– Янек!..
Ядвига встретила на пороге: Бася в больнице. Кое-как объяснила, что не могла дозвониться, приехала – и нашла хозяйку на полу, рядом с упавшим телефоном: споткнулась о провод.
В госпитале стояла прохлада. Рядом с Басиной кроватью торчала капельница. «Zimno, zimno», – повторяла старуха. Бредит, решил Ян.
– Ей холодно, – прошептала Юля.
Медсестра принесла нагретое одеяло.
Ждали результатов рентгена. На одеяле лежала худая рука с воткнутой иглой, прямо над бледными цифрами лагерного номера.
– Янек, – отчетливо произнесла старуха и протянула свободную руку. Сухая ладонь казалась раскаленной. Не меньше сорока, подумал он.
Кабы только температура… Рентген показал перелом шейки бедра. Когда-то после такого перелома старая Бестужевка, которую только бабушка называла Анной Ермолаевной, переживала, что не сможет подниматься на пятый этаж. Ей пришлось только спуститься – последний раз, по пути на кладбище. Но то было другое время, другая страна; здесь мощная медицина, неужели ничего нельзя сделать?
Они вернулись в безмолвный дом. Окна чернели – все, кроме верхнего витражного окошка, за которым горела настольная лампа. Скоро заверещит будильник Эрика, но оба так устали, что рухнули в постель, не заведя свой.
Басю вылечат, она снова будет сидеть на веранде, греясь на солнце. Не может быть, чтобы не вылечили; ведь Америка.
Бедро прооперировали, зато началась пневмония. На борьбу с ней бросили мощные американские антибиотики, но что могут сделать самые лучшие лекарства и безукоризненный уход, если кончились жизненные силы?.. На похороны никто не приехал – у Баси никого на свете не осталось в живых, объяснила Ядвига. В крематории постояли втроем: Ян с Юлей и Ядвига в черном платке. Больше шестидесяти лет из своих восьмидесяти трех Бася прожила с клеймом на руке, и только сейчас оно сгорело – вместе с рукой, вместе с Басей. Намеренно ли она распорядилась о крематории, которого чудом избежала в лагере, в отличие от матери и сестер, и превратилась в дым, чтобы теперь соединиться с ними – в вечности? «Война у каждого своя», и не потому ли Стэн Важинский записывал «свою» войну, не потому ли в конце жизни скорбел, а не радовался, что остался в живых?
– Твоя хозяйка? Так она, ты говорил, была старая совсем? – Яков закурил. – А кому ты теперь за квартиру платить будешь?
Ян об этом не думал. Все произошло внезапно и так же внезапно кончилось.
– Пока не плати, – деловито соображал дядька, – потом объявятся наследники, дом выставят на продажу… Там разберешься.
Басины наследники… Что, дядька не слушал его – или не слышал?
Надо спросить Эрика, решили Ян с Юлей, ведь он тоже Басин квартиросъемщик. Эрика, кстати, не было не только видно, но и слышно; может, уехал в отпуск и до сих пор не знает, что Баси больше нет?
Оказалось, Эрик отлично знает. А за квартиру платить Ян обязан ему, Эрику, новому владельцу дома; вот и документ, подтверждающий его статус. Эрик, однако, не планирует сдавать верхний этаж, равно как и любой другой; истечет срок договора – и до свидания.
Все разъяснилось просто. Трудолюбивый жилец, некогда снявший одну комнату, позднее откупил второй этаж по какой-то бесхитростной цене, взяв на себя обязательство поддерживать дом в порядке. Бася не вникала в юридические тонкости: только что схоронила мужа и не было ей дела до текущего крана – спасибо квартирант взялся починить. Надежного адвоката, к сожалению, не было тоже: чтобы отвязаться от инициативного Эрика, старуха подписала бумагу, согласно которой жилец сделался совладельцем дома. Знала ли хозяйка, что подписывает, или поняла много позже? Поняла, наверное, потому что в какой-то момент поделилась с Ядвигой – совсем недавно, когда Эрик затеял строить гараж во дворе, что объясняло доски и колышки.
Договор истекал вместе с годом, в конце декабря. Надо было срочно искать квартиру. Можно было к Юле – квартира вот-вот освободится, молодая семья готовится переезжать в новый дом. «Очень удобно, – взахлеб говорила Лора, – мама с папой совсем близко. Конечно, мы к вам тоже будем Пуську привозить, если… если никто не будет курить, это вредно для ребенка».
Положим, это вредно, разозлилась Юля, но ты ж отлично знаешь, что при ребенке никто не курит; могла бы промолчать. Ян молча вышел. «Если курить на крыльце, то дым идет в окна», – не унималась Лора. «Помолчи», – оборвал Антошка.
В этой стране да не снять квартиру? Да хоть дом, хоть целый особняк – полным-полно, были бы деньги! Денег, однако, было мало, а цены на квартиры сильно подскочили. До чего же не хотелось Яну расставаться с обжитым уютом старого дома, с радужным окошком, но дом без Баси все равно был немыслим. Его тронуло, что старуха запомнила день его рождения, и когда после юбилея они с Юлькой вернулись из Пряничного Домика, заглянула поздравить: прошелестела «вшисткего найлепшего» и медленно пошла к себе. За последний год она еще больше похудела и почти утопала в широком пиджаке на плечах…
Яков был красноречив как никогда.
