских родственников, имена узнавал только из просьб о вызове и вписывал в документы… Переехали все. Селились близко к Иосифу, который считался старожилом и настоящим американцем, устраивались на работу, кто был в состоянии работать, учили язык. Семь лет простучало-протикало, как он не заметил? – и посмотрел зачем-то на часы, будто прямоугольные электронные цифры могли подсказать ответ. Они были совершенно точны, эти строгие часы, но не тикали. Не умели. Отцовский подарок, старый «Poljot», лежал в столе, беспомощный и безмолвный, мастерские не брались чинить.
Семь лет, растерянно пробормотал он. Ветхозаветные сюжеты какие-то – семь лет, большое переселение, а в мире появился всезнающий Гугл, и новый век вот-вот наступит…
Появились тоненькие видеодиски, и привычные кассеты стали казаться громоздкими.