знал, как это сделать. К тому же был самоучкой и обладал слишком большим жизненным опытом, чтобы прислушиваться к кому бы то ни было. Возможно, инстинктивно чувствовал неизбежный, как сказали бы сейчас, «когнитивный диссонанс», а проще говоря, психический дискомфорт.
Вот такие они — самоучки. «Упертые». В принципе — не способные доверять кому-нибудь, помимо себя самого.
Вот он и пробивался самостоятельно. Потому что по-другому не мог — только вперед и только в одиночку.
Это время длиной в год (лето 1898-го — весна 1899-го) Джек Лондон назвал самым трудным в своей жизни. Период был действительно очень труден во всех смыслах.
Во-первых, с финансовой стороны («Деньги у Мартина были на исходе… Разнообразные кушанья уже не готовились в его маленькой кухне, так как у него оставалось всего с полмешочка рису и немного сушеных абрикосов. Этим он и питался в течение пяти дней». Чуть позже: «Последней его покупкой в овощной лавке был мешок картофеля, и целую неделю он ел одну картошку по три раза в день…» Тогда же: «Время от времени он обедал у Морзов и этим поддерживал немного свои силы, хотя, глядя на множество расставленных на столе яств и из вежливости отказываясь от лишнего куска, он испытывал танталовы муки. Иногда, поборов стыд, Мартин отправлялся в обеденное время к своей сестре и там ел столько, сколько осмеливался, — впрочем, все-таки больше, чем у Морзов». И наконец: «Несколько дней спустя Мартин заложил часы, а потом и велосипед; сэкономив на провизии, он накупил марок и снова разослал свои рукописи»… — это «Мартин Иден». Свидетельства подобного рода из книги «Джон Ячменное Зерно» уже приводились, но вот еще одно оттуда же — очень короткое: «Положение стало отчаянным…»).
Во-вторых, в творческом плане. Литературные неудачи воспринимались Лондоном явно тяжелее финансовых — в конце концов, к лишениям, бедности, даже к недоеданию он был привычен, а вот то, что его не печатают и он не понимает причин, было, конечно, почти невыносимо…
В-третьих, тяжким грузом давило непонимание Мэйбл — ее «мелкобуржуазное» сознание (несмотря на степень бакалавра искусств Стэнфордского университета), как уже говорилось, просто-напросто не способно было принять тот факт, что творчество может быть целью и содержанием жизни. Искусство — музыка, живопись, стихи и проза — всё это прекрасно, но, помилуйте, какое отношение они имеют к комфортному существованию человека, семьи? Вот бизнес, какая-то «практическая» специальность, вроде юриспруденции или бухгалтерии, приносящие реальный доход, — другое дело. Роман «Мартин Иден» насыщен суждениями Руфи по этому поводу. Стоит ли сомневаться, что в них — отзвуки тех дискуссий, которые вели (устно и письменно) Джек Лондон и Мэйбл Эпплгарт? После возвращения Лондона из Клондайка влюбленные начали отдаляться. Это — очевидно. Джек, повторим, «перерос» этот (возможный) союз. Чувства умирали. А это всегда мучительно больно. Мэйбл все еще хотела выйти за него замуж, но «мезальянс» (а это был, по ее мнению — и ее матери! — мезальянс) должен быть подкреплен материальным успехом, какой-то, пусть небольшой, финансовой стабильностью. Но ничего подобного и близко не было. Он отдалялся — «дрейфовал» куда-то в сторону, туда, где, по ее представлениям, не может быть ни того ни другого. Непонимание рождало взаимное раздражение. Слишком редкие встречи — Джек обитал в Окленде, а она (с папой и мамой) в Сан-Хосе — и «любовь по переписке», конечно, усложняли отношения. Судя по всему, кризис пришелся на конец осени 1898-го — зиму 1899 года. 30 ноября Джек пишет Мэйбл большое письмо, в котором обвиняет возлюбленную в непонимании и пытается откровенно рассказать о себе. Это письмо часто используют биографы — в нем Джек Лондон весьма ярко живописует некоторые детали собственного детства. Но нас интересуют не они, а вот этот пассаж — в самом начале письма:
«Я весьма ценю ваш интерес к моим делам, но — между нами нет ничего общего. В общем — очень и очень примерно — вам известны мои устремления; но относительно реального Джека, его мыслей, чувств и т. д. вы находитесь в полном неведении. И тем не менее сколь бы мало вы ни знали обо мне, вам все-таки известно больше, чем любому другому. Я сражался и продолжаю вести свой бой в одиночку».
Кстати, в том же письме есть и слова о сестре Элизе, которую Лондон тоже обвиняет в непонимании и (не без оснований) в ней видит «союзника» Мэйбл:
«Вы пишете — следуйте советам сестры. Я знаю, что она любит меня. И знаю, как сильно она меня любит. И даже знаю, почему. Но в то же время, хотя мы живем рядом и общаемся постоянно, но разговариваем по-настоящему, в лучшем случае, раз в год. Если бы я слушал ее, следовал ее советам, то сейчас, скорее всего, был каким-нибудь клерком с зарплатой в сорок долларов ежемесячно, чиновником на железной дороге или чем-нибудь еще вроде этого. И зимнее пальто было, ходил бы в театр, круг знакомых был бы у меня приличный — в каком-нибудь дурацком обществе состоял и разговаривал бы как обыватель, и мысли у меня были бы такие же — обывательские. Короче говоря: набивал брюхо, жил в тепле, не мучился сомнениями, не страдал амбициями, не скребло бы на сердце и никаких устремлений, разве что мебель сменить да жениться»[147].
