– Люди как люди, – повторил Ян, – только чужие.
Чужие, да, согласилась Юля, а много ли вокруг осталось своих? Они с Яном были замкнуты друг на друге, самодостаточны – дома, на пляже, в отпуске. Праздники, дни рождения проводили вдвоем. С переездом Алекса круг общения распался. Время от времени появлялась Ася либо приглашала к себе. Как-то на концерте встретили Люсика, чуть поседевшего, с таким же значительным лицом и густыми бровями. Люсик шумно обрадовался, пылко приглашал в гости: «Приезжайте в субботу, у нас годовщина». Звал искренне, настойчиво. Провели вечер в большом доме Люсика с бледноглазой Миланой, где собралось много гостей, в том числе Регина с мужем. Она обрадовалась этим двоим, как утраченным и вновь обретенным родственникам, и засыпала вопросами. Со всеми незнакомыми познакомились, и хоть Ян избегал разговоров, он оказался в центре внимания благодаря видеокамере, которую привез. «Он профессионал! – объяснила Регина и повернулась к мужу: – Помнишь, как он сфотографировал нас?» Хозяйка дома, в чем-то длинном и вязаном, улыбалась бледными деснами: «Живем на отшибе, как помещики…» Чем-то компания напоминала ту, прежнюю, в доме Алекса, но не хватало непринужденности, громкого смеха, самого Алекса… Не хватало собственной молодости. Так смотришь на групповую фотографию и пытаешься вспомнить, увидев несколько знакомых лиц, откуда ты знаешь этих людей, думал Ян, однако память отказывается признать чужие лица. Наперебой вспоминали Бориса с его вечным вопросом об эмиграции, Алекса. «Как он родителей нянчил! – восхищалась Регина, словно забыла свои жесткие слова о прошедшем времени. – Будут ли наши дети так с нами возиться?» Забыла, решил Ян, или вспомнила, что самой… сколько, под шестьдесят? Ухоженное лицо, та же статная фигура, но более массивная, и если раздавшиеся бока скрыты под элегантной одеждой, то модная стрижка только подчеркивает жирную холку. Муж ее не изменился – такой же круглый, послушный, безмолвный.
Провожая, Люсик истово зазывал приезжать в любое время. Бывать, не приглашая к себе, было неловко; Люсик с Миланой охотно приехали – раз и другой, а на третий Милана неожиданно спросила: «Ты же как бы дом купил, а сам как бы живешь тут?..» – и блеклыми глазами обвела комнату.
Как бы… Почему они говорят «как бы», чего бы это ни касалось? «Ну, я как бы приду», хотя придет обязательно. «Скоро как бы Новый год». Так Новый год или нет, черт возьми?! «Боря как бы в Израиле». Почему «как бы», ведь он именно в Израиле?
Все, кроме Юльки с Антоном, пристегивали «как бы» к совершенно реальным явлениям и процессам, отчего предмет беседы утрачивал материальность; это озадачивало, заставляло переспрашивать, но ответ звучал «как бы» ответом, и нужно было либо молчать, либо принимать идиотские правила игры. Не хотелось ни бывать в гостях, ни приглашать «как бы» друзей к себе, но в соответствии с теми же негласными правилами все оставалось по-прежнему: перезванивались, ездили, приглашали.
Лорины родители тоже звали к себе: «Приезжайте на Хануку, будут только как бы свои». Так «свои» или как бы свои?! Хотя «свои» Шлыковых заранее казались такими же чужими, как и сама Ханука. Дома, в Городе, даже при бабушке никогда не отмечали традиционные еврейские праздники. Американские – День независимости и День благодарения, даже таинственный, зловеще-карнавальный Хэллоуин – казались более понятными. То ли сказывался возраст, то ли что-то другое, но Ян стал избегать всего, что было для него внутренне неприемлемо, будь то книга, которую как бы надо читать (кому надо?), или выставка, которую нельзя пропустить (кому нельзя?..).
– Почему мы с тобой не суем всюду «как бы», почему? Ты можешь сказать: «Антошка как бы женится»? Нормальный человек задумается, женится он или как бы…
Юлю не меньше раздражало двойственное, сомневающееся как бы, пока ее вдруг не осенило, что неслучайно вкрался и прочно поселился в речи навязчивый оборот: после одиннадцатого сентября самое прочное, надежное, очевидное лишилось основы, фундамент ушел под землю, буквально провалился в тартарары, вместе с человеческими жизнями. Тогда и пропала уверенность не только в завтрашнем дне – в сегодняшнем, и первый, кто сказал: «я завтра как бы поеду в Нью-Йорк», оказался прозорлив, ибо никакой гарантии, что ему будет куда поехать, уже не было.
Простуда затянулась, Ян сильно кашлял. Зима хороша, когда смотришь в окно, или снимаешь летящий снег и замерзших, съежившихся воробьев, или сидишь у камина. Камин уютно горел в Пряничном домике, перед ним сидел Яков, а в комнате Яна пощелкивали батареи, было тепло, но дуло от окон. Он сидел перед компьютером в любимом шотландском свитере, толстом, как валенок, и все равно тянуло холодом с улицы, руки стыли. Закашливался, вставал и шел на кухню выкурить сигарету. «Все путем, – успокаивал он Юлю, – нормальный кашель курильщика».
