Невысокая продуктивность Лондона-новеллиста в этот период объясняется не только поездками по архипелагу, встречами с новыми людьми, необходимостью писать статьи для журналов (хотя и это играло свою роль), но и тем, что у него возник новый замысел и он решил плотно взяться за его осуществление. Речь о романе «Мартин Иден» — пожалуй, самом известном из произведений писателя. Здесь, на Гавайях, в августе 1907 года Джек Лондон и начал его писать. Продолжил в путешествии, отводя сочинительству (как свидетельствует Мартин Джонсон) по два часа с утра ежедневно. Даже погода не была для него помехой — спокойно было море или волновалось. Не являлось препятствием и самочувствие, а ведь известно, что Лондон болел (особенно на завершающем этапе путешествия).
«Мы отплыли от Хило (Гавайские острова) 7 ноября и прибыли на Нукухива (Маркизские острова) 6 декабря», — читаем в русскоязычной версии «Путешествия на “Снарке”»[220]. Конечно, это ошибка (издательская?) — дотошные исследователи давно выяснили, что «Снарк» продолжил путешествие 6 октября 1907 года.
Из прежней команды на борту остались только чета Лондонов и Мартин Джонсон. Герберт Штольц вернулся в Штаты продолжать образование, Точиги страдал моребоязнью. Отделались (правда, не без труда!) и от Роско Эймса. Но Лондон вынужден был оплатить ему дорогу до Сан-Франциско и выдать жалованье — из расчета все тех же 50 долларов в месяц[221]. Дороговато, в общем-то, обошелся дядюшка Чармиан.
На Гавайях команда пополнилась новыми членами. Лондон, наконец, уяснил себе, что без опытного моряка в океане не обойтись и нанял Джеймса Лэнгхорна Уоррена. Персонаж этот примечательный: уже немолодой капитан-парусник с изрядным опытом хождения по южным морям, а еще… его только что выпустили из тюрьмы. Он сидел, будучи обвинен в убийстве, но улик оказалось недостаточно. Интересно, знала ли Чармиан, кого ее супруг подрядил управлять судном?
Точиги заменил местный японец (на Гавайях — большая японская диаспора, потомки эмигрантов, обосновавшихся на островах во второй половине XIX века) по имени Йошимáтцу Накáата. Вдобавок появился матрос — молодой человек, которого звали Герман де Виссер, а также повар, тоже из местных японцев, — Цунекиши Вада.
Интересная подробность касательно покинувшего их «инженера» Герберта («Берта») Штольца. Только оказавшись на Гавайях, Лондон узнал истинную цель, с которой тот присоединился к экспедиции, — ему нужно было попасть на остров Кауаи. На острове находилась могила его отца (которого юноша никогда не видел), шерифа округа Оаху Луиса Штольца. Его застрелил прокаженный, которого разлучили с женой, чтобы отправить на Молокаи. Эта история, услышанная от Берта Штольца, и легла в основу знаменитой новеллы «Кулау-прокаженный». Лондон ее сочинил тогда же, на Гавайях, разумеется, драматизировав сюжет.
Итак, теперь путь «Снарка» лежал к Маркизским островам — не самый хоженый маршрут. Куда более освоенным считался курс на Таити — в ту сторону (а затем в Австралию) направлялось большинство судов, уходивших в южные моря.
Лондон поясняет, в чем заключалась сложность: «Расстояние по карте — две тысячи миль, мы же сделали по меньшей мере четыре; а если бы держали прямо на Маркизские, то прошли бы не меньше пяти или шести тысяч миль, что и доказывает раз навсегда, что прямая линия далеко не всегда кратчайшее расстояние между двумя точками». Тем более что перед ними стояла задача: «не пересекать экватора западнее 130-го меридиана. <…> Переходя экватор западнее 130-го меридиана, мы попадали во власть юго-восточных муссонов, которые так отклонили бы нас от Маркизских островов, что впоследствии пришлось бы идти почти против ветра. А еще вдобавок экваториальное течение, скорость которого равна от 20 до 75 миль в день! Нечего сказать, приятная штучка идти против ветра и против течения!»
А двигатель, — сообщает писатель, — «по своему обыкновению, не работал, так что приходилось рассчитывать только на паруса». К тому же «много лет ни одно парусное судно не совершало такого перехода, и мы оказались в полном одиночестве среди Тихого океана. За все шестьдесят дней, пока длилось наше плавание, — пишет Лондон, — мы не повстречали ни одного паруса, не заметили ни разу дымка парохода над горизонтом. Поврежденное судно могло бы сотни лет пробыть среди этой водной пустыни и не получить ниоткуда помощи».
К счастью, они дошли почти без повреждений — если не считать, что посередине пути обнаружилась протечка бака с питьевой водой.
«Это случилось 20 ноября, — сообщает писатель, — половина запаса пресной воды каким-то образом вытекла. Так как мы вышли из Хило 43 дня назад, то запас этот вообще был невелик. Потерять половину его было катастрофой. При условии экономного употребления запаса воды могло хватить дней на двадцать».
