Вообще, материальное положение Лондона улучшилось. Хорошо платили херстовские издания, платил Бретт, да еще «Авторской лиге», к которой Лондон присоединился в 1914 году, удалось урегулировать проблему писательских прав на экранизации. Отчисления за последние принесли Лондону в 1915–1916 годах не меньше 20 тысяч долларов[284].
Вполне можно было браться за восстановление «Дома Волка» — средства позволяли. Но недавний пыл угас — о доме своей Мечты Лондон даже не упоминал. Хотя вскоре по возвращении и затеял строительство силосной башни и «дворца свиней» (так и называл его — Pig Palace) — образцового, механизированного и отапливаемого свинарника[285], его интерес к ведению сельского хозяйства стремительно падал. Заботы по ранчо целиком отданы были Элизе. Впрочем, ей заниматься ранчо нравилось. Она, как уже говорилось, оказалась куда более толковой в этом деле, нежели брат. Думается, он понимал это.
Финн Фролих, тесно общавшийся с писателем в эти годы[286], вспоминал: «Я никогда не видел, чтобы в ком-нибудь было столько неотразимого очарования. Если бы какой-нибудь проповедник сумел внушить к себе подобную любовь, он приобщил бы к религии весь мир. Разговаривая, Джек был бесподобен: густые, непослушные волосы; большие, выразительные глаза; не менее выразительный, нервный рот, а слова просто журчат. Что-то особенное находилось у него там, внутри; мысль работала со скоростью 60 миль в минуту, угнаться за ним было невозможно. Говорил он еще лучше, чем писал»[287].
Приведенные слова относятся к 1914 году, а следующие — к осени 1915 года: «Он уж не затевал, как бывало, веселые игры и забавы, не боролся, не хотел ездить верхом по холмам. Глаза его потухли, прежний блеск исчез».
Ирвинг Стоун, который в 1930-е годы водил знакомство с Фролихом и записал его воспоминания, приводит и такие сведения (скорее из того же источника): «Теперь он вступал в беседу не для того, чтобы узнать что-то новое, насладиться умственной дуэлью. Он хотел переспорить, раздражался, ссорился. Когда на ранчо собрался погостить Элтон Синклер, Джордж Стерлинг отсоветовал ему: Джек стал другим»[288].
Изменения можно объяснить нервным истощением: выматывающий труд куда сильнее обычного, неизбежно связанный с напряжением духовных сил (а какое без этого творчество?), алкоголь — в те дни, после возвращения с Гавайев, Лондон пил особенно много…
В своей книге Чармиан, разумеется, не пишет об этом, и в этом нет ничего удивительного. Компрометировать собственного мужа, великого писателя? Это уже за гранью здравого смысла.
Почему-то не сообщает она о другом: о состоянии здоровья супруга. Вот это точно не могло пройти мимо нее и должно было вызывать у жены беспокойство. Лондон не имел привычки советоваться с нею по поводу лечения своих недугов, но и скрывать их от Чармиан обычая у него не было. А, между тем, известно, что как раз тогда Лондон начал усиленно принимать успокоительные и снотворные препараты. Эндрю Синклер, один из биографов писателя, даже предпринял специальное расследование и установил, чтó это были за средства, их количество и источники.
Выяснилось следующее: к концу 1915 года Лондон принимал дозу препаратов, в шесть раз (!) превышающую терапевтическую норму. Средство, которое он использовал, представляло собой смесь опиума, гиосциамина и камфоры. Производили его местные фармацевты (Bowman Drug Company) из Окленда. В добавление к пилюлям, он регулярно делал сам себе инъекции[289]. Так он боролся с нечеловеческим нервным напряжением и постоянной бессонницей.
В экспозиции музея Джека Лондона в Глен Эллен есть небольшой специальный «аптечный» стенд. Там представлены препараты, которые Джек Лондон принимал, в том числе анальгетики разнообразного свойства, а среди них опий, героин, морфин, аконит, белладонна, сульфат стронция; есть даже стрихнин. Большинство из этих средств писатель потреблял в последний год жизни, когда у него возникли серьезные проблемы с почками, но кое-что из выставленного использовал уже в 1915-м.
Как все самоучки, постигавшие науки и жизнь самостоятельно, Лондон во всем и всегда полагался на собственный опыт и доверял исключительно собственным знаниям и представлениям. Относилось это не только к философии, политэкономии, социологии и т. д., но и к иным аспектам знания, в частности, — к медицине. Вспомним, как в юности, пытаясь разобраться в истоках социальной несправедливости, Джек не столько слушал ораторов-социалистов, сколько читал Маркса, Спенсера, Фейербаха и других мыслителей, в том числе и весьма сомнительного свойства. Теперь, когда возникли проблемы с нервами и сном, он, пытаясь разобраться в себе, обратился к работам К. Юнга, 3. Фрейда, других психоаналитиков[290]. А для разработки собственного курса излечения — к медицинским справочникам, учебникам и пособиям. Если ему и нужен был врач, то только для выписки рецепта. А дозировку он назначал себе сам.