«Нормальный кашель» обернулся бронхопневмонией. Выздоровление шло долго и как-то неохотно. «Вы не думали бросить курение?» – врач был вежлив, не пугал – это было неэтично; вопрос прозвучал философски. «Нет», – ответил Ян, и больше к обсуждению не возвращались. Он был сыт лекарствами. Антибиотики вызвали к жизни тихо дремавшую язву, которая требовала новых лекарств, а значит, опять надо было к врачу. Юля не подавала виду, что волнуется: когда болел живот, его все раздражало.
Лора скрупулезно планировала все жизненные события. Что и сколько купить в супермаркете, как оплачивать счета (сначала телефон и газ, потом электричество), кто поедет в химчистку, на какие концерты ходить и когда менять масло в машине. Предстоящая свадьба была не только радостным событием, но и серьезным мероприятием. Она выбирала цветы, платье, помещение, туфли, состав и число гостей, оркестр и фату; когда садилась за пианино, пальцы неистово бегали по клавишам. Юля не понимала: свадьба в ноябре, зачем суетиться в марте? Заходила к ним нечасто, с Антоном говорила по телефону – Лорина нервозность висела в воздухе, не выветриваясь.
Кашель Яна стал слабее, превратился в привычное покашливание. Постепенно успокоилась и язва – таблетки стояли на тумбочке рядом с кроватью. «Мне нужно тепло», – повторял он.
– И костюм, – напомнила Юля.
– Почему я не могу?..
– В джинсах? Исключено. Потому что я буду в вечернем платье.
– Я никогда не видел тебя в платье.
С опозданием понял, что не надо было это говорить. Юлька молча ушла в спальню. Пойти за ней не решился, сел у компьютера, бездумно и тщательно вырисовывая шахматную ладью на чистом листе, и повернул голову на скрипнувшую дверь.
Юлька стояла на пороге. Такой он ее никогда не видел. Если вот это синее, как ночное небо, называется «вечернее платье», то куплю чертов костюм хоть сегодня. Стало стыдно: собрался ведь идти в любимом вельветовом пиджаке, хорош бы я был. Юля, чуть улыбаясь, наклонила голову к плечу:
– Ну как?
– Юлечка… А днем это можно носить? Я тебя никогда…
Знаю. Ты никогда не видел меня нарядной, мы привыкли к нашим джинсам, простым джемперам и курткам. «Всегда», «никогда» – слова для него сохранили свой первозданный смысл. И так во всем: он никогда не фальшивит. Инструмент, не нуждающийся в настройке.
«Хоть сегодня» костюм не купили – до ноября вагон времени. Наступило долгожданное лето, стало тепло, скоро весь город укутает душный зной. Откроешь дверь на улицу – и моментально запотеют солнечные очки от влажного, как горячий пар, воздуха. Спасение – кондиционер: подставишь лицо – и поймешь, что такое блаженство. К тому же дядька ни на что не жалуется, да и выглядит вполне прилично, не смотрит жалкими глазами, не ждет похода к врачу. Мать занята своими мемуарами: велела купить в русском книжном Макиавелли (для вдохновения, что ли?).
…Самое хорошее, что могло в твоей жизни произойти, – это Юлька. Вот так, очень просто – Юлька, Египтянка моя.
В магазине он растерялся. Костюмы, костюмы… Вспомнилось, как отец совал ему деньги, чтобы купил костюм. Был солнечный день, очень яркий, и так явственно увиделось отцовское лицо: отечное, нездоровое лицо человека, которому так недолго оставалось видеть яркий солнечный день. И пронзило чувство вины: надо было купить костюм, пойти с ним вместе – и купить, он бы порадовался. Первый костюм – школьную форму – тоже привез отец, и не было в его детской жизни большего счастья, чем увидеть настоящий костюм на настоящей парте. Школа быстро прискучила, как всякая лажа, но парта, костюм и запах кожаного ремня в то утро навсегда остались праздником.
Яну никогда не приходилось покупать себе костюм – школьной формы было достаточно. Когда же вырастал из нее настолько, что никакими бабушкиными усилиями нельзя было сделать рукава и брюки длиннее, мать покупала новую. В старших классах правила не были такими строгими, можно было носить старый дядькин пиджак. Школа сменилась армией, пиджак Якова вернулся в шкаф, Ян надел солдатскую форму, которую после армии изживал из себя, каждое утро натягивая выглаженную бабушкой свежую рубашку, какие-то брюки с Яшкиным пиджаком, отдохнувшим на вешалке за два года. Потом наступила Америка, где костюм принято было надевать на интервью – по одежке встречают, – но с работой везло: встречали по резюме, не глядя на «одежку»; в чем ты сидишь за компьютером, значения не имело, только пиши программы.
Глядя в зеркало на себя в темно-сером элегантном костюме, Ян послушно поворачивался по указаниям человека, склонившегося к его брюкам. «Завтра после четырех», – сказал человек, поднимаясь с колен. Оказалось, брюки специально продаются неподшитыми – подгонку делают индивидуально. Завтра так завтра. В огромном магазине было прохладно, удушливо пахло тканью, костюмы на вешалках напоминали неподвижную равнодушную очередь. Ян вышел на улицу, где можно было откашляться и с наслаждением закурить. «Тебе нравится?» – в который раз спрашивал он Юльку. На заднем сиденье лежали коробка с туфлями и пакет с двумя рубашками, подобранными к костюму.