— Я всего лишь очередной Путешественник во времени из романа Уэллса. Но чужаков в цирке замечают сразу, а под видом Зетте, в маске, я мог ходить незамеченным среди всех цирковых, слушать их разговоры… и уходить незамеченным в виде посыльного. На посыльного никто никогда не обращает внимания. А обратив — считают его недостойным внимания. Никто не замечал моей скромной персоны, пока ты не указала на меня своей матери. Она мертва, потому что пыталась убить меня. Потому что ты натравила ее на меня. Зачем ты сделала это? И чего ты хочешь теперь? О чем плачешь?
— О том, что ты — идиот. Ты — мой отец! Ты должен был не убить, а полюбить ее… Я — твоя дочь! — раскрыла, наконец, свою тайну Акнир.
Но Путешественник во времени остался совершенно равнодушным к прозвучавшей тайне — быть может, он был слишком молод, чтобы проникнуться проблемами новоявленной дочери, которая была лишь на несколько лет младше его, а может, не поверил ей вовсе.
— Мне не нужна ни ты, ни она. Если тебе нет дела до того, что душа невинного отправилась в ад, ты такое же зло, как и женщина, тебя породившая. Ты была в аду, девочка? Впрочем, зачем я спрашиваю, ведьма… Ты там еще будешь. Если родишься, а если нет, считай, я оказал тебе услугу, ты никогда не узнаешь, ЧТО ТАКОЕ истинный АД.
— А ты знаешь, что такое истинный? — задала вопрос Чуб.
Путешественник посмотрел на нее, и его губы странно обмякли, а слова прозвучали как извинения:
— Нет смысла объяснять… достаточно скоро вы узнаете сами.
— Потому что мы ведьмы и являемся злом? — вспыхнула она.
— Веды не являются злом, как не является злом и сама Мать Земля. Но вы можете творить зло. И тогда кто-то должен остановить вас… Кылына присушила его. Привязала его к себе. Все это время его душа рвалась с привязи прочь… искала провал в небо. Потому он и создал все это, — он расставил руки, показывая им десятки возвышенных образов, перелетевших с полотен и эскизов прямо на небо. Путешественник посмотрел на Акнир, и в светлых глазах его не читалось отцовской любви. — Ты знаешь, что даже в сумасшедшем доме он кричал: «Я — Иисус Христос»? Он хотел видеть свое «я» частью Всевышнего… а не частью адского плана твоей матери.
— Не делай этого, не убивай ее. Если кровь моей матери нужна тебе для Отсухи… я дам тебе свою кровь.
— Мне не нужна ни кровь, ни Отсуха, — прервал он. — У меня есть заклятие «vele», и я могу украсть душу даже из ада. Я не в силах изменить его горькую судьбу, она слишком вписана в историю Киева, в историю мира. Но я могу привязать его душу к этому храму. Теперь он никогда не окажется в пекле, на которое обрекла его твоя мать. Никто из его современников и даже их ближайших потомков никогда не увидит этот храм… Но он существует. И его душа, — указал он на Врубеля, — чиста перед Богом… И, возможно, там простят его. (И она вырастет на улицах нашего града тогда, когда люди будут больше всего нуждаться в Боге!)
— Тогда помилуй ее… Папа, пожалуйста!
— Я не собирался убивать твою мать. Ты стравила нас. Ты натравила ее на меня. Ты сама убила ее! Ты говоришь, что ты моя дочь. А ты знаешь, что Кылына решила лишить его потомства? Для этого она и пришла в Прошлое — наложить заклятие смерти на весь его будущий род!
Акнир опустила глаза:
— Я знаю.
— И ты приняла это как должное?
— Нет… но я не знаю, что делать.
— Заставь свою мать позабыть все, что ты наговорила ей обо мне.
— У меня недостаточно сил!
— Придумай что-то. Я прошу так немного. Не хочешь видеть ее мертвой?.. Пусть она не пытается убить меня. Например, не науськивает на меня львов, как сегодня. Спасибо лялечке, — он подошел к Даше Чуб и с неприкрытым удовольствием поцеловал ее руку. — Она спасла мой номер. Жаль, мы так и не успели сходить в Купеческий сад, послушать концерт. Поверьте, я был бы счастлив сопровождать такую даму. Позвольте хотя бы подарить вам это на память, — Путешественник протянул Даше свернутые в трубочку ноты. — Прощайте!
Страх одиночества, страх темноты и страх смерти — сродни друг другу. Для многих — это лишь страх остаться наедине с самим собой. Не убийцы, не монстры в ночи — наши личные чудища, копошащиеся в глубинах душ, пугают нас больше всего. Они и раздерут нас, как черти, после смерти, они — наш личный ад, они станут им, когда прочий реальный мир больше не сможет защитить нас, оградить от нашего «я» нерушимой стеной.
Со стороны казалось, что Акнир просто стоит, опустив голову и плечи, но Даша видела, что ведьма ведет кровопролитное сражение с монстрами собственной души: отчаянием, самоуничижением, опьяняющим страхом.
Волшебный храм будущего истаял, они снова оказались посреди безлюдной Ирининской, но тишина отступила — чуть дальше, на Козинке, «думские девчата» громко ругались с каким-то местным «котом».
На улице потеплело, пронизывающий холод ноября отступил, словно мертвые, собравшиеся здесь, обладали живым человеческим дыханием и его тепло согрело узкие улицы и наполнило Дашу неведомым ранее ощущением силы — осознанием, что мир состоит из тысячи невидимых душ, готовых помочь.
