— К нему непременно нужны чулки цвета фиалок и лиловые перчатки, — возбужденно воскликнул он. — Вот, я принес…
Заботливо усадив Акнир на кровать, он встал на колени и принялся раболепно натягивать на правую ногу Акнир фиалкового цвета чулок, расшитый бледными блестками.
— Merci, — юная ведьма позволила Врубелю закрепить чулок подвязкой и задрала юбку повыше, предоставляя ему в полное распоряжение свою вторую ногу.
— Акнир! — громогласно рыкнула Чуб.
Врубель удивленно повернулся — он не знал значения данного слова.
— Миша, где уже чай? Живот от голода сводит, так жрать хочу, ща умру! Будь дусей, молю, найди этого клятого Клепу… небось он сам нашу кровянку уминает!
— Ой… сейчас, потерпи… — искренне проникшись ее голодным отчаянием, Врубель помчался спасать их ужин.
— Что ты делаешь? — рявкнула Даша, едва сердобольный художник скрылся за дверью.
— А что? — Акнир собственноручно натянула второй чулок, приподняла ногу и скептически осмотрела ее. — Может, для цирка все же лучше не чулки, а трико?
— А то! — громыхнула «старшая сестра», — что, не знаю, как у вас, ведьм, а у нас есть только один настоящий Великий Запрет: нельзя отбивать парня подруги! Пусть он и умер сто лет назад! Врубель — не твой. Он — Машин!
— Да я ничего не делаю… — заморгала Акнир.
— Ах, это все он? Чулочки тебе надевает… А ты не виноватая, он сам пришел, да?
— Когда позже он делал театральные костюмы своей жене-певице, он тоже сам одевал ее перед каждым спектаклем.
— Вот именно, жене! А ты — не жена! И не смей ему больше ботинки чинить. А я дура не въехала… Чего это он больше с Анной Гаппе не сидит, чего он у нас все тусуется. Он, значит, Анну уже не любит, он любит другую особу и если та ща-с ответит ему взаимностью… Приехали! Что я Машке скажу, как ей в глаза посмотрю? Что у вас вообще происходит? Я еще чего-то не знаю?
— Да я сама не знаю, — заспотыкалась уличенная ведьма — и вид у нее был виноватый. — Мне просто жалко его… он мне… как брат. И разве я не имею права на душевную дружбу? Ведь это моя мать, как ни крути, его жизнь расколола. И мне хочется ему как-то помочь… Хочется ему что-то хорошее дать, суперклассное…
— Например, дать ему помацать свою суперклассную ногу? Я тебя предупредила!
— Я поняла. Больше не буду с ним на короткой ноге.
— На короткой, пожалуйста. А совать ему свои длинные ноги — точно не стоит.
В дверях образовался художник с заваленным нехитрыми яствами большим зеленым подносом в руках.
Не выдержав, Чуб засмеялась.
— Умора! Зеленый поднос под зеленым носом.
— Клепа прелесть! Сказал мне, чтоб я завтра вместо него выступал! — похвастал Врубель, довольно задирая нос цвета зеленки. — Может, мне устроиться в цирк фокусником? Я умею показывать фокусы! Или хотя бы униформистом. Раз уж только в цирке меня понимают. А другие нет… потому я все чаще сбегают от них в свой Провал…
— Куда ты сбегаешь? — насторожилась Даша. — Повтори-ка…
— Есть такая игра в Провал. Я ее сам для себя придумал. Не просите объяснений… Я не смогу пояснить даже вам… ее нельзя объяснить, как нельзя объяснить, например, номер Мистрисс… но с недавних пор это моя любимая игра.
— Ты разве был сегодня в цирке и видел Мистрисс? — спросила Акнир.
— Я видел ее раньше, еще в Одессе. Ну что, mademoiselle, прикажете вашему верному униформисту подавать самоварчик? Сейчас принесу, и будем тут чаевать! Позвать Пепиту и Клепу?
— Оки, зови… они наверняка тоже голодные.
Врубель снова исчез за дверью.
— Я вспомнила, где впервые слыхала про Провалы, — сказала Чуб, глядя ему вслед округлившимися от озарения глазами. — Когда мы расследовали наше самое первое дело, я подслушала разговор Васнецова и Прахова — они говорили о Врубеле и о его Провалах.
— Подробнее! — потребовала ведьма.
— Когда он начал сходить с ума, он часто исчезал на несколько дней… и никто не знал, где он был и что делал… он назвал это «уйти в провал».
— Полагаешь, что он… он реально проваливался?
— И Козиноболотский переулок, и Малопровальная, и Ирининская — его обычный путь от цирка. Это не твоя мать пришла сюда ради Врубеля, это Мистрисс приехала в Киев ради него. Она знает его еще с Одессы! И знает, что он что-то знает…
29 ноября, по старому стилю, родительская суббота накануне Дмитрия Солунского
— Он знает, — подтвердила Мистрисс. — Но он сам не знает, что именно… не знает, как он попал туда, как вернулся обратно. Мне известно одно, однажды он БЫЛ ТАМ… Но мне удалось найти у него лишь одну отмычку к Проваллю.
Рука Мистрисс Фей Эббот в длинной кружевной митенке лениво потянулась к лежащему рядом на столике сафьяновому альбомчику… но так и не коснулась его. Магиня взяла со стола подушечку для полировки ногтей и, откинувшись на спинку любимой отоманки, принялась приводить в порядок свои руки.