Довольно жестко сказано. И слова эти, конечно, обидели Мэйбл. Но вот ведь в чем парадокс: упрек, адресованный Элизе, адресован и невесте — ведь и она хотела примерно этого. Признавалась себе или нет, но хотела «простого женского счастья». Тем более что сестру Джек понимал и оправдывал: «…она одинока, бездетна, муж у нее больной… — ей надо кого-то любить». Впрямую он не спросил Мэйбл: «А ты-то почему такая?» Но вопрос звучит между строк.
Она обиделась. Не ответила на это письмо. Не ответила и на следующее — декабрьское и… даже не поздравила Джека 12 января с 23-летием[148]. Вообще-то, эти письма — ноябрьское, декабрьское и рождественское[149] — свидетельства глубокой депрессии, в которой пребывал Лондон. На Рождество он писал Тэду Эпплгарту: «Никогда в жизни мне не было так тяжело, как сейчас». Фрэнк Аттертон, друг детства, с которым Джек иногда встречался и обменивался письмами, сообщал, что в эти дни он заговаривал с ним о самоубийстве — «намекал», что и такой вариант возможен[150]. Положение и в самом деле было очень и очень печальное: все, что можно было заложить, он заложил, работы не было, денег не было, из редакций никакого отклика. Даже писать он не мог — 31 декабря заканчивался срок аренды пишущей машинки (разумеется, на прежней, допотопной, он уже не работал), а денег, чтобы заплатить, у него не было. Да что там машинка! Шла зима, зимой в этих краях холодно, а пальто у него не было — давно пылилось в ломбарде.
Вместе с тем нельзя сказать, что Джек «закусил удила». Еще в начале осени, 1 октября 1898 года, он сдавал (и серьезно готовился!) экзамен на должность почтового чиновника. В январе подвели итоги этого конкурса и сообщили, что он набрал максимальное количество баллов и стоит первым в списке, но… вакансии придется подождать. Сколько? Никто не давал ответ, но ему пообещали высокую зарплату — первые полгода 45 долларов в месяц, а затем уже и 65 долларов. О своем успехе он не преминул сообщить Мэйбл[151]. Она больше не дулась.
Занятия литературой продолжались и не стали менее интенсивными. Он вспоминал: «Я просиживал за столом с рассвета до поздней ночи: писал и перепечатывал на машинке, штудировал грамматику, разбирал произведения и стили разных авторов, читал о жизни известных писателей, стараясь понять причины их успеха. Пяти часов сна мне было достаточно, остальные девятнадцать я работал почти без передышки. Свет в моей комнате не гас до двух-трех часов ночи…»
Джек вспоминал свои мечты тех дней: «Ох, если бы сейчас освободилась вакансия на почте, вот было бы счастье!» Но вакансия не открывалась и «никаких перспектив постоянной работы не было».
Однако судьба уже поворачивалась к нему лицом — просто он еще об этом не знал. Первый сигнал поступил из журнала Overland Monthly. Вскоре после Нового года Лондон получил от его редактора письмо, в котором тот предлагал опубликовать один из присланных им в редакцию «северных рассказов» (это был знаменитый «За тех, кто в пути»), рассыпал похвалы, но заплатить обещал… только пять долларов.
Казалось бы, радостное известие, но вместо радости автор рассказа, похоже, испытал разочарование. Ведь он был уверен, что ему заплатят никак не меньше десяти долларов, а тут только пять… Гневную филиппику по этому поводу читатель, возможно, помнит — Джек Лондон вложил ее в уста Мартина Идена:
«Пять долларов за пять тысяч слов! Вместо двух центов за слово — один цент за десять слов! А издатель еще расточает ему похвалы, сообщая, что чек будет выслан немедленно по напечатании рассказа! Значит, все это было вранье — и то, что минимальная ставка два цента за слово, и то, что платят по приеме рукописи. Все было вранье, и он просто-напросто попался на удочку. Знай он об этом раньше, он не стал бы писать. Он пошел бы работать — работать ради Руфи. Он ужаснулся, подумав о том, сколько времени было потрачено на писание. Ради того, чтобы в конце концов получить по центу за десять слов! И другие блага и почести, которые, по словам газет, сыпались на писателей, вероятно, тоже существовали лишь в воображении газетчиков. Все его полученные из вторых рук представления о писательской карьере были неверны: доказательство налицо. “Трансконтинентальный ежемесячник” стоит двадцать пять центов номер, и красивая обложка указывает на его принадлежность к первоклассным журналам. Это старый, почтенный журнал, начавший издаваться задолго до того, как Мартин Иден появился на свет. На его обложке неизменно печатается изречение одного всемирно известного писателя, указывающее на высокие задачи “Трансконтинентального ежемесячника”, на страницах которого начало свою карьеру упомянутое литературное светило. И вот этот-то вдохновляемый высокими задачами журнал платит пять долларов за пять тысяч слов! Тут Мартин вспомнил, что автор изречения недавно умер на чужбине в страшной нищете, — и решил, что ничего удивительного в этом не было. Да. Он попался на удочку. Газеты наврали ему с три короба про писательские гонорары, а он из-за этого потерял целых два года! Но теперь довольно. Больше он не напишет ни одной строчки! Он сделает то, чего хочет Руфь, чего хотят все кругом, — и поступит на службу»