олотоискателях. Прислушался он, видимо, и к совету Бриджа: не замыкаться на «высоколобых» журналах «с репутацией» (тех, что выходят ежемесячно и продаются от 25 центов за номер и выше), а попытать счастья в изданиях попроще — ценой в 10 центов, а также в еженедельниках развлекательного характера — на Востоке их сейчас немало. Поэтому если и случались «отступления», то они имели исключительно финансовую подоплеку. Пример: тогда же, в июле, журнал «Космополитэн», незадолго до того приобретенный медиамагнатом У. Р. Херстом, объявил конкурс с премией в 200 долларов за лучший очерк на тему «Что теряет тот, кто действует в одиночку?». В обществе индивидуалистов тема скандальная, но Херст (создатель, между прочим, «желтой прессы») уже тогда уяснил, что скандал — исключительно выгодное дело.
Статья Лондона называлась «Что теряет общество при господстве свободной конкуренции». Тема для него — излюбленная. Не раз выступал он с обличением капитализма — на собраниях оклендских социалистов, в городском парке, в «берлоге» Луи Савара и Элама Харниша на Клондайке, перед друзьями из круга Эпплгартов. Поэтому, конечно, нашел необходимые аргументы и красноречивые примеры пагубности основополагающих капиталистических принципов. Да и Маркс со Спенсером ему помогли. Вероятно, он опасался, что его статья покажется слишком радикальной для журнала Херста, но удержаться не мог и высказал всё, что хотел. Херсту же было наплевать на убеждения (это он не раз демонстрировал в прошлом, продемонстрирует и в будущем), и… Лондону присудили первую премию!
Тогда же он написал, не скрывая гордости (впрочем, и сарказма), Клаудсли Джонсу, своему корреспонденту и почитателю: «Горжусь этим <премией>. Пожалуй, я единственный социалист, которому удалось заработать на своем социализме».
Кстати, о Джонсе. Переписка и заочная дружба между ним и Лондоном начались в феврале 1899 года, после того, как Джонс прочитал первые рассказы Лондона, опубликованные в «Оверленде». Джонс подвизался почтовым служащим в Харольде, небольшом городке (точнее, поселке) к северо-востоку от Окленда, на границе с пустыней Мохаве. По убеждениям он также был социалистом, мечтал (и пытался) стать писателем. Прочитав «За тех, кто в пути» и «Белое безмолвие», как он сам признавался, «был потрясен талантом автора» и написал на адрес журнала «Оверленд», а оттуда передали письмо Лондону. Лондон ответил. Так началась их переписка. Они регулярно и весьма интенсивно обменивались письмами на протяжении трех лет, а дружить продолжали до самой смерти Лондона. Джеку, начинающему писателю, было, конечно, непривычно и лестно внимание почитателя, а близость возраста и убеждений (да и положение «мэтра») способствовали сближению.
Первое письмо Лондона Джонсу датировано 7 марта, второе — 15-го, третье — 30 марта. Их переписка открывает немало интересного. Совершенно справедливо подметил Р. Балтроп: Джек изобрел особую манеру письма для Джонса — в стиле «откровенного, живого мужского разговора»[158], представляя себя в образе этакого крепко битого жизнью парня. И, конечно, привирает. Его окружают друзья (на самом деле он одинок — с Тэдом Эпплгартом переписывается, но не встречается; Фред Джекобс на войне, на Филлипинах; с приятелями-социалистами не общается, на диспуты не ходит — недосуг). Он с удовольствием волочится за женщинами (в действительности ведет «монашеский» образ жизни, хотя и утверждает: «Я, несомненно, был рожден для полигамного общества»). Не дурак выпить (по сути, нет ни времени, ни денег, ни желания). Небогат, но и не бедствует, охотно дает взаймы, когда к нему обращаются товарищи-моряки, «севшие на мель» (как раз в марте ему пришлось силой вытрясать из «Оверленда» невыплаченный гонорар). Предпочитает хорошо сшитые костюмы и вообще любит щегольнуть (в очередной раз отнес в ломбард плащ, доставшийся в наследство от отца) и т. д. и т. п. Однако в этой «лжи», похоже, совершенно нет понятного (и простительного) желания покрасоваться перед почитателем. Тут иное: Джек видел себя таким в будущем. Он хотел стать именно таким, каким рисовался в письмах Клодели Джонсу.
Одно из писем (от 30 марта) содержит словесный автопортрет писателя (Джонс просил Джека выслать ему свою фотокарточку, но, разумеется, денег на фото у того не было):
«В январе мне стукнуло двадцать три. Рост без обуви пять футов семь-восемь дюймов — морская жизнь подкоротила меня. В настоящее время вес 168 фунтов, но легко увеличивается до 180, когда живу на свежем воздухе и обхожусь без удобств. Чисто выбрит, иногда отпускаю светлые усы и темные баки, но ненадолго. Гладкое лицо делает мой возраст неопределенным, так что даже придирчивые судьи дают мне то двадцать, то тридцать. Зеленовато-серые глаза, густые сросшиеся брови, темные волосы. Лицо бронзового цвета, ставшее таковым из-за длительных и постоянных встреч с солнцем, хотя теперь, благодаря отбеливающему процессу сидячего образа жизни, оно, скорее, желтое. Несколько шрамов, нет восьми верхних передних зубов, что обычно скрывает искусственная челюсть. Вот и весь я»[159].
