В финале танца публика зааплодировала — скорее вежливо, чем горячо, скорее высокомерно, чем поощрительно. Никто не приблизился к ней, не подарил цветы, не проявил никаких дополнительных знаков внимания.
Приземлившись и раскланявшись, Коко побежала вверх по лестнице, в отведенную ей комнату на втором этаже.
«А вдруг князь уже передумал?.. вдруг я ему уже разонравилась? Как сверкнула цимесом, так он и утратил интерес», — разочарованно подумала Чуб.
И тут к ней шагнул еще один фрачник в бархатной маске.
— Я могу попросить вас оказать мне честь и выпить со мной бокал шампанского? — галантно предложил он.
— Сначала покажите лицо!
Он снял маску, и Даша узнала молодого человека с портрета.
Он был не слишком высок ростом, и фотоаппарат увеличил его черты, бывшие в жизни немного мелкими, но оттого не менее правильными — превосходный породистый нос, скулы и глаза, наполненные такой страстью, что, опустив очи долу, он мог бы случайно поджечь ковер. По лицу было видно: человек этот крайне нетерпелив, совсем не привык к отказам, но готов принять ее «нет».
— Дайте мне пару минут привести себя в порядок.
— Очаровательница, сирена… не мучьте, молю! — воззвал он.
Она шмыгнула в отведенную ей комнату с туалетом и ванной.
«Помни, что он, как молоко на огне… доведи его до кипения, но не позволь пене перелиться через край и погасить пламя, — сказала ей перед выступлением мадам. — Такие, как он, не умеют ждать слишком долго, а, разгневавшись, сами не умеют сдержать своих чувств».
— Вы долго! — постучал в двери он. — Но я готов ждать вас всю жизнь. Ведь мадам Манон уже сказала вам о моих чувствах?
— А сами вы не в силах сказать? — Даша открыла двери и вышла в коридор.
Из холла до нее доносилась разудалая ирландская песня Пепиты, любопытно было бы посмотреть и ее комический номер.
— Я не умею говорить красивых слов, — сказал князь.
— Ясно… «Я старый солдат и не знаю слов любви».
— Я вовсе не стар.
— Это шутка.
— Вы шутите со мной? — оскорбленно поджал губы он. — А ведь для меня все очень серьезно. Клянусь, если вы откажете мне, я умру во цвете лет, застрелюсь, и да падет моя гибель на вашу неприступную душу! — произнес он с пафосом.
И Дашина душа затрепетала и разом утратила всю свою неприступность. Князь Рюмский стремительно приблизился, впился губами в ее губы, впечатывая ее в стенку, чуть не столкнув с пьедестала огромную вазу с пышным букетом разноцветных пушистых страусовых перьев. Он прижимался к ней всем своим невысоким, но сильным и страстным телом, его рука приподняла созданную Врубелем пышную юбку-радугу, пробралась через все оборки и кружева мадам Манон…
Все развивалось слишком быстро, но Чуб была не уверена, что хочет сопротивляться.
«А если его утащит сейчас прямо в ад?» — пискнула последняя оставшаяся в живых здравая мысль.
Веселая ирландская песня прервалась. Пепита завизжала, как целое семейство свиней в канун Пасхи.
— Остановитесь! — раздалось громогласное.
Нежданный гром среди ясного неба встретили множество возмущенных, испуганных, визжащих голосов:
— Кто вы?
— …непозволительно!
— Полиция…
— Помилуйте, сударь, какая полиция?..
— Кто этот разбойник?
Силой вырвавшись из объятий князя, Чуб перегнулась через опоясывающий весь второй этаж балкон и увидела, что по мраморной лестнице едет лошадь, а на ней, с саблей наголо и перекошенным от крика ртом, восседает поручик Дусин.
— Остановитесь Коко… Не верьте ему! — крикнул он и пришпорил свою гнедую. — Князь Рюмский не влюблен в вас. Он заключил со мной пари, что возьмет вас в первый же вечер… мерзавец, сколько денег ты заплатил?
— Неважно, — князь крепко обхватил Дашино запястье. — Если ее можно купить за деньги, то этим сказано все!
— Ты не выиграл! — крикнул Дусин.
— Ты помешал мне… еще немного, и она была бы моей! Прямо здесь, в коридоре.
Чуб почувствовала, как ее лицо краснеет от нелицеприятной правды. И все же — неправды.
— Не смей врать, ты мне ничего не платил! — Даша вырвала руку и засадила освобожденной ладонью князю по морде.
— Грязная девка! — взорвался тот.
— Ты оскорбил Коко! Я вызываю тебя на дуэль. Считай, что это не ее, а моя пощечина, — Дусин сорвал с руки перчатку и швырнул ее князю.
И лишь сейчас Даша вспомнила, что снова забыла надеть печатки. Похоже, у нее во веки веков будет только одна заветная дверь…
— Завтра утром я жду ваших секундантов. Вы не должны здесь оставаться, Коко! — Дусин наклонился, протягивая ей руку, и Даша, видевшая этот жест в кино тысячи раз, автоматом подалась к нему.
Одним движением он втянул ее на лошадь, посадил впереди себя.
— Вы моя единственная любовь, Коко, — крикнул он ей прямо в ухо.
— А вы, Дусин, меня таки удивили!
— Вы станете моей женой?
— Я подумаю! Зови меня Дашей, — разрешила она. — А твоя лошадь точно умеет спускаться с лестницы?
