Но Дображанская ничего не могла поделать с собой — ее лихорадило:
— Я должна… ненадолго… Я успею вернуться на посиделки с Мамками. Ведь ко мне пришла мама. Приходила… Или она до сих пор здесь, не знаю. Я не могу пропустить встречу с ней!..
— Но бриллианты важней? — зафиналила Чуб. — Да сядь ты! — наконец прикончила вареник она. — Наша некромантка пыталась напасть на своего жениха. Точней, ее дух, поскольку она умерла. — Даша отставила пустую тарелку и с неподдельной любовью взглянула на продолговатое блюдо с жареной уткой. Любви суждено было стать взаимной. Но не сейчас. Чуть позже.
— Как умерла? — моргнула Катя. — Как именно? Когда она успела?
— Пока неизвестно…
— Известно одно: после смерти она не перестала убивать, — сказала Акнир. — Как я уже говорила, мертвые некроманты порой страшнее живых. Ирина продолжает нападать на тех, кто любил ее, — сначала на отца, теперь на Егора…
— И все-таки странно, — Катя нервозно затопталась на месте, поглядывая то на дверь, то на часы в телефоне, — если она так плоха, почему Котарбинский поначалу рисовал ее суть такой ангельской? Что он желал этим сказать? Он видел мою маму, он верно видит сущность людей. У мамы были крылья… бабочки, — Катерина взяла со стола уже подаренную Маше бабочку-брошь, внимательно вгляделась в нее и изумленно прищурилась. — И почему Ирина — утопленница, если она не утопла? Вы говорите, Водяница не знает ее.
— Ее нет среди вил, — признала Акнир.
— И что тогда значит церковь над темной водой? — спросила Катя.
— Не знаю, — ведьма смотрела на экран ноутбука, уже демонстрировавшего сделанный Катей снимок «Тайны». — В Киеве нет такой церкви. И никогда не было. Похоже на полный тупик.
— Но мы видели сами: Ирина обернулась туманом, — сказала Даша. — Что, если она все же утонула? У этой церкви, — ткнула пальцем в картинку она. — Просто эта церковь не в Киеве. И, отлетев накануне Дедóв, ее душа сразу стала туманом… И еще не прошла круговорот и не стала водой. Не успела вернуться в царство воды? Ты, вообще, в курсе, — вопросила она Катю, — что вода — переход в мир мертвых?
— Так же, как зеркало, — добавила Акнир. — Как любая отражающая поверхность.
— Как зеркало? — Катя подошла к зеркалу в полный рост, приколола брошку на лацкан пиджака, проверяя свою засомневавшуюся память.
Да, больше не было никаких сомнений: в течение дня осколок бриллианта в брошке увеличился! Втрое! Если не вчетверо…
Но как?
Почему?
Киевицы умеют выращивать бриллианты на собственной груди?
Эта новость поможет ей в моральной схватке с Викторией?
Нужно спросить у Акнир…
Но спросить и даже озвучить необъяснимую и наверняка весьма важную новость Катерина не успела.
— Я поняла! — громко вскрикнула Чуб. — Вода — мир мертвых! Ирина плавает не в воде, а в мире мертвых. Вот что нарисовал Котарбинский… Это метафора. И в ее загробном мире стоит церковь… Значит, ее душа чиста. Потому из туманного озера ее и забирает на небо ангел!
— Ее душа чиста? — изумилась столь фантастически алогичному заявлению Катя. — Мы с тобой говорим об одном человеке? Об Ирине Ипатиной — малолетке, зарезавшей на пьяную голову собственного папу?..
— Она убила своего отца, — вздохнула Маша, — полагаю, после такого поступка трудновато попасть на небо.
— Простите, о ком вы сейчас говорите? — вдруг совершенно перестал понимать ее Вильгельм Котарбинский.
— Мы с вами говорили об Ирине Ипатиной, — напомнила ему Ковалева, — убийце!
— Нет-нет, — мягко поправил ее художник, — мы с вами говорили об Ирине Ипатиной и ее убийце.
— Но вы нарисовали с Ирины «Дух Бездны».
— Вовсе нет, — твердо сказал Вильгельм Александрович. — «Дух Бездны» — не ее портрет.
— А чей же тогда? — опешила Маша.
— Ее отца. Мужчины, который приходил вместе с ней. Я сразу увидел: его душа летит в бездну… Его тащит дева с лицом Горгоны. Она — его ад. Его страх. Его боль. Но это его боль. Его чувства… Это он видит ее такой.
— Он считал свою дочь неким исчадием ада? А она им не была? Она — была ангелом? Она — не убивала его?
— Нет. Это он — убийца своей дочери. Ее губитель.
— Убитый отец Ирины убил свою дочь? — не смогла уразуметь Ковалева. — А кто же тогда убил его? Ее жених? Он защищал свою невесту?.. Погодите, но слуги ведь видели, как Ирина, живая, выбежала из дома уже после смерти отца!
— Не знаю, — сказал художник, — я лишь рисую то, что я вижу. Ее душа пришла ко мне чистой. Но теперь ей не сыскать покоя. Ей не спастись. Она попала в беду.
— Попала… — повторила Маша за ним. — Или попалась?
И вдруг закричала, согнулась пополам, от ужасающей боли, пронзившей ее, как крюк рыбака, и закричала опять, словно некто невидимый выдернул крюк обратно, вместе с мясом и кровью…
— Ясные Пани, — Василиса Андреевна выкатила из смежной комнаты-спальни коляску с Мишей-младшим. — Он плачет все громче, и я никак не могу успокоить его.
