равленным. Собственно говоря, это и было самое настоящее отравление»[22].
Оба эпизода относятся к самым первым месяцам пребывания мальчика на ранчо. Похоже на то, что это было не самое лучшее время в его жизни.
В 1882 году Джонни исполнилось шесть лет, и он пошел в школу.
Элиза вспоминала: учиться ее брат отправился с удовольствием и в школу ходил с интересом. Прежде всего потому, что в школу он пошел подготовленным — читать и писать уже умел. Благодарить за это нужно мать. У Флоры при всех странностях характера, «прохладном» отношении к материнству, непоследовательности и прочем «социальные инстинкты» работали. Ценность образования она признавала и полагала само собой разумеющимся, что сын ее должен и будет учиться. Пусть без системы — под настроение, урывками — с ребенком она занималась и первым знакомством с печатным словом и навыками письма он обязан, конечно, ей[23]. Не испытал мальчик и естественного для его возраста «социального шока». Школа была ему хорошо знакома: еще в Окленде, четырехлетним, он на протяжении по крайней мере нескольких месяцев сопровождал в школу (разумеется, вынужденно) свою старшую сестру. Вот что по этому поводу пишет Ирвинг Стоун: «<Элиза> стала ходить в школу с ним вместе, иначе ей пришлось бы сидеть дома. Она объяснила учительнице, почему ей приходится приводить братишку с собой. Та поставила для него около кафедры деревянный ящик и давала малышу книжки с картинками, которые он сосредоточенно рассматривал, сидя за ящиком, как за партой. На школьном дворе мальчуган наслаждался, играя с детьми; Элизе часто перепадало от девочек то яблоко, то какое-нибудь украшение, только бы она разрешила Джеку посидеть с ними»[24].
Думается, выразительные детали («деревянный ящик около кафедры», «яблоки» и «украшения», желание девочек «посидеть» с ребенком — во время урока?) известный мастер биографического жанра, скорее всего, дофантази-ровал, но сам факт вынужденной (но, наверное, занимательной для ребенка) адаптации к школе бесспорен.
Несмотря на то что учиться он ходил с удовольствием и в школе, видимо, преуспевал, сведений о том, кто, как и чему его там учил, с кем он учился, — не сохранилось. Более связные воспоминания — о другой школе, где Джонни учился в следующем году. Эта школа находилась на другой стороне залива, в поселке под названием Сан-Матео, в десятке миль к юго-востоку от Сан-Франциско.
Почему Лондоны вдруг покинули прежнюю ферму, где прожили почти два года и где дела шли очень и очень неплохо? На жизнь хватало, земля родила, они не бедствовали и даже могли откладывать кое-что на «черный день». Судя по всему, инициатором переезда была Флора — то ли ей не нравилась жизнь в захолустье, то ли не устраивали масштабы предприятия: дело спорилось, овощи продавались успешно, но, возможно, благосостояние увеличивалось не так быстро, как хотелось бы.
В Сан-Матео земли у Лондонов было в два раза больше, выращивали они в основном картофель, который подрядились поставлять в пригородные бары, салуны и иные точки питания.
В памяти Джека Лондона год, что они провели здесь, — печальный. Местность, где они жили, была пустынной, неживописной, а жизнь — монотонной и скудной. Ирвинг Стоун сообщает, что в Сан-Матео Лондоны чуть ли не голодали (приводит случай, когда изголодавшийся ребенок украл у девочки-одноклассницы ломтик мяса). Эту информацию не подтверждают ни жена, ни дочь писателя, но жили, видимо, всё же невесело. Самые яркие события, оставшиеся в памяти будущего писателя, — редкие выезды в Сан-Франциско с отцом на рынок с грузом картошки. Правда, два или три раза он бывал и по нескольку дней жил у своей молочной мамы — Дженни Прентисс. Вот это был для мальчика настоящий праздник!
А настоящим разочарованием стала местная школа. Мало того что товарищами по учебе были в основном дети иммигрантов в первом поколении (главным образом итальянцы), учили из рук вон плохо. Занятия в нескольких классах проводил (обычно одновременно) один учитель — и тот забулдыга и алкоголик. Соответственной была и дисциплина — старшие учащиеся педагога демонстративно игнорировали (а то и били), он собственную злобу и отчаяние вымещал на младших. Поэтому дети Лондонов занятия часто пропускали, предпочитая им прогулки по побережью.
А с картошкой не заладилось: и урожай не тот, на который надеялись, и оплату задерживали. Стоит ли тут удивляться тому, что в Сан-Матео Лондоны прожили всего лишь год, перебравшись опять на другую сторону залива, в окрестности Окленда. Теперь они обосновались в Ливер-морской долине — примерно в 20 милях к северо-востоку от города.
По разным сведениям, Джон Лондон то ли купил, то ли арендовал настоящее ранчо в 75 (по другим источникам — 85) акров обрабатываемой земли, лугов и пастбищ. Здесь он вернулся к привычному занятию — выращиванию овощей, а также решил заняться коневодством.
