Перезванивались они нечасто – связь была дорогая; пришлось освоить электронную почту, для которой пока не придумали внятного русского слова, а потому называли кто как. Она выбрала короткое слово: мейл. Освоила не сразу – медленно печатала по-русски латинскими буквами, писать сыну на английском было совсем нелепо. Выходила кое-как читаемая белиберда, иногда смешная.
Сын подселился к американскому студенту, задержавшемуся на год по сложной причине, вникнуть в которую не удалось. Приехать было бы заманчиво, но предложение повисло в воздухе вначале из-за поисков дома, потом из-за болезни Якова и срочного отъезда Яна, что в совокупности не только отдаляло Париж, но делало его практически недостижимым. Странным образом ее жизнь начала зависеть от благополучия Якова – постороннего, в сущности, и неприветливого старика.
Нет: их жизнь, ее и Яна, для которого «неприветливый старик» отнюдь не посторонний, а самый что ни на есть родной человек. Откуда идет эта биологическая неприязнь обоих «тинейджеров» к ней?.. Бессмысленные раздумья; лучше забежать в молчащую квартиру, потом – к Яну, ведь один он ужинать не станет.
Блямкнул компьютер – Антошка прислал мейл. Они с Джереми решили съездить в Амстердам – это близко, быстрый поезд, а интернет-кафе в Голландии тоже есть, Джереми там был, он знает все музеи.
Браво, Джереми! Сын еще не добрался до Лувра, но впереди целый год, так почему не погулять по Амстердаму с приятелем?..
…Они с Яном тоже могли бы поехать и в Амстердам, а прямо оттуда в Германию, куда зовет Миха, верный Ламме Гудзак. Они могли бы, но не могут, и какой смысл перебирать свои невозможности?
Где-то стоит Париж, бессмертный и зовущий, с его звучным и беззаботным французским щебетаньем, и как удивительно: сын, которого она привезла в Америку испуганным и робким школьником, обогнал ее – сидит в интернет-кафе в Париже, сердце Европы, собираясь в Амстердам!
И ждет ответа, спохватилась Юля.
За Антошку радовалась. Увидит полотна старых голландцев, сходит в музей Ван Гога, побродит вдоль каналов… И хорошо, что с ним едет этот Джереми; славный, должно быть, парень, и с Амстердамом уже знаком.
Окна интернет-кафе выходили на Люксембургский сад. Пробежав глазами мейл, Антон с облегчением убедился, что в нем нет традиционных родительских заклинаний (туда не ходи, много не трать, не пей из копытца…), и перевел дух. Ибо Рубенс Рубенсом, однако в Голландии в этом году легализовали проституцию, что и объясняло глубокий интерес славного парня Джереми к Амстердаму; не поехать, по его мнению, – дураком быть. Он обронил снисходительно, что проституция как таковая интересует его только с точки зрения социологии. Социология Антона не занимала; про то, что такие женщины существуют, он, конечно, знал, однако живые, не книжные проститутки волновали воображение совсем иначе. Потому что одно дело страницу перелистать, а совсем другое – оказаться рядом с легальной проституткой, сказать “Hi!”, они же по-английски говорят?.. От этой картинки перехватывало горло. Что сказать после жизнерадостного, как собачий лай, приветствия, он пока не знал, смутно надеясь, что как-то устаканится, к тому же рядом будет опытный Джереми со своей социологией. Чем легальная проститутка отличается от нелегальной, он представлял с трудом, и единственная аналогия – машину можно водить, получив права, – помогала слабо, скорее сбивала с толку.
Зато маме он купит альбом Брейгеля, например. И привезет Яну сигареты из Европы.
Скандинавские книжные полки встали в углу гостиной. В магазине на них живописно располагались несколько книжек, изысканный цветок в керамической вазе, плюшевый медвежонок и две свечи.
Новехонькую кухонную утварь разместили в нескольких шкафчиках; остальные заняли обеденный сервиз и бокалы. В обеих спальнях ждали застеленные кровати. Полотенца пригласительно лежали в ванных. Из люка на крыше падал столб света на только что собранный письменный стол: «Яша здесь будет работать». Единственное, что отсутствовало – вожделенный матерью ковер; остальное было готово для встречи гостей (вернее, хозяев) из Сан-Армандо.
Сгустился вечер, удивительно теплый для февраля. Напротив балкона стояла голая катальпа, густо темнея стволом и протянув ветки к серому небу. Ян с Юлей быстро распаковали стол и стулья, собрали вороха стружек и бумаги, подмели сверкающий паркет. Юлька была готова рухнуть от усталости прямо на новый диван.
Ян откупорил красное вино.
– Пойдем на балкон? Только накинь мою куртку.
Сидели на деревянных ступеньках. Юля вспомнила, как они приезжали в осенние вечера, когда с дерева медленно, неохотно падали листья и один опустился на плечо Яну, как золотой эполет.
– Юлечка… что мы наделали! Что – я – наделал!..
Он опустил голову и закрыл лицо руками. На ступеньке неподвижно стоял бокал с вином.
Она гладила ему плечо, руку, повторяя тихонько: «Ну что ты, Журавлик?.. Все хорошо, вот увидишь», уже догадываясь, что – нет, не все хорошо, и чувствуя горечь его отчаяния.