Как видим, и здесь писатель кокетничает. Но ему хотелось выглядеть более значительным. Извинительно.
Нетрудно заметить (это обстоятельство отмечают многие биографы), что основной темой в переписке молодых людей, очень обоих занимавшей, была проблема достижения успеха на литературном поприще: как надо писать, чтобы текст понравился редактору; какие жанры и жанровые модификации востребованы в том или ином журнале; как в журналах относятся к поэзии, юмору, сатире; что именно предпочитают те или иные издания, какая тематика востребована, а какая нет. Обсуждали вопросы грамматики, лексики и синтаксиса. Спорили о стиле, композиции. Поднимали проблему оригинальности, размышляли о житейской философии писателя, о его личном опыте. Задавались дилеммой: зависит ли успех произведения от особенностей биографии автора. Даже пытались разрешить вопрос: сколько времени должно проводить за письменным столом, сколько слов писать в день. И вообще: каждый день писать или всё же с перерывами.
Интересно, что дискуссии эти и аргументы каждого не остались между ними. Они были использованы Лондоном в статьях «О писательской философии жизни» (журнал Editor, октябрь 1899-го) и «Черты литературного развития» (журнал Bookman, октябрь 1900-го).
Хорошая иллюстрация чисто профессионального отношения к писательскому делу.
Немаловажно отметить: Джонс отстаивал точку зрения, что писатель должен творить «для вечности», а не гнаться за сиюминутным успехом. Во всяком случае, деньги не должны стоять на первом месте. В этом они с Лондоном явно расходились. Для Джека деньги стояли на первом месте. И, конечно, не потому, что он их как-то по-особому любил, — они давали свободу.
Когда в следующем, 1900 году Лондону начали платить солидные гонорары — респектабельный «Макклюрс» (McClure’s) заплатил 300 долларов за статью и два рассказа, — он писал: «Лучший гонорар в моей жизни. Воистину, если кто-то хочет купить мое тело и душу, добро пожаловать — пусть только дадут настоящую цену. Я пишу ради денег; если добьюсь славы, то денег будет больше. На мой взгляд, чем больше денег, тем больше жизни».
Пару лет спустя, в письме другому корреспонденту (общей с Джонсом знакомой Анне Струнской), Джек Лондон, посмеиваясь над своим другом, сочиняющим в расчете «на потомков», писал: «Чем бы я только ни пожертвовал, чтобы иметь возможность спокойно сидеть и создавать шедевры! Но ведь за них не платят, поэтому я их и не пишу»[160].
Биографы (особенно советские), цитируя эти слова, утверждают: в этом высказывании Лондон неискренен, он-де не был меркантилен, писал не для денег, для него важнее были идеи и т. д. и т. п. Думается, что это не так. Слова произнесены в самом начале писательской карьеры (в 1903 году), и он был вполне честен со своим корреспондентом, да и с самим собой. К тому же это не противоречило его социалистическим убеждениям (во всяком случае, как он это понимал): в чистом виде «экспроприация экспроприаторов»! Да и дальнейшая писательская судьба, в которой поразительные художественные достижения чередуются с не менее поразительными поражениями художника, — подтверждение того, что он не только не скрывал намерений писать ради заработка, но и делал это.
В конце июля 1899-го, вскоре после печального пикника с Мэйбл, Джек получил конверт из Бостона, от журнала «Атлантик манфли» (Atlantic Monthly). Конверт был тоненький. Искушенный в переписке с редакциями, он сразу догадался: его рассказ приняли! В таких конвертах приходят положительные ответы и чеки; в толстых — отвергнутые рукописи. Редакция сообщала: они планируют опубликовать его «Северную одиссею» (без особой надежды он отправил им рассказ пару месяцев назад) в январском номере журнала за 1900 год и готовы заплатить 120 долларов, если он не возражает против небольших сокращений. Разумеется, он не возражал.
Без сомнения, Лондон понимал, что это означает признание. «Атлантик манфли» — ведущий литературный журнал Америки тех лет, безусловный «знак качества». Он издает лучшие произведения лучших авторов. Публикация на его страницах открывает путь на национальную арену, помещает в ряд «настоящих», признанных писателей. Теперь уже не сотни, а тысячи — возможно, десятки тысяч — читателей по всей Америке узнают его имя.
Прав был Джеймс X. Бридж, редактор «Оверленда», когда говорил (если он, конечно, действительно говорил это): шесть рассказов, напечатанных в «журнале Брет Гарта», сделают его известным и «распахнут двери» редакций.
После известия из «Атлантик манфли» Джек Лондон решается на следующий, очень важный шаг в карьере любого писателя: издать книгу. Ее составят рассказы, опубликованные в «Оверленде»[161], и «Северная одиссея» — всего девять историй.