Century & Со, сентябрь 1902-го) и напоминал (внешне) роман, на самом деле был сборником рассказов автобиографического характера — о приключениях Фриско Кида в заливе Сан-Франциско — этакая облегченная версия грядущих «Рассказов рыбачьего патруля». Эта книга писалась, конечно, тоже исключительно ради денег. Но, по крайней мере, он хорошо знал материал, легший в основу. А в «Дочери снегов» — сильная женщина, да еще и на Севере… Едва ли он мог выполнить поставленную им же самим задачу.
Когда Лондон уже завершал «Дочь снегов», он написал Клодели Джонсу: «Ну вот, я почти кончил роман, и он неудачен. Говорю это не в приступе хандры, в спокойном убеждении…»
То есть свой провал воспринимал вполне осознанно, спокойно и без отчаяния. Поскольку был совершенно уверен, что «удачный роман» впереди: «Закончу рукопись дней через десять, а пока что ничего хорошего. Но я знаю, что напишу еще настоящий роман».
Разумеется, задержка (а тем более явная неудача) с романом серьезно охладила отношения писателя с издателями из McClure’s (кстати, они даже не стали публиковать роман, перепродав его издательству Lippincot, где он в том же году и вышел). Но худа без добра не бывает: Лондона «подхватили» в Macmillan, — подрядив за 150 долларов в месяц с эксклюзивным правом на первое издание всех текстов, которые он напишет в ближайшее время. И не прогадали: если в 1901 году он опубликовал около тридцати рассказов и статей, то в 1902-м — еще порядка двадцати пяти. И это в дополнение к наконец-то оконченному роману «Дочь снегов», к еще одному «северному» сборнику под названием «Дети мороза» и к повести «Путешествие на “Ослепительном”».
Разумеется, росла и популярность: газеты и журналы называли писателя «прирожденным рассказчиком», сравнивали с Киплингом, предлагали ему сотрудничество. Автора приглашали выступать в клубах и разнообразных обществах (от «Клуба Богемы» до сообщества читающих домохозяек), участвовать в митингах. Позднее он вспоминал: «Прежде круг моих друзей был очень ограничен. Теперь я стал бывать в обществе. Отовсюду сыпались приглашения, особенно на званые обеды, и я завел знакомства и подружился со многими состоятельными людьми».
Большую часть приглашений Джек Лондон принимал: известность, обрушившаяся на него, была внове и приятна. А тут подоспели выборы мэра города. Социал-демократическая партия Окленда, в которой писатель состоял, предложила ему баллотироваться на этот пост. Лондон согласился: разве мог отказать единомышленникам? Он и так ощущал некоторую вину перед «товарищами по классу». Впрочем, хотя несколько раз и выступал на предвыборных митингах, в целом отнесся к мероприятию несерьезно: ну какой из него мэр?
В результате при голосовании кандидат-социалист набрал всего 245 голосов. Но участие в кампании подняло продажи его книг. А в последнем он нуждался, потому что тратил всё больше и больше. Ему, который еще так недавно не знал, найдется ли у него что-либо на ужин, явно нравилась роль этакого Гарун аль-Рашида: он оплачивал счета Флоры, платил за аренду ее дома (вместе с матерью, напомним, жили сводная сестра Джека — Ада и ее малыш Джонни), помогал своей чернокожей кормилице, «маме Дженни», с процентами по закладной и налоговыми платежами, «подкидывал» приличные суммы нуждающимся приятелям. К тому же и сам жил на широкую ногу: по средам завел обычай собирать друзей и знакомых. В романе «Джон Ячменное Зерно» писатель объяснял это так: «Теперь у меня был свой дом. Когда ходишь в гости, надо приглашать и к себе. <…> Я не должен ударить лицом в грязь». А потому «завел запасы пива, виски, столовых вин…» — «меня нельзя было застать врасплох». В автобиографической книге эти слова звучат в качестве оправдания спорадических возлияний, постепенно снова входивших в привычку («В этот период я пил по той же причине, которая побудила меня пить со Скотти и гарпунщиком, а позднее — с устричными пиратами: я знал, что у мужчин так принято, и хотел выглядеть в их глазах мужчиной. Мои новые знакомые — тоже искатели приключений, но интеллектуального порядка — пьют. Отлично. Почему же не пить вместе с ними? Мне Джон Ячменное Зерно не страшен!»). Но здесь важнее другое — новый стиль жизнь очень нравился Лондону, иначе не прозвучало бы хвастливое: «Видите, как изменился мой жизненный уровень!»
Вместе с предложениями от периодических изданий со всех концов Америки росли и гонорары. Это, конечно, радовало (потому что деньги все равно утекали как вода!), но все хотели одного и того же — рассказов о Севере и золотоискателях. А он, сочинив за полтора с небольшим года почти три десятка таких историй, был сыт ими по горло. Но вырваться с «просторов Севера» не мог — за них платили… Увлекало же его тогда совсем иное — отношения с Анной Струнской и их совместный роман.
Выше мы упоминали об обстоятельствах их знакомства, теперь пришло время рассказать подробнее.