— У меня есть кому за ним приглядеть. Но если вы сыщете путь в Провал раньше — тем лучше. Мое предложение в силе. Раз вы водите дружбу с художником, у вас больше шансов, чем у той, у второй. А покуда расскажите мне побольше о вашем Провалле.
— Вы не получите больше того, за что заплатили. А покуда вы не внесли никакой платы, — жестко сказала Акнир.
Мистрисс удовлетворенно кивнула, словно признавая ее достойной партнершей. От соприкосновения с ногтем ее пилочка издавала противный тревожащий звук.
— Тогда я сама расскажу вам, что знаю. Мне известно, что последний — Четвертый Провал находится под Царским садом… по легенде там, задолго до крещения Киева, стояла первая христианская церковь. Но однажды она провалилась под землю, прямо в ад… и все прихожане, бывшие в ней, и священник, служивший службу, — провалились с ней вместе. И будто бы в такие дни, как сейчас, можно услышать, как колокола первой церкви звонят под землей.
— Это глупая легенда слепых, — сказала Акнир. — Городской фольклор.
Мистрисс снова кивнула.
— «Слышат звон, да не знают, где он» — так у вас говорят о людях? — Она встала и подошла к сверкающей медью спиртовке — на ней в круглом металлическом горшочке кипело непонятное варево, издававшее отвратительный и подозрительный запах. Проходя, Даша заглянула туда и увидела, как в похожей на золотистый бульон жидкости плавают большие куски мяса и неизвестных колючих растений. — Потому что первая церковь стояла вовсе не там, а здесь, — палец Мистрисс с обработанным ногтем вытянулся и указал прямо в пол. — Правда ли это?
— Провал находится прямо под цирком? — охнула Даша.
Акнир неопределенно пожала плечами.
Даша украдкой вытерла мокрый от испарины лоб — в присутствии Мистрисс она испытывала одновременно три приступа — паники, удушья и озноба.
— Не хотите говорить? — осклабилась магиня. — И все же тут неподалеку стояла церковь… одна из первых женских церквей. Я узнала ее название — Ирининская. Впрочем, неважно. Отведайте моей настойки, прошу. Выпьем втроем за бесконечность! Выпьем за Дедо́в… Ведь слепые празднуют их сегодня, в субботу, накануне Дмитрия Солунского.
Магиня показала на испещренный золотыми магическими знаками низкий и круглый столик из кедрового дерева, инкрустированный малахитом, опалами и дымчатыми топазами — в центре возвышался высокий пузатый графин, наполненный розоватой жидкостью с плавающими в ней размокшими красными ягодами.
Сердцевина графина засветилась, как волшебный фонарь, а сам графин оторвался от столешницы, отбросил круглую переливающуюся хрустальными гранями крышечку, зависшую в воздухе. Не желая утруждать свою госпожу, господин Графин низко «в пояс» склонился перед гостями, наполняя до самых краев две стоявшие рядом рюмки, а рюмки исправно, не расплескав ни капли, полетели к ним и зависли прямо под носами «сестер».
— Знакомый запах, — отметила Чуб и взяла рюмку. Ее рука заметно дрожала.
— Рябиновка, кровь Бабо́в, — со знанием дела кивнула Акнир. И профессионально опрокинула хрустальную емкость. — Пей, не бойся, — громко сказала она, склоняясь к самому уху Даши, и быстро прошептала одними губами: — Поссорься с ней.
Дважды Чуб просить не пришлось — необъяснимый, неконтролируемый, почти тошнотворный страх перед Мистрисс, охватывавший Дашу при встрече с магиней, жаждал дать отпор и ей, и ему.
Землепотрясная выпила и почувствовала на своем небе морозный осенний день с яркими пятнами красной рябины. Утерла губы и выплюнула ядовито:
— А кто это нам винишко наливает? Ангелы бездны? Или души людей, которых вы сделали своими рабами?
Мистрисс обратила на Дашу пронзительный взгляд.
— Вы ведь еще не бывали в аду, дорогая? — спросила она так любезно, точно интересовалась, бывала ли та в соседней кондитерской «Жорж».
— Бог миловал.
— Бог? — повторила саркастично магиня. — На его милость вам уповать в аду точно не стоит. Вам известно, почему вы боитесь меня? Потому что рядом со мной вы кожей, почками, всем естеством чуете, как дует сквозняк… из того места, где вас никто никогда не помилует! Уверяю, когда вы увидите ад, вы поймете: я — не рабовладелица. Я — освободительница! Христос — вот ваше истинное рабство.
— Стоит, наверное, заглянуть туда заранее, так, любопытства ради, — ответила бравадой Даша, хотя голос почему-то подчинялся с трудом — гортань точно затянуло изнутри белым инеем.
Магиня была права: Даша боялась не Мистрисс, — того, что исходило от Мистрисс — веяло от нее как запах духов… неужто она или взгляд ее действительно были выходом из ада, связью меж тем и этим миром, из которого тянуло горячим, как ветры пустынь, сквозняком?
— Желаете полюбопытствовать? — холод опять потек по Дашиной спине от излишне елейного вопроса магини. — Я готова вам услужить. Сделайте милость… загляните вот в ту чашу.
Чуб, помедлив, подошла к указанной Эббот большой золотой эмалированной чаше на толстой витой ножке. Чаша возвышалась на жардиньерке рядом с полупрозрачной серебристой занавеской — занавесь непрерывно подрагивала, точно так же колыхались во время выступления одежды магини, словно в складках ее рукавов жили невидимые дрожащие твари.