Дом был построен весной. Покупатели, супружеская пара с ребенком, должны были вселиться, но вместо радостного переезда затеяли совсем другой процесс. Об этом упомянул, не вдаваясь в подробности, мужчина в выгоревшем комбинезоне. Сам он жил неподалеку и взялся за продажу дома по просьбе сына, занятого разводом. Яна, потенциального покупателя, не волновали семейные драмы, а продавец торопился. Если б один расспросил, то второй разговорился бы, подогретый сочувствием собеседника – те, что с акцентом, обычно слушают более внимательно и сочувственно; разговорился бы и выложил, как его сын ездил из одного магазина в другой, пока не нашел подходящие светильники для всего дома, сам видишь: с любовью выбирал, это ж их первый дом… Упаковали, чтобы не побились, – ехать-то далеко. Гнал изо всех сил и привез эти коробки, втащил в квартиру, а сам счастливый – вот жене сюрприз! Однако вместо жены нашел в спальне ее мобильник (рассеянная, вечно забывает его). Правда, и сам хорош: набрал ее же номер с этого телефона – с устатку, сказалась беготня за светильниками. В довершение к абсурду жена сразу отозвалась: «Уже соскучился, милый?» Голос ее звучал так интимно-нежно, словно она говорила из ванной и сейчас выйдет, замотанная в полотенце… Только тут он заметил, что телефон не черный, а серый, и картинка другая. Жена произнесла чужое имя, которое он успел услышать, прежде чем захлопнул телефон. Я бы на его месте грохнул эти фонари к чертовой матери, с горечью закончил бы продавец, если бы начал рассказывать; однако такие дела никого не касаются – наоборот, отпугнут, – а для него главное – скорее продать этот дом, развод дело недешевое; потому-то сын и не брал агента.
Суетный клубок сложных операций: переговоры с банком, юристом, оформление бумаг – занимали бездну времени. Джеку не приходилось сталкиваться с официальными инстанциями: решил – построил – заселил дом всякой живностью – нанял слуг – и живи в свое удовольствие! Ни тебе кипы документов, ни агента, который разобиделся, потому что в сделке не участвовал. Джеку было легче, хоть он и попотел на строительстве, в то время как Яна ждал готовый новенький дом, и особенно радовали глаз оригинальные светильники.
– Где тебя носит? – орал Яков в трубку. – Не могу дозвониться второй день!
– Отстань, Яша; некогда. Дом покупаю.
Дядька хрипло откашлялся:
– Кому?..
– Вам.
Ян ожидал взрыва негодования и был к этому готов. Яков очумело молчал, потом осторожно спросил:
– Мамашка знает?
– Узнает! И предупреди, что собираться рано – жду ответ от банка.
– Сколько… стоит?
– Не дороже денег. Если не хватит – добавишь.
Ян знал: обсуждать с Яковом нельзя – надо ставить перед фактом, пусть еще не свершившимся.
– Хорошо, конечно, – неожиданно согласился тот. – Если понадобится, – добавил поспешно.
К Яну вернулось ощущение, что все получится, все делается верно, как уже бывало раньше, когда помогал этот внутренний толчок.
Утренняя почта принесла голубой конверт.
«Дорогой Ян!
Ваши электронные письма получал, однако не хватало то времени, то души, чтобы вовремя ответить. Вы почти не пишете о себе. Как Я. Н., как Ваша мама? Здоровы ли?
Узнал от Александра Михайловича, что Вы были в Городе. Досадно, конечно, что мы не встретились. Я писал о болезни жены – тянуть с операцией было бы неосмотрительно. Перевесил Израиль – еще и потому, что там уже давно живет наш сын с семьей. Я-то виделся с ним, когда ездил, а жена истосковалась. Сокращая повествование, скажу главное: операция, как и восстановление, прошла благополучно. Врач, который наблюдал жену, заверил, что риска рецидива практически нет (у медиков удивительное пристрастие к слову “практически”, Вы не замечали?). Можно было возвращаться домой. Правда, жена не спешила – очень соскучилась по сыну, да и внуков мы впервые увидели воочию, только по фотографиям и наблюдали, как они росли. Старшего только что призвали в армию; он рад, а нам тревожно.
Мне хотелось навестить родных, которые так радушно приняли меня в прошлый раз. С горечью узнал, что троих уже нет в живых. Это само по себе неудивительно – они были старше меня, а ведь я тоже не мальчик, семьдесят шесть стукнуло. Неудивительно, да… но боль от этого не слабее. Нам не писали и не звонили, принимая во внимание болезнь жены. Тем не менее я повидался с одним кузеном; второго не застал – он уехал в Канаду.
Вот похвастался своим почтенным возрастом, и стало грустновато. Например, я вдруг отчетливо понял: для электронной переписки я слишком стар. Оттого, должно быть, и Вам не писал (что ни в коей мере меня не извиняет). Решил вернуться – если не к глиняным дощечкам или пергаменту, то к старой доброй бумаге.
Сейчас я нахожусь в положении “юноши, обдумывающего житье“. Незавидная позиция – давно вышел я из юношеского возраста. Между тем предстоит решить самое главное: возвращаться или нет. Иногда (Вам покажется смешно) сдается мне, что в советское время было намного проще: не было выбора. Сын и жена с невесткой уверяют, что спешить некуда. Здесь южное изобилие, льготная квартира, внуки; там – убогое прозябание двух пенсионеров. Когда мой сын спрашивает: “ради чего?“, мне нечего ответить. Я сказал бы: ради прошлого, ради Города, ради песка на взморье… Но взморье есть и тут, отвечают мне. Что касается прошлого, то я прожил – и пережил его – вместе со страной, где родился, при всем моем глубоком уважении к Израилю.