– Юлечка, скажи: тебе нравится дом?
Ответ мог быть только один.
– Очень нравится. Пряничный домик!
…Нравится ли? – повторила про себя. Нравится, как нравятся картинки в каталоге или продуманный дизайн красивого дома. Как нравится чужой уют оттого, что можно с облегчением вернуться к своему – не столь изысканному, но родному.
– Нравится, милый.
Иначе как Пряничный домик, Ян его не называл.
Яков с Адой переехали в конце февраля, причем Ада повторяла: «Сын сделал мне роскошный подарок к празднику»; Восьмое марта пунктуально праздновала из года в год.
Подготовка к переезду доносилась до Юли криками в телефон. Ян отодвигал трубку, закуривал и наливал полрюмки коньяка.
– Комод, понимаешь? Она без своего комода не поедет. И без чугунной утятницы, которую купила в церкви на распродаже за пятьдесят центов.
Юлька помнила чугунную неподъемную уродину – страшную, в гангренозных пятнах отбитой эмали; зачем?.. Ирония заключалась в том, что Ада ни разу в ней не готовила, но расстаться не соглашалась.
И пускай везет что угодно, только бы не мучила тебя.
Несколько раз они ездили в Пряничный домик, наводили порядок в идеально чистых необитаемых комнатах и даже спускаясь в подвал, огромный и пустой, не считая отопительного агрегата.
«Джек» настолько был поглощен обустройством Дома, что главные события остались на обочине, а между тем мир вошел в третье тысячелетие, прихватив с собой войны, теракты, катастрофы.
Обаятельного Клинтона сменил Буш-младший.
Российские издательства с редким единодушием отклоняли не рукопись уже, а напечатанную книгу Стэна Важинского. С тем же постоянством Юлька с Асей посылали стандартное письмо в следующее, благо издательства в России вырастали как грибы на дождливом рассвете.
Компьютеры совершенствовались, и в соответствии с их прогрессом делались более неуловимыми компьютерные вирусы, хоть Интернет обрел, с благословения папы римского, покровителя в самых высших сферах – святого Исидора Севильского.
На фоне мировых событий вселение в Пряничный домик прошло, как Ян выразился, почти бескровно: комод остался в Сан-Армандо, зато утятница триумфально переехала вместе с хозяйкой. Состоялось и неизбежное новоселье, прошедшее в приятной уже суете, с Асей и приехавшим из Нью-Йорка Алексом.
Дом Аде понравился. Самая просторная спальня по умолчанию досталась ей. Дядька занял вторую, поменьше. Третья пустовала недолго.
– Здесь я буду писать, – Ада замерла на пороге с тетрадью в руках.
«Здесь будет город заложен», – ухмыльнулся Ян.
– А про него ты не подумала? – вскинулся дядька, кивнув на Яна. – Захочет остаться переночевать – и где?
– Заночует в подвале.
– Почему в подвале?! – взорвался брат.
– Ему там будет очень удобно, – голос Ады был невозмутим. – И друзей можно пригласить, и курить…
Ян рассмеялся.
– Вы не подеритесь тут. Устраивайся, мать, где хочешь.
Мало-помалу налаживался новый быт. Вопреки сомнениям, Яков устроился на работу быстро, зарплатой был доволен, а что далековато ездить, так это не помеха, когда знаешь, что вернешься в новый (а главное, собственный) дом. Он и не заметил, как обжитую квартиру в Сан-Армандо стал называть «крысиной дырой». Здесь богатая акустика, и музыка звучит иначе. Сестра занята своими мемуарами, д-дура… Балкон просторный. Мешало – чем, он не мог объяснить, однако мешало – дерево. Торчит орясина… За каким, спрашивается, чертом?.. – а срубить, и все дела.
Большая светлая спальня, джакузи, веселая новая посуда – иными словами, весь уют Дома – радовали Аду три месяца. После чего выяснилось: не для того она сюда ехала, чтобы снова ишачить. И ни уговоры сына, ни беспомощные доводы брата не помогли.
Не для того. Точка.
– Мать. Объясни, чего ты хочешь?
Она хотела жить отдельно:
– Мне положено жилье. Вот у нас в Сан-Армандо…
Ян не мог этого постичь. Не мог осознать, что мать предпочитает «казенный» дом для старичья вот этому, новому, купленному и обставленному для нее!..
Дядька в беседу – если назвать это беседой – не вмешивался; махнул рукой и скрылся.
– Вернемся с Юлькой из отпуска – найду тебе жилье, – пообещал Ян.
– Я подожду, – кротко сказала мать. – А когда… в отпуск?
Это вместо: «Когда вы едете?», догадался Ян. Во рту стало горько.
– Послезавтра.
Не тащить же ее в рай на веревке. Пусть делает что хочет, она всегда так делала. Послезавтра они с Юлькой высадятся на Сен-Мартен, и тропическая жара сразу облепит обоих, они будут наслаждаться солнцем, горько-соленой карибской водой, друг другом, и… пропади все пропадом, они послезавтра сядут в самолет. Он снимет еще один фильм, «Остров-2001» – море не бывает одинаковым. И в голове послушно включился Бах, «Итальянский концерт» – именно такое море на рассвете.