Поручик промычал в ответ нечто невразумительное, показавшееся его спутнице неудовлетворительным, и она достала из кармана свой проверенный дезик.
Какая разница? Что бы не увидели местные джентльмены, они все равно никогда ничего не расскажут полиции, — тупо струсят.
Чуб оказалась права.
Никто из тайных посетителей дома мадам Манон не признался никому (некоторые не признались даже себе!), что в тот вечер они увидели, как гнедая в яблоках лошадь заржала от изумления, оторвалась от земли и, подобно Пегасу, плавно пролетела над ступенями, над головами обезумевших фрачников, над застывшей с открытым ртом бородатой Пепитой…
И, оставив на натертом мастикой полу круглую теплую и коричневую лепешку в подарок, исчезла на темной Ямской улице.
Глава одиннадцатая,в которой многое объясняется любовью к неевклидовой геометрии
3 ноября, по старому стилю, 1888 года
Холод бывает уютным, когда так приятно кутать зябкие плечи в плед и смотреть на серый неуют заоконья, и знать, что плед защищает тебя от него, и твой дом защищает, и трескучий огонь в печи.
Непогода загоняет нас в дом… заставляя отказаться от внешних дел и заняться домашними делами.
Непогода порой загоняет нас и в иной дом, в нашу душу — где тоже пора навести порядок и насладиться уютом пребывания в своем внутреннем мире.
Он — тоже наш дом!
И именно он останется нашим домом — домовиной и после смерти.
У одних он похож на узкий темный чулан, у других— на бескрайний дворец с просторным балконом и балюстрадой, с видом на океан… и если внутри вас дворец, не важно, что вы живете в чулане.
Так думала Даша Чуб, лежа ранним темным утром 3 ноября на продавленной койке в меблирашках мадам Кукушикиной, неторопливо затягиваясь папироской и вспоминая свой разговор с Миром.
Возможно, ад более локален. Ад — всего лишь твоя собственная душа. Представь себе, что твоя душа — это дом, в котором ты будешь жить после смерти. И если в твоей душе царят лишь мрак, чернота, страсти, печали… помни: каждый сам себе ад!
Привстав, Даша поймала стаканом поздне-осеннюю муху на подоконнике, слегка приподняв край стакана, выпустила в него табачный дым изо рта и показала на итог рукой:
— Вот это и есть ад. Твоя собственная коробочка. Или дворец, кому как повезет…
Она больше не пугалась страшного слова из двух букв, не сомневалась, что из нее получится отличный каменщик, плотник и даже монтажник-высотник собственной души… как только она разберется со странным и стремным неразъясненным пятничным сном.
Выпустив несчастную муху, загасив папироску в стакане, Чуб удовлетворенно прикрыла глаза и снова уснула, глядя на размеренно раскачивающиеся ветви деревьев, словно укачивающих в гамаке веток ее беспокойную душу… а когда, часа три спустя, яркий солнечный свет снова разомкнул ее веки, рядом на краю кровати, закутавшись в плед, сидела дрожащая Акнир.
— Я не буду с тобой разговаривать… ясно? — недобро поприветствовала блудную предательницу Даша. — Пока ты не расскажешь мне правду о том, как обманула меня и Машу. Что у вас с Врубелем?
— Я никого не обманывала, — зуб Акнир не попадал на зуб. Ведьма казалась неверной тенью самой себя. — Я не знаю никакой правды, клянусь Уроборосом!.. Я не знаю, о чем он говорил в соборе, почему рисовал меня… Сколько меня не было тут?
— Два дня с половиной.
— А где Врубель?
— И первый вопрос — про Врубеля… это ты мне скажи, где он? Он побежал за тобой и исчез!
— Мне нет дела до Врубеля, будь он проклят! — вскипела Акнир. — Из-за него умерла моя мать! Я убила свою мать, — ведьма встала, сбрасывая плед на пол, и показала Чуб окровавленные перчатки, испачканные еще свежей и мокрой красной влагой.
— Пипец! — эмоционально выдала Чуб.
Дрожащими губами Акнир поведала все случившееся с ней.
— Но ты же не сама своей матери перерезала горло, — сделала вывод Даша. — Значит, убила не ты.
— Все равно — это я… Мы пришли сюда, в Прошлое, мы изменили историю — историю моей мамы и Врубеля… И он убил ее!
— Ее уже лично Врубель убил?
— Его убила она.
— Есть и третья версия? — осторожно уточнила Даша. Акнир выглядела почти невменяемой, впрочем, после описанных ею живых картин, это было не удивительно.
— Когда он разбил фигуру Демона, у мамы случился припадок. А когда он нарисовал Богоматерь с волчьими зубами, она… она загрызла мою мать!
— Ок, сначала я помогу тебе, а потом, позже, убью… но убью точно, я предупредила! — кивком подытожила Чуб.
Встав, она налила из кувшина воду в таз, подтолкнула к нему Акнир.
— Если ты не поможешь мне, некого будет убивать, — бессильно сказала ведьма. — Если мать умрет до моего рождения, я скоро исчезну.
— Но ты еще тут.
— Потому что Третий Провал — это будущее, — веда сняла окровавленные перчатки, и Даша впервые заметила на ее правой руке глубокий, едва заживший порез. И когда Акнирам успела так сильно пораниться? — Я видела будущее! Пока еще мама жива, но скоро, очень скоро ее убьют, — она медленно обтирала губкой руки, на них оставались грязно-розовые разводы. — Ее распотрошат, как барана.