«Я не знал людей достойнее моего отца, — говорил уже взрослый Джек Лондон, — он был самым лучшим — и в то же время слишком хорошим, чтобы победить эту бездушную жизнь и выжить в хаосе капиталистической системы, где не существует ни законов, ни правил»[25]. Слова эти прозвучали, когда Джона Лондона давно не было в живых, но память о нем, искреннюю любовь и признательность писатель продолжал хранить многие годы спустя. В Ливерморе он уже знал, что этот седой, очень добрый и немногословный человек не родной ему отец[26]. Но это никак не влияло на особые отношения между ними — такие, которые существуют между отцом и сыном. Связь эта, конечно, устанавливалась постепенно, но именно в Ливерморе укрепилась окончательно. Джонни сравнялось восемь лет, он подрос, окреп, и теперь отец стал брать его в поле — сажать и убирать урожай, помогать по хозяйству. Появились у него и собственные постоянные обязанности: носить воду из колодца, кормить кур и собирать яйца, снабжать дровами кухню. Доставка овощей и фруктов заказчикам, поездки на рынок — это теперь тоже была его привилегия. Разумеется, занимался он этим вместе с отцом. А что еще может сплотить сильнее, чем общее дело и общие заботы? Есть все основания предполагать, что позднейший интерес писателя к сельскому хозяйству, к жизни на ранчо шел как раз отсюда — из ливерморского детства, из здешнего опыта, тех трудов, что он выполнял совместно с отчимом.
В Ливерморе повезло и со школой. Трудно сказать, насколько хорошие здесь были учителя. Но это и не так важно. Куда важнее, что им удалось привить мальчику интерес к чтению. Именно здесь Джонни и начал читать. Собственных книг в семье не было. В те годы домашняя библиотека — роскошь, доступная только богатым людям. Книгами делились с учениками педагоги. Одной из первых художественных книг, прочитанных Джонни, стал сборник «восточных» историй и сказок «Альгамбра» Вашингтона Ирвинга[27]. Большинству, читателей, несомненно, знакома эта книга — полная экзотики, тайн и волшебства. Можно только представить, какое впечатление она произвела на мальчика!
«“Альгамбру” мне дала почитать школьная учительница, — вспоминал много лет спустя писатель. — Я был застенчивый мальчуган, — в отличие от Оливера Твиста, у меня язык не повернулся попросить еще, хотя, возвращая Ирвинга, я надеялся, что учительница предложит мне что-нибудь сама. Но она ничего не предложила, видимо, сочла меня неблагодарным, и я проплакал от обиды все три мили от школы до дома. Долго еще потом я ждал с замирающим сердцем, что она даст мне какую-нибудь книжку. Не раз, бывало, совсем уже решусь попросить, но в последнюю секунду у меня отнимался язык»[28].
От одного из учителей попала к нему и другая книга, увлекшая его. Это был прекрасно изданный, со множеством иллюстраций том Пола де Шейю — ученого, который умел писать образно и увлекательно[29]. Книга называлась «Исследования и приключения в Экваториальной Африке; с описаниями привычек и уклада местных народов, рассказами о горилле, крокодиле, леопарде, слоне, гиппопотаме и прочих удивительных животных». Впоследствии Джек Лондон вспоминал, что именно эта книга пробудила в нем интерес к дальним странам и путешествиям, разбудила любознательность.
Опять же по признанию самого писателя, самое большое впечатление на него — восьмилетнего ребенка — произвела история, поведанная заурядным, в общем-то, автором. Речь идет о романе «Си́нья» Мэри Луизы Рэми́, писавшей под псевдонимом Уида[30]. Это история жизни мальчика (внебрачного сына итальянской девушки-крестьянки и талантливого, но бедного художника), который, испытав нужду и лишения, становится признанным композитором. Некоторые биографы писателя увидели в этом детском восхищении героем сентиментальной истории символический смысл — мол, и Джек Лондон повторил его судьбу! Комментировать здесь особенно нечего — едва ли весьма заурядная история поздневикторианской беллетристки могла стать путеводной звездой для автора «Рассказов о Севере». Вместе с тем сам Лондон утверждал, что роман «Си́нья» повлиял на него больше, чем любая другая книга[31]. Что ж, это вполне объяснимо — яркость детских впечатлений не всегда соотносится с художественными достоинствами прочитанных историй.
Но что интересно: оказывается, тот экземпляр романа, которым владел мальчишка и который неоднократно в эти годы перечитывал, был не полным — финал истории отсутствовал, страницы были вырваны (по словам Лондона: «не хватало последних сорока страниц»[32]), и как сложилась судьба героя, ему было неясно. Вот это обстоятельство, конечно, куда важнее художественных достоинств, — тут было о чем помечтать, погрезить, это будило воображение. По воспоминаниям самого писателя, «открытый финал» мучил его долго — до тех пор, пока, уже став взрослым, он-таки не разыскал полный текст и не прочитал его окончание