Лондон не только выступал и писал статьи, но вернулся к проекту двухлетней давности. В 1903 году он предлагал «Макмиллану» издать книгу (сборник лекций и статей) под названием «Соль земли». Но тогда Бретт отверг ее. В начале 1905-го, дополнив книгу несколькими новыми текстами и назвав «Борьба классов», предложил ее вновь. На этот раз издатель (а он, разумеется, чувствовал конъюнктуру) согласился, и в апреле книга увидела свет. В течение следующих семи месяцев ее переиздали трижды!
Выступления, статьи и книги имели резонанс. Чармиан, которая сберегала и учитывала все, что касалось писателя, свидетельствует: со всей страны к нему приходили письма со словами поддержки. Вспоминала она и о таком эпизоде — о нем ей рассказывал Лондон: «На днях я получил письмо. Оно было от парня из Аризоны. Начиналось словами: “Дорогой товарищ!”, а оканчивалось: “Ваш за дело Революции”. Я ответил на письмо, и мое письмо начиналось: “Дорогой товарищ!”, а закончил его: “Ваш за дело Революции”»[195].
Вскоре после этого он заказал свой фотографический портрет, на котором последняя фраза была оттиснута типографским способом: Yours for the Revolution. Фотография эта хорошо известна — пожалуй, ни одна из изданных в СССР книг о Джеке Лондоне без нее не обошлась.
Конечно, это была игра. Но играл Лондон в нее увлеченно и, наверное, действительно желал революции. Не очень, правда, представляя, что она собой являет (а кто представлял?).
Тогда же у него возник замысел — написать роман о революционере и революции. Писал он его долго, урывками, и, скорее всего, первоначальный замысел отличался от того, что в результате получилось. Тем более что начинал Лондон работу над ним в период «революционного подъема», а завершил, когда революционные настроения в обществе спали. Роман этот хорошо известен — это знаменитая «Железная пята». Он закончил его в конце 1907-го, а опубликовал в 1908 году. Но размышлять о нем начал раньше — в 1905-м.
О художественных достоинствах романа можно спорить (а для этого есть основания), но нет сомнений в том, что Лондон был вполне искренен, высказывал собственные представления и мысли о путях развития современного общества и действительно был уверен в неизбежности социалистического «послезавтра». Многое он сумел предвидеть: неизбежность уступок со стороны капитала, роль профсоюзов в этих процессах, повышение стоимости труда, привилегированное положение квалифицированных рабочих, внедрение социального и медицинского страхования и т. д. И все-таки считал: социалистическая эпоха «Братства людей» наступит, пусть не скоро, пусть через 300 лет, но это — неизбежно. Впрочем, убежденность эту разделяли многие его современники.
Особое место занимает роман и в творчестве писателя в целом. Не только потому, что его следует числить по ведомству фантастики. К фантастике Лондон обращался и прежде. Более того, многие самые ранние его рассказы как раз фантастика[196]. Но «Железная пята» — его первый опыт в жанре фантастического романа. И, что еще важнее, в социальной фантастике ему еще предстояли серьезные свершения — повести «До Адама», «Алая чума», роман «Звездный скиталец», не говоря уже о рассказах. Конечно, утверждать, что, сочинив «Железную пяту», Лондон изобрел нечто совершенно новое, не правомерно — достаточно вспомнить «Колонну Цезаря» И. Донелли и «Взгляд назад: 1887–2000» Э. Беллами. Да и тогда, в начале XX века, социальное прогнозирование, облеченное в художественную форму, — явление довольно распространенное. Произведения подобного рода сочиняли как сторонники социализма, так и его противники[197]. В этом смысле Лондон не открывал, а продолжал традицию. Но, повторим, в своих воззрениях и умозаключениях был вполне искренен.
Впрочем, мы немного забежали вперед. Тогда же, летом и осенью 1905 года, разрываясь между письменным столом и политической деятельностью, Лондон дописывал одно из наиболее известных своих произведений — повесть «Белый клык».
Он еще не окончил эту вещь, когда к нему поступило предложение от Slayton Lyceum Bureau — компании из Чикаго, которая занималась устройством цирковых, театральных и иных гастролей, а также лекционных туров для знаменитостей, — отправиться в большое турне по США с чтением лекций. Это был хороший знак. Он означал, что Лондон приобрел общенациональную известность, интересен самой широкой аудитории и на него «будут ходить». Известность он уже давно приобрел в Сан-Франциско и Окленде, других калифорнийских городах, его выступления собирали много зрителей, обсуждались, вызывали полемику. Значит, его будут слушать и в других частях США. А его убеждения не очень интересовали импресарио из Чикаго, предлагавших контракт. Главное, чтобы был доход.
В ряде советских биографий Джека Лондона утверждается, что писатель, отправляясь в турне, намеревался его использовать прежде всего для пропаганды социалистических идей. Едва ли это справедливо. В первую очередь он намеревался заработать денег. А что касается убеждений, от них он, конечно, отказываться не собирался. Дельцы из Slayton предложили хороший гонорар[198], а поскольку Лондон, как обычно, был «в долгах как в шелках», да к тому же имел грандиозные планы что-то приобрести, построить и т. д., он согласился, не особенно раздумывая. 22 октября (по другим сведениям, 18 октября) состоялась его первая лекция — в городе Лоуренс, штат Канзас, в актовом зале местной школы. По свидетельствам журналистов, собралось около пятисот слушателей. «Он совсем не был похож на типичного лектора. Вместо строгого костюма он был одет весьма неформально — в мягкую, свободного кроя блузу, схваченную у горла белым галстуком. Говорил эмоционально, но ясным голосом»[199].