— Никогда еще я не совершала столько ошибок, как за эту неделю, — похоронно сказала Акнир. — Печальней истории не придумать… когда я подошла к своей матери, чтобы отвести ее смерть, я сама заговорила о папе, и в итоге она попыталась убить его. После нашего с ней разговора мама заподозрила его… и ее расследование было намного короче нашего! Не случайно существует запрет менять Прошлое. Нельзя менять судьбу! Это позволено лишь Киевицам! Только им, только Кате, только Маше, только тебе, только моей матери… вам, а не мне! И я должна была принять выбор Города. Он избрал для вершения судеб не меня! Но я использовала тебя, прикрылась тобой. А ты… Ты была на высоте. Ты сразу увидела истину… совершая ошибки и исправляя их, ты шла по следу… Теперь я знаю, почему Киев выбрал тебя. Ты познала Тьму, приняла ад, открыла в себе новый дар, разгадала тайну Провала, привечала душек и помогала им, — ты провела Бабы́-да-Деды́ как положено подлинной Киевице!
— Притормози! Если на меня столько сладкого лить, у меня диабет появится, — уняла ее Даша. — Если бы я не фестивалила тут, а искала отца, который пытался соблазнить мою подругу и убить мою мать, которая, в свою очередь, решила убить его и погибнуть сама, позабыв предварительно родить меня… я бы на твоем месте еще и не то намутила! А ты… что ты сделала такого во-обще? Ты всего лишь попыталась предупредить свою маму.
— И погубила тем и ее, и себя. У меня не хватит сил заставить ее забыть все, применить «забудь» к Киевице. Пусть я и чароплетка, я — лишь ее дочь.
— А нельзя заставить забыть саму себя? — предложила решение Даша. — Вернуться в Прошлое и сказать себе «забудь» — до того, как ты подошла к маме.
— Еще сложнее. Встречаться в Прошлом с самим собой — Великий Запрет.
— А если замаскироваться немного, чтобы саму себя не узнать?
— У меня нюх на знакомых людей.
— А на птиц? Есть такое заклятие «хамелеон», не слыхала?
— Слыхала… Но им редко пользуются, оно несовершенно. Прочитав его, ты сам не знаешь, кого люди увидят вместо тебя.
— Точно? А вот Маша знала, что вместо нас увидят сорок.
— Вот она все-таки сильная, — покачала головой Акнирам. — Но какой толк в сороках? Представляешь двух сорок, залетевших в буфет цирка?
— Незачем по буфетам порхать… подлетаешь к себе, с ходу клюешь себя в лоб, каркаешь «забудь!»… и пока! И давай не будем рисковать, попросим Город дать нам час, который нам должно знать. Чур, я говорю заклинание!
— И еще на Бабы́ ты впервые начала колдовать… — сказала Акнир.
— Вообще не знаю, почему я этого раньше не делала? Такой кайф!..
— Потому что в тебе было слишком много человеческой силы, энергии, способной открыть почти любую желанную дверь. Но Тьма открыла в тебе глубину, а в глубине, как река под землей, текла настоящая сила. И ты покуда сделала лишь один глоток из нее.
Цирк Альфреда Шумана встретил их знакомыми запахами и звуками — оркестр играл музыку Лысенко из «Ночи» по Гоголю.
Судя по всему, Город дал им тот же самый, знакомый, исхоженный и истоптанный день, 3 ноября — первую его половину.
Выступление уже началось, но еще не завершилось мятежом рыжегривых львов. На арене с успехом шел номер Мистрисс по мотивам произведений Николая Васильевича. До разговора Акнир и Кылыны оставалось не меньше часа.
Ступая осторожно, точно по минному полю, они прошлись, а может, и пролетели в виде птиц по всем помещениям и заглянули в свою уборную. Котарбинский еще не пришел к ним с визитом. Тусклое зеркало привычно отразило их лица, скрывая от подруг их новый хамелеоновский облик.
Они отправились в буфет.
Михаил Александрович Врубель скучал за любимым столиком Коко и Мими и несомненно ждал цирковых сестричек, но их появление не вызвало у него интереса.
— Похоже, мы точно не сестры Мерсье. И не две сороки… — шепнула Даша. — Сороки заинтересовали бы его.
За столиком у самого входа сидела мать Акнир и ее отец в костюме посыльного из модной кофейни «Жорж».
— Десять бутылок бордо, — кивнул он, перечитывая запись на небольшом листке. — И ящик шампанского…
Кылына величественно качнула головой в подтверждение. Похоже, мать Акнир не лгала, говоря: «Я просто заказывала у “Жоржа” вино для своего суаре».
Но откуда тогда в ее взоре воспылал яростно-красный огонь?
— Они говорят как чужие, а мама уже беременна мной, — недоуменно прошептала Акнир. — Не понимаю…
«Чё непонятного? Уже переспали, но еще не раззнакомились толком», — не стала озвучивать свою версию Землепотрясная Даша.
От трудноразрешимых вопросов и нелицеприятных ответов их отвлекло появление новой пары. Веселые, хихикающие, как две школьницы в разгар землепотрясной проказы, Даша Чуб и Акнир завалились в буфет и, прорысив глазами пространство, направились прямиком к Врубелю.
«Пипец… — подумала Чуб. — Мы сейчас в этом цирке в тройном экземляре!»