Зима 1915/16 года разрушила веру писателя в «счастливую жизнь на земле», а эта вера — что очевидно — явно вдохновляла его в последние годы. О катастрофе, которую пережил Лондон в это время, выразительно сказал Ирвинг Стоун:
«Планы стали рушиться немедленно, один за другим. Несмотря на то, что он ездил советоваться насчет свинарника на сельскохозяйственное отделение Калифорнийского университета, в Поросячьем дворце были каменные полы; все его отборные чистокровные обитатели схватили воспаление легких и околели. Премированный короткорогий бык, надежда Джека, родоначальник будущей высокой породы, оступился в стойле и сломал себе шею. Стадо ангорских овец унесла эпидемия. Многократно удостоенный высшей награды на выставках ширский жеребец, которого Джек любил, как человека, был найден мертвым где-то в поле. Да и вся затея с покупкой широких лошадей оказалась ошибкой; на ногах у этих лошадей растет густой волос, и поэтому оказалось невозможным зимой содержать их в чистоте, в рабочей форме. Это были пропащие деньги. Еще одним промахом оказались тяжеловозы; их отовсюду вытесняли: появились более легкие сельскохозяйственные орудия, с которыми, соответственно, могли справиться лошади более легкого веса; а кроме того, появились и тракторы. Внезапно оказалось, что никому не нужны и сто сорок тысяч эвкалиптовых деревьев, которым полагалось бы расти да расти, чтобы через двадцать лет принести хозяину состояние»[291].
Здесь же биограф пишет: «Он <Лондон> проиграл. Он знал, что дело проиграно, но не хотел признаться в этом».
Лондон никогда не признавал поражения. Но, надо сказать, никогда до этого так и не проигрывал. А тут… он предложил Чармиан уехать на Гавайи и даже спросил ее: а не перебраться ли туда насовсем?
Глава 10ПОСЛЕДНИЙ ГОД
«Острова накануне»: январь — август 1916 года
Свой сороковой день рождения Джек Лондон должен был встретить на пути к Гавайским островам. Но — не сложилось: как раз в эти дни случился падеж скота. Можно представить, с каким настроением он отмечал эту дату. Примерно к этому времени относятся и слова Финна Фроиха, которые мы приводили: о «потухших глазах» и «раздражении». На настроение влияло и состояние здоровья: оно явно ухудшалось, и Лондон чувствовал это.
В эти дни (почти к юбилею) он закончил очередную книгу — «Сердца трех», роман-новеллизацию по «шедевру» голливудского сценариста Ч. Годдарда, и писал по этому поводу: «Это юбилейная вещь. Закончив ее, я отмечаю свое сорокалетие, появление моей пятидесятой книги и шестнадцатый год, как я начал играть в эту игру». Несмотря на бодрый тон, звучащий в авторском предисловии к роману, писатель чувствовал, что «играть» стал хуже, былой запал угас. Да и продажи, о которых ему регулярно сообщал Джордж Бретт из Нью-Йорка, постепенно, но неуклонно падали. За предыдущий год ни одна из книг Джека Лондона не вошла в списки бестселлеров, а ведь еще совсем недавно в них неизменно попадал любой очередной том с именем писателя на переплете.
С последним обстоятельством или с вечной нехваткой денег, а скорее и с тем и с другим связаны очередные обязательства Лондона: он заключил пятилетний контракт с херстовским журналом Cosmopolitan на поставку изданию двух романов ежегодно. И без промедления взялся за очередное сочинение — роман «Майкл — брат Джерри», продолжение «Джерри-островитянина». Видимо, еще и потому, что мыслями был уже не здесь, в промозглой зимней Калифорнии, а на тропических островах в Тихом океане, на Гавайях.
Ирвинг Стоун, повествуя об этом периоде жизни писателя, сообщает о проблемах в отношениях между Джеком и Чармиан, о некой возникшей «трещине», об изменах Лондона[292]. Найти подтверждений этому нам не удалось (не сообщают о чем-либо подобном и другие биографы). Разумеется, никаких сведений такого рода не содержат книги жены и дочери писателя. Но это совсем не означает, что Стоун не прав. Учитывая психическое состояние Лондона, нечто подобное допустить можно. Косвенное подтверждение — стойкое сопротивление Чармиан неоднократным попыткам супруга подыскать себе секретаря. Она сдалась только тогда, когда это место занял Джек Бирнс, супруг покойной сводной сестры Лондона — Ады. Но и этот факт возможно интерпретировать по-другому: Чармиан хотела быть в курсе всех дел мужа, помогать ему, а уступила свое место лишь тогда, когда работы и в самом деле стало невпроворот: ведь Джеку необходимо было вести огромную переписку, общаться с журналистами, издателями, заниматься юридическими вопросами и прочим.