Простите, Ян, мое старческое брюзжание. Виноват еще и артрит – пальцы меня слушаются плохо, к инструменту почти не подхожу.
Нужно время, чтобы определиться окончательно. При всем том, что времени-то осталось с гулькин нос. И трудно привыкнуть к яростному солнцу, чужому морю… да и песок другой. Не попадаю я в такт этой жизни.
Дом бывает только дома…
Не перечитываю – сплошной минор.
Очень жду Вашего рассказа: каким Вы увидели Город? Сильно ли изменился? Что читаете, слушаете? Пишете ли? Надеюсь, что да.
Передайте привет Якову Натановичу.
Жму руку,
Вечером Ян отослал в Израиль диск и короткую записку: «Это мой Город».
Официальные дела с покупкой затянулись. Адвокат объяснил со всей возможной деликатностью, что разумнее оформить совместное владение недвижимостью («ваш дядя – пожилой человек, и в таких случаях мы советуем…»). Якова настолько заворожило слово «недвижимость», что он немедленно выслал доверенность и все необходимые документы.
Новый дом, Новый год – первый год нового века. Возбужденный Антошка говорил о предстоящем отъезде – второй семестр он проведет в Париже.
– За твой дом, Янек! – улыбнулась хозяйка, подняв рюмку. – Вы молодые, вам жить и жить.
Бася пришла, как обычно, в домашней одежде, только на плечи был накинут мужской твидовый пиджак. Она радовалась, хотя любой домохозяин огорчился бы, лишаясь аккуратно платившего жильца.
– В гости позовешь? – И долго не могла взять в толк, что «Янек» никуда не съезжает, остается в этой квартире, потому что дом купил не себе, а матери с дядькой.
Слушая, Бася запахнула плотнее пиджак и, заметив Юлькин взгляд, сказала тихо:
– Мужу покупали. Теплый, сносу нет. – Она прикрыла глаза, прижала морщинистую щеку к лацкану, хранящему не запах, а щемящее воспоминание о нем.
Антон скоро поднялся: «Меня ждут». Ян открыл шампанское; все трое смотрели, как на экране телевизора плавно спускается блестящий шар.
Юля рассказала про Стэна. Бася слушала внимательно, печально; потом обронила:
– Катынь… у каждого своя. То война. И нет ей конца.
Просторный пиджак соскальзывал с худых плеч. Война навсегда осталась с этой одинокой старухой. Если бы Басе чудом удалось о ней забыть, то напомнил бы номер на руке. Не часы – не снимешь.
Незаметно, по минутам удлинялись дни. Юлин день рождения встретили вдвоем. Будь ее воля, круглую дату вообще бы не праздновала. Как и все остальные. Ян смотрел растерянно, потом обнял ее за плечи: «Твой день, единственный в мире день. Если бы ты не родилась, что бы делал я?!» В этом возгласе было столько отчаяния, что ей стало не по себе. В детстве день рождения – главный праздник, он важнее Нового года, но чем больше дней рождения позади, тем более неловко себя чувствуешь.
– С новым годиком, Юлечка!
Покупали подарок вместе – швейцарские часы с римскими цифрами. На них не приходилось щуриться, часы были мужские, но тонкие, легкие. Когда вышли из магазина, Ян протянул пакет, обертка соскользнула: Станислав Важинский, «Памятник».
– Ян!.. – Она листала плотные белые страницы, но ничего не видела, буквы прыгали перед глазами. – Как ты?.. Когда? Где?..
Не выпуская книги из рук, она бухнулась на диван.
– А почему «Памятник»?
Он привык видеть на столе Юльки тоненькие тетради Стэна, на каждой была надпись от руки: “Pamiętnik” – и номер; сам не взялся бы придумывать. Она чуть было не сказала, что pamiętnik – это по-польски дневник; и хорошо, что не сказала. Никто бы не подобрал более точного названия. Пепел Стэна развеян у канадского обелиска, где ветер и горящие, не гаснущие свечки. Разве дневник Стэна не памятник?
– С новым годиком, Юлька!
…Всюду надо было успеть: объехать магазины (дом алчно требовал обустройства), проверить в очередной раз программу (баг нашли, но последний ли?), привезти Басе лекарство из аптеки.
Юлька привыкала к оглушительной тишине квартиры: сын в Париже. Разорвать эту тишину мог только пылесос. Он взревел и смолк обиженно, когда она выдернула шнур. Между сиденьем и спинкой дивана застрял Антошкин плеер. Взвинченный предстоящей поездкой, он забыл любимую игрушку. Нетерпеливо зазвонил телефон.
– Что курим?
– Антон забыл свой плеер.
– А что, почта в Париж не ходит? Отправим.
Ян давно не был в таком приподнятом настроении. Сил у него хватало на все. После работы мчались в чертову даль за диваном («очень похож на Яшин, только лучше»), по пути заруливали в магазин с фарфором, «а мамашка хочет ковер, я ненавижу ковры». Бег с препятствиями, среди которого не оставляла мысль о сыне в Париже.