Познакомил их Остин Льюис, один из местных социалистов и давний приятель Лондона, на лекции осенью 1899 года. Они понравились друг другу сразу: о том впечатлении, которое произвел молодой писатель на девушку, а она — на него при первой встрече, выше уже говорилось. Да и взгляды их, и убеждения во многом совпадали. В те дни роман с Мэйбл Эпплгарт был уже на излете, и эта встреча, а потом и общение с юной эмигранткой из России, скорее всего, ускорили его конец (помимо, разумеется, иных причин). После встречи, уже в декабре 1899-го, завязалась интенсивная переписка. Поначалу Лондон величал ее «мисс Струн-ски», но довольно скоро начал обращаться к ней просто по имени. Обсуждали они многие вещи: прежде всего книги, проблемы литературы, но и вопросы иного плана — в частности, взаимоотношения мужчины и женщины. Тема в те времена была очень популярна (вспомним хотя бы «Хождение по мукам» А. Н. Толстого), по этому поводу увлеченно дискутировала образованная молодежь по обе стороны океана. Лондон придерживался социал-дарвинистских воззрений (вполне по Спенсеру), отметал любовь, считал ее атавизмом и предлагал смотреть на отношения мужчины и женщины, а тем более на брак, «открытыми глазами» — как на партнерский союз, заключенный с целью продолжения рода («…брак входит в обычный жизненный путь всех людей… с биологической точки зрения, институт брака необходим для продолжения рода»[166]) и в основе имеющий близость духовную, интеллектуальную и — очень желательно! — физическое здоровье («Если человек пользуется половым подбором и на научном основании улучшает породы рыб, птиц, животных и растений, почему бы ему не улучшить свой собственный род?»). Анна придерживалась иных воззрений и полагала, что без любви союз мужчины и женщины бесперспективен и даже безнравствен, признавая, впрочем, что «мужчины и женщины созданы по разным образцам».
При всей высокой интеллектуальности рассуждений корреспондентов нетрудно заметить — их переписка не только «пир духа», но и любовная игра, флирт. Причем взаимный. Мотивы Лондона понятны: ему нравилась Анна, он ее «желал». Разумеется, и девушке он нравился, но ее отношение к Лондону явно сложнее: тут и чувства, и льстящее внимание со стороны признанного писателя, «видного социалиста», и много еще чего, женского…
Женитьба Джека на Бесси не прервала их отношений. Он, видимо, объяснил Анне свои мотивы в духе того же социал-дарвинизма и собственных воззрений на брак: «любви нет», «партнерство», «тихая гавань» и пр. К тому же у Лондона появилась идея: «развернуть» их переписку в эпистолярный философский роман о природе любви, об отношениях мужчины и женщины, институте брака, евгенике и т. п. Разумеется, у Анны, мечтавшей о писательстве, от такой перспективы захватило дух. Что касается Лондона, его резоны тоже вполне очевидны: во-первых, получить от девушки то, чего желал, а во-вторых, проявить себя еще и мыслителем — репутация успешного беллетриста уже тогда его несколько тяготила.
Роли распределили следующим образом. Лондон выступает от лица Герберта Уэйса, молодого ученого-экономиста, человека здравомыслящего, «научного», приверженца спенсерианства. Он отрицает любовь (как «здоровое» чувство), подходит к решению полового вопроса рационально и материалистически. Анна скрывается под личиной Дэна Кэмптона — маститого литератора, филолога и поэта, верящего в любовь и считающего ее необходимой составляющей счастливого брака. Кроме этих двух персонажей в романе присутствует еще и Эстер Стеббинс, любящая невеста Уэйса. Они обручены. Свадьба должна состояться через два года, когда Герберт защитит докторскую диссертацию и опубликует монографию, — таков его план и договоренность с Эстер. Потому что это — «разумно».
Отношение Уэйса к невесте (и к любви вообще) красноречиво характеризуют следующие строки: «Прелестная молодая женщина, — подумал я, пожимая руки Эстер, — и не совсем обычного типа. Она здорова, сильна, красива и молода; она будет очаровательной женой и прекрасной матерью. <…> Поверьте мне, я очень люблю Эстер. Я уважаю ее и восхищаюсь ею. Я горжусь ею и тем, что такое прекрасное создание считает меня достойным пройти с нею рядом жизнь. Наш брак будет счастливым. В нем нет ничего стеснительного, подавленного или несоответственного. Мы хорошо знаем друг друга — обычно влюбленные узнают друг друга только после брака, и это часто приносит с собой много боли. С другой стороны, мы не ослеплены безумием любви, мы смотрим на жизнь ясным, здоровым взглядом и верим, что нам удастся счастливо прожить жизнь вместе».
Кэмптон — романтик, он верит в любовь. И утверждает: «Лучше пылать прекрасными юными мыслями, трепетать и волноваться, чем медленно и тупо пресмыкаться в мире плоской действительности; лучше надеяться, мечтать и стремиться к великой гармонии, чем быть слепым, глухим и немым, — это лучше и для типа, и для бессмертной мировой души. Мне представляется это самым важным: от этого зависят жизнь и смерть. <…> Ощущаешь ли ты священный трепет? Протягиваешь ли в молитве руки, мечтая о красоте? Чувствуешь ли ты ее?»