Воду начали выдавать порциями. «Каждый из нас получал по кварте для личного употребления, а повар получал восемь кварт для приготовления обеда. Теперь на сцене появилась психология, — вспоминал Лондон. — После первой же раздачи воды я почувствовал мучительную жажду. Мне казалось, что никогда за всю жизнь мне не хотелось так пить, как теперь. Свою маленькую кварту я мог бы выпить одним глотком, и требовалось большое напряжение воли, чтобы не сделать этого. И не со мной одним было так. Мы все говорили о воде, думали о воде и даже во сне видели только воду. Мы тщательно исследовали карту, надеясь найти вблизи хоть какой-нибудь островок, к помощи которого можно было бы прибегнуть. Но такого островка не было. Ближайшими были Маркизские острова, но они лежали по ту сторону экватора…» А ветерок еле дул, впереди лежал пустынный океан, и предстояла еще половина пути.
Нетрудно представить, чем могла закончиться катастрофа с водой. Но им повезло: налетел шквал, а следом ливень. «В два часа мы набрали сто двадцать галлонов, — вспоминал писатель. — Замечательно, что после этого до самых Маркизских островов не было больше ни одной капли дождя. Если бы и этот шквал прошел мимо…» Действительно, даже страшно подумать об этом.
Но почему они выбрали такой маршрут? Что тянуло Лондона и его супругу именно к Маркизским островам?
Ответ прост: детские впечатления и того и другой. Оба зачитывались в детстве Мелвиллом[222], в частности, по нескольку раз прочли его «Тайпи», и побывать в тех местах, где блуждал беглый матрос Том, было их общей мечтой[223]. Она осуществилась: «Во вторник, 26 ноября, во время сильнейшего шквала ветер вдруг повернул на юго-восток. Это был, наконец, настоящий пассат. Шквалы кончились; стояла ясная, ровная погода; ветер был попутный, паруса подняты, и всё в порядке. Десять дней спустя, 6 декабря, в пять утра мы заметили землю, как раз там, где ей “быть надлежало”. Мы обошли Уа-Хука и Нукухива и ночью, в сильный ветер и непроглядную мглу, вошли в узкую бухту Тайохэ и стали на якоре. С берега доносилось блеяние диких коз, а воздух был душен от аромата цветов. Переход был кончен. В шестьдесят дней мы сделали этот путь от одной земли к другой через пустынный океан, на горизонте которого никогда не встают паруса встречных кораблей».
Но здесь их ждало разочарование: от живописной долины, описанной Мелвиллом, осталось очень мало — везде царили упадок и запустение, «белый человек» погубил эти места, а с ними — и местных жителей, которых почти не осталось.
«Маркизские острова вымирают, и единственное, что задерживает еще вымирание, это постоянный приток свежей крови со стороны. Чистокровный маркизанец, — замечает Лондон, — большая редкость. Все они метисы, и притом являются самым невозможным смешением различных рас». Тех маркизанцев, с которыми общался Мелвилл, уже почти не осталось. Писатель свидетельствует: «Для погрузки пальмового масла торговцы едва могут набрать в Тайохэ девятнадцать порядочных рабочих, и в жилах этих рабочих течет кровь англичан, американцев, датчан, немцев, французов, корсиканцев, испанцев, португальцев, китайцев, гавайцев. Жизнь здесь слабеет, чахнет, исчезает… В этом ровном, теплом климате — настоящем земном раю — с поразительно ровной температурой, с воздухом чистым и пахучим, как целительный бальзам, постоянно освежаемым богатыми озоном муссонами… расцветают туберкулез, астма и другие болезни. Из каждой соломенной хижины раздается прерывистый, мучительный кашель выеденных легких. Много и других страшных болезней, но болезни легких производят самые большие опустошения. <…> Долина за долиной вымирали целиком до последнего человека, и джунгли снова овладели обработанной плодородной землей».
Но самое большое разочарование Лондоны испытали, добравшись до вожделенной долины Тайпи.
«Если бы мне дано было заглянуть в райские сады, я едва ли пришел бы в такой же восторг, — цитирует Мелвилла писатель, вспоминая о том мгновении, когда американский романтик первый раз осматривал долину. — Он видел перед собою цветущий сад. Мы увидели дикую чащу. Куда делись громадные рощи хлебных деревьев, о которых говорит он? Перед нами были джунгли, и только джунгли, да еще две хижины, крытые соломой, и несколько кокосовых пальм. <…> Татуированный дикарь, вооруженный палицей и дротиком, не охранял больше входа в долину, и мы могли переходить поток, где вздумается. Священное и беспощадное табу не царствовало больше над долиной. Впрочем, нет, — табу осталось, только это было уже новое табу. Когда мы подошли слишком близко к нескольким жалким туземным женщинам, мы услышали предостерегающее табу. Это было вполне кстати, так как женщины были прокаженные. Человек, предупредивший нас, был обезображен последней стадией элефантиазиса. Все, кроме того, были чахоточными. Долина Тайпи стала жилищем смерти, и оставшаяся горсточка ее обитателей испускала последние слабые вздохи в мучительном угасании вымирающего племени».
Разумеется, исчез и боевой дух, так восхитивший в свое время Мелвилла. Лондон упоминает такой исторический факт: «Однажды капитан Портер с фрегата “Эссекс” вторгся в долину. Кроме матросов у него было две тысячи туземцев из племени Хапаа и Тайохэ. Они прошли довольно далеко вглубь долины, но встретили такое отчаянное сопротивление, что рады были, когда удалось добраться до лодок и спастись бегством».