К тому времени Лондон был опытным оратором. Выступления в Окленде и окрестных калифорнийских городках, в парках, на митингах, перед самыми разными слушателями, разумеется, закалили его. Но теперь перед ним была другая аудитория — американцы на Среднем Западе (откуда началось турне) и на Востоке (где продолжилось) были куда консервативнее по своим воззрениям, нежели калифорнийцы, и оратор, видимо, учитывал это. Во всяком случае, отзывы прессы были весьма доброжелательны и о скандалах не сообщали. Следовательно, их не было, хотя свою первую лекцию Лондон озаглавил «Революция». Лекция станет основой опубликованного в 1908 году одноименного очерка.
Очерк «Революция» открывается стихотворными строками:
Удел ничтожных душ — жить тем, что в вечность канет!
Вперед взглянуть не смея, они, подобно глине, Хранят следы шагов стареющего века, Как мертвую окаменелость[200].
А продолжается так:
«Я получил письмо из далекой Аризоны. Оно начинается словами “Дорогой товарищ”. Оно кончается — “Да здравствует революция!”. Отвечая своему корреспонденту, я тоже начинаю письмо словами “Дорогой товарищ” и кончаю “Да здравствует революция!”. Сегодня в Соединенных Штатах четыреста тысяч мужчин, а всего около миллиона мужчин и женщин начинают свои письма словами “Дорогой товарищ” и кончают — “Да здравствует революция!”. Три миллиона немцев, миллион французов, восемьсот тысяч жителей Австрии, триста тысяч бельгийцев, двести пятьдесят тысяч итальянцев, сто тысяч англичан и столько же швейцарцев, пятьдесят пять тысяч датчан, пятьдесят тысяч шведов, сорок тысяч голландцев и тридцать тысяч испанцев начинают в наши дни свои письма словами “Дорогой товарищ” и кончают — “Да здравствует революция!”. Все они — товарищи, революционеры. По сравнению с такими многочисленными силами мелочью покажутся нам несметные полчища Наполеона и Ксеркса. И эти силы служат революции, а не реакции. Кликните клич, и перед вами как один человек встанет семимиллионная армия, которая борется за овладение всеми сокровищами мира и за полное низвержение существующего строя. О такой революции еще не слыхала история. Между нею и американской или французской революцией нет ничего общего. Ее величие ни с чем не сравнимо. Другие революции меркнут перед ней, как астероиды в сиянии солнца. Она единственная в своем роде — это первая мировая революция в мире, где постоянно происходят революции».
Едва ли в очерке Джек Лондон воспроизвел слово в слово свое выступление — устная речь все же отличается от отредактированного печатного текста (тем более что в дальнейшем он неоднократно правился). Но, несомненно, нечто подобное услышала его аудитория. Наверняка прозвучало и такое признание: «Я революционер… я говорю и думаю о русских террористах как о своих товарищах». Признание не могло не шокировать, но, вероятно, он тут же отшутился — во всяком случае, в напечатанном варианте это есть: «что отнюдь не мешает мне быть нормальным, здравомыслящим человеком».
В отчете, который на страницах Kansas City Herald опубликовал корреспондент газеты, присутствовавший на лекции, сообщалось, что выступающий «порадовал аудиторию искрами юмора», хотя и проявил себя «яростным социалистом»; указывалась тема выступления («Революция»), обращалось внимание на то, что слушатели не остались равнодушными, — «по меньшей мере одна женщина зарыдала, когда оратор рассказывал о детском труде». Эти сведения есть в статье, и они действительно не могут оставить равнодушным. А закончил оратор примерно так же, как в скором времени завершит свою статью:
«Революция здесь. Она уже идет. Остановите ее, если сможете!»[201]
За первым выступлением последовали другие. Турне продолжалось. В основном это были небольшие городки, а в них Лондона ждали главным образом в библиотеках и школах. Дж. Хейли, биограф писателя, приводит интересную информацию о лекционном турне: в большинстве случаев Лондон выступал через день, потому что ему постоянно приходилось преодолевать большие (подчас — огромные!) расстояния: из Лоуренса он направился в Канзас — сити (40 миль), после выступления там — на северо-восток в Маунт-Вернон, Айова (300 миль), оттуда еще дальше на восток — в Чикаго (150 миль), потом на 500 миль западнее в город Линкольн (Небраска), затем вернулся обратно в Айову (250 миль), оттуда переместился в Индианаполис (400 миль); после этого его путь лежал сначала назад в Иллинойс, потом обратно в Огайо и следом — в Висконсин. Это только в начале турне: в октябре — ноябре. Иногда случалось и так, что он выступал ежедневно (и даже дважды в день), когда позволяло расстояние. Изматывающий график. А он к тому же еще и писал. Трудно сказать, выполнял ли он свою обычную ежедневную «норму» (тысячу слов в день), но стремился к этому. Впрочем, путешествовал он не один.