– За каким чертом тебе снимать? – орал он, явно забыв, сколько лет он сам снимал. – Живи здесь, это наш общий дом!
Уговаривал долго, закончив на менее патетической ноте:
– Тем более ты все равно платишь…
Живи… платишь… Ни черта не соображает?
– Яша, я не один.
Яков остановился, замер над плитой и… предпочел не услышать: чиркнул спичкой, загремел чайником. Облокотился на стол, придвинул пепельницу, закурил.
– Я же не говорю: навсегда. Мамашкина спальня пустая, кабинет пустой… Поживи, пока найдешь, я знаю?.. Ты же все равно платишь, – повторил с упором.
Ян поднялся.
– Мне пора. Поздно.
– Ты эт-т-т… переезжай, а?
Съезжать надо было через два месяца. Маленькая квартира, которую они присмотрели, стоила в полтора раза больше нынешней; плюс доплата за гараж. А до февраля – до Парижа – всего ничего.
Дома – пока еще это был их дом – за кухонным столом сидела заплаканная Ядвига, Юлька ее успокаивала. Новый хозяин объяснил Ядвиге, что платить не намерен – он не просил ее приходить и убирать, а что Бася просила, так это его не касается. Такими ли словами Эрик объявил свою волю и сколько остался должен Ядвиге, понять было непросто. Когда та наконец ушла, Юлька повернулась к Яну.
– Что-то случилось?
Он рассказал. Несколько раз прозвучало слово «временно».
– Почему ты молчишь, Юлечка?
Потому что ты принял решение. Потому что мне нечего возразить.
– Юлька, не молчи. Не молчи, пожалуйста.
Человек обрастает вещами, словно днище корабля ракушками. Чемоданы, сумки; мешки, пакеты, коробки… Ян отвозил их в Пряничный Домик, а вещи не кончались. Они ночевали в Юлькиной квартире, где все было расставлено, как до вселения Лоры. Даже пылесос у дивана стоял так, словно Антошка только что уехал в Париж, и если бы не стойкий запах пряностей да крохотный белый носок с голубой полоской, валявшийся под столом, то могло бы показаться, что вернулись на пять с лишним лет назад, когда в Нью-Йорке высились башни-близнецы, тинейджеры жили в Сан-Армандо, Пряничный Домик существовал только в сказке, а Ян сидел у компьютера в Басином доме под разноцветным, как наряд Арлекина, окном.
Яков радовался как ребенок. Он с готовностью кивал: временно, да. Конечно, временно. Разве существует что-то постоянное? Вот он приехал, это сколько же… двадцать семь лет назад, ого! – почти тридцать; и стало быть, вся предотъездная жизнь была временной, разве не так? А Сан-Армандо, потом эт-та… Надька; тоже временно! Сюда переезжать и не собирался; кабы не болячка (тоже временная), так и не согласился бы. Да что хорошего было в Сан-Армандо, в съемной квартире-крысятнике? Потому и переехал, внезапно понял Яков: из-за «крысятника». Доктора везде имеются. Дом другое дело, дом – это насовсем, это недвижимость. Яков не то чтобы забыл страх перед долгими бессонными ночами, нет: его вытеснило другое – жажда разговаривать или перед ужином ставить на стол две тарелки вместо одной, произносить простые слова вроде «дай соль», хотя мог и сам дотянуться; вместе курить или смотреть телевизор и рассуждать о политике… Временно, конечно; сама жизнь и то временна…
В воздухе летал, почти не падая на землю, мелкий снег. Ян в окно смотрел на голое дерево, ствол влажно блестел. Его немного лихорадило – так обычно начинался бронхит. Сам виноват – сколько раз выскакивал без куртки, таская вещи? Перетащил; и что теперь?.. Явно росла температура, на работу не поехал. Юлька звонила: привезти что-нибудь? «У меня все есть».
У меня все есть, Юлечка, только тебя со мной нет.
Он сразу понял свою ошибку: не надо было сюда, нельзя… Понял еще раньше, когда паковался – вернее, беспорядочно запихивал все, что попадалось под руку, в очередной мешок. Яша не виноват – он хотел как лучше, вечно привык экономить: «зачем тебе платить за дом и за квартиру – живи здесь!» Вынул сигарету – больше по привычке, чем от желания; наверняка температура.
В дядьке все раздражало: надсадный кашель по утрам и громкое раскатистое харканье; шаркающая походка, драные тапки, которые тот пыхтя выуживал из-под мебели; раздражала его привычка много, быстро и жадно есть, и двери, которые он не закрывал, а бросал, и стены тряслись от грохота. Раздражал весь Яков, ничуть не изменившийся с того далекого времени, когда они жили вчетвером в одной комнате, даже вещи – ключи, бумажник, туфли – разбрасывал так же, как тогда. В бумажнике лежали другие деньги, носки на полу были американского происхождения, что не имело никакого значения, потому что Яков остался прежним. К бессильному раздражению добавилось чувство вины: дядька такой, как есть, его не изменить.
И дом, когда-то полюбившийся, обернулся чужим. Он был обжит Яковом и подстроился под него так же, как сам Яков приспособился к дому. Дом отторгал Яна – второй хозяин ему был не нужен.