Зареванный мальчик сидел на лоскутном одеяльце, глядя на них круглыми глазами. Его светлые, почти белые волосы были взъерошены, маленькие ручки испуганно сжимали любимую игрушку-жирафку.
— Па… — громко выкрикнул он, и слезы двумя косыми струйками побежали по круглым фарфорово-румяным щекам.
— Что ты сказал, Мишенька? — Катерина с сомненьем склонилась к синей коляске, не слишком веря, что ребенок понимает ее.
— Па… — повторил он пружинисто. — Па!..
— Па-па? — неуверенно перевела Даша.
— Па… па!.. — голос мальчика сорвался на крик.
— Он переживает за папу? Но кого он имеет в виду? — спросила Катя.
— Уж точно не Врубеля, — фыркнула Чуб. — Где вообще сейчас Мир? Да успокойся же, масик, — принялась покачивать коляску она.
В ответ мальчик только заплакал еще отчаянней:
— Па-а-а-а-а-а-а-а-а…
— Мир остался в гостях у художницы. Она рисует его портрет, — сказала Катя.
— Портрет? — схватилась за щеки Акнир. — Портрет — то же зеркало! Отражение. Если портрет хорош, если во время создания прочитать заклятие, можно украсть с его помощью душу!!!
— Па-а-а-а-а-а-а… — заревел мальчик.
— Мы едем к Виктории, — всполошилась Катя. — Немедленно!
— Нет времени ездить… летим! Говорите адрес, — распорядилась Акнир.
— На метлы! — заголосила Чуб и первой бросилась к стенному шкафу в коридоре, заполненному помянутыми летными средствами.
Глава девятаяЧерный бриллиант
Непроглядный туман скрыл от них Город и скрыл их от Города — никто не видел трех ведьм, летящих сквозь белую мглу.
Мгла не была безмолвной; она шептала, густой влажный туман хватал их за плечи рыхлыми ладонями, мятежные, неупокоенные, пробужденные праздником души желали удержать их, пытались сказать, размечая полет над Киевом обрывками фраз:
— Мое почтение…
— Дайте… прошу…
— Нет… не могу забыть…
— Я умоляю…
— Помолись, помолись за меня…
— Мы в опасности… в Киев пришел некромант!
Дашина верная подруга с двумя велосипедными седлами на древке взяла в попутчицы Катю, уже секунду спустя потерявшую где-то над Бессарабкой свою левую туфельку, правую Катя обронила уже над Ботаническим садом.
Мокрый туман лип к Дашиным ногам, и Чуб, задравшая при посадке мини-юбку на бедра, невольно задумалась: сколько покойников видят сейчас ее красные в черные черепушки трусы? Как вообще мертвые воспринимают дизайн с черепами? Как издевательство или как приветственный жест?
— О, прелестница! Озорница!.. — немедля получила она ответ на вопрос.
— Ясные Пани, попросите ваш Город…
— Мы все в опасности!!!..
— Сударыня, вы просто милашка…
Акнир вихрем неслась впереди.
— Стекло! — издала предупреждающий крик дочь Киевицы, и, готовясь к удару, слегка поджала ноги, обутые в крепкие ботинки с широкими каблуками.
Но идти на абордаж со стеклом не пришлось. Дображанская лишь глянула вниз, увидела стремительно проступающую из тумана стеклянную крышу над чердаком-мастерской Виктории Сюрской — и крыша лопнула, со звоном рухнула вниз.
Троица приземлилась на ощерившийся осколками пол.
Акнир с подозрением посмотрела на Катю.
— А отчего все развалилось? Заклятие? — не поняла Даша Чуб.
И тут же забыла свой вопрос:
— Мать моя женщина!.. Вот он! — Землепотрясная бросилась к мольберту с портретом Мирослава Красавицкого. — А здорово она его…
Набросок углем был необычайно хорош — вся сущность Мира: и глубина его глаз, и горделивая линия носа, и неумолимость рта, и лежащая на самом дне естества огромность любви, вернувшая его из небытия, победившая саму смерть, сотворившая его заново, — отразилась в этой работе.
Отразилась!
«Портрет — то же зеркало. Если портрет хорош…»
Катя поняла, почему Вадим Вадимович назвал Викторию гением. И еще поняла…
— Поздно, — сказала Акнир. — Она знала, что мы придем сюда, и ждала нас! — юная ведьма указала на висевший в центре белой стены большой плоский телевизор. Он был включен. Акнир взяла пульт, усилила звук.
На экране горел значок известного канала, а рядом с телеведущей сидела «человек мира» Виктория Сюрская.
— Черный бриллиант… — говорила художница, показывая висевший у нее на груди ирреальный камень блондинке-ведущей, неприкрыто раззявившей рот при виде подобного дива. — Мое последнее приобретение!
— Такой огромный? — искренне поразилась блондинка и невольно протянула руку к сверкающей цаце, но побоялась дотронуться — будто даже прикосновение к алмазу было ей не по карману.
— Ему нет цены! «Орлов», «Алмаз Шейха», «Тиффани» меркнут в сравнении с ним. Когда я увидела его, я сразу поняла: вот моя настоящая любовь! Моя истинная любовь. Я искала его всю свою жизнь… Как же долго я тебя искала, любимый! Мой самый, самый, самый красивый… Я сама дала ему имя — «Мир»!
— Мир? — зачарованно повторила ведущая.
— Это Мир… — хрипло сказала Акнир.
— Это Мир? — попыталась поверить Катерина.