— Здравствуйте, — первый экземпляр Акнир подошел к художнику. На ней была дореволюционная шляпка с вуалью и серебристым пером. — Вы Михаил Александрович Врубель?
— Да, — сказал тот.
— А вы в курсе, что у вас есть ребенок, сын?
— Да, Мими… — сказал он. — Я видел его. И видел тебя… Я видел свое будущее. Передайте моей Надежде, что я буду вечно ждать встречи с ней… даже если наша встреча случится в самый страшный час моей жизни. Я люблю тебя, моя Мимимишечка. Я рад, что ты есть. Я пришел сказать тебе это. А теперь мне нужно идти.
Врубель встал и двинулся к выходу, первый экземпляр Акнир сел, силясь понять, что произошло. Снимавшая все это на мобильный первоэкземплярная Даша Чуб плюхнулась рядом.
— И чё это было? — тихо спросила она.
Угодившая в кадр темноволосая Кылына насмешливо помахала им рукой.
Пребывающие в последней редакции самих себя, хотя и неизвестно в каком — человеческом или нечеловеческом — образе, Даша Чуб и Акнир переглянулись и, не сговариваясь, направились к выходу, где столкнулись нос к носу с клоуном Клепой.
— О, красавица! — отвесил тот шутовской, нарочито низкий поклон Даше Чуб. — Позвольте представиться, получатель оплеух и укротитель самых страшных гримас. А как ваше прелестное имя? Позвольте угадать! Вы та самая mademoiselle Фифи… у вас сегодня дебют?
— Дебют? — заинтересовалась своим новым выступлением Даша. — А я точно Фифи?
— Я видел вас на афише, — Клепа вкрадчиво взял ее под руку и повел в коридор. — Вы прелестны, совершенно прелестны… а изволите ли вы знать, что клоун по-аглицки clown… а славные англичане придумали не только Джека-потрошителя, но и нашу, отнюдь не почтенную профессию…
Дальше Даша не слушала — остановилась, изумленная невообразимым зрелищем.
Обогнавшая ее Акнир стояла сейчас в коридоре, напротив еще одной Акнир.
Акнир-вторая почему-то сидела на корточках, в то время как первая положила одну руку ей на плечо, вторую на лоб и громко сказала:
— Ав… авудь… Забудь все!
— И коли вы, mademoiselle Фифи, столь же добры, сколь и прекрасны, и облагодетельствуете старика стопулей, — закончил их цирковой вояж клоун Клепа, — то ваше имя будет навечно высечено алмазными буквами в моей благодарной душе.
28 октября по новому стилю
Одинокий осенний лист летел вниз медленно-медленно, неторопливо, словно сомневаясь, стоит ли ему проложить падение или задержаться и получше запомнить этот шуршащий золотой угасающий мир.
За темными окнами Башни Киевиц давно догорело 27 октября… Темная Мать пришла на смену Светлой Матери, теплое Перуново Макошье сменило Макошье Велеса. Успел всплакнуть дождик, и черный асфальт заблестел под фонарями Ярославова Вала, как черное зеркало, и тени отражались в нем, видимые и невидимые человеку.
Маша сидела у колыбели, и ее лицо превратилось в маску печали — сыну не стало лучше.
Даша и Акнир только что пересказали свою эпопею о последнем безумном выступлении Чуб и тайном храме в Провалле и узнали, как выглядит Машин Провал.
— Так ты думаешь, — недоверчиво нахмурилась Даша, одновременно выпячивая удивленную нижнюю губу, — что встретила у Владимирского саму Богоматерь и святую Варвару? Не-е, я в теме, святые приходят к нам на Деды́… но ладно еще святой Николай… сама Богоматерь? Или это было видение?
— Я не знаю. Но Божью Матерь в Киеве традиционно изображали в красных туфлях — и во Владимирском соборе, и в Софийском храме. — Маша задумчиво сняла с рукава незамеченную каплю воска от поставленной ею свечи: — А ведь символично, — сказала она, — что Врубель уехал из Киева в 33 года, в возрасте Христа. Хоть я и ошибалась, последний Христос был написан им сразу после отъезда из Киева… рисунок погиб. Но, по воспоминаниям Коровина, этот последний Иисус был словно сложен из драгоценных камней… И все-таки в вашей истории есть свои дыры. Например, почему, пытаясь убить Путешественника, Киевица Кылына погибла сама?
— Тому может быть лишь одна причина, — сказала Акнир, успевшая всестороннее обдумать вопрос задолго до того, как он прозвучал. — Путешественник не убивал и даже не пытался убить мою мать. Убить Киевицу может лишь Город или она сама. Мама погибла от собственного заклятия, а это равнозначно самоубийству. Потому что Путешественник был не просто колдун — он зерцало. Зеркало! У одной из моих прабабок тоже был такой дар. Очень редкий… Если кто-то попытается убить тебя, убийца сам окажется убитым своим же оружием.
— И если кто-то натравит на тебя львов… завтра этого человека найдут растерзанным львами, — осознала очередную истину Даша.
— А если кто-то попытается лишить его потомства, он сам понесет от него, — сказала Акнир. — Прежде чем она решила убить Путешественника, мама зачем-то пыталась лишить его детей. Теперь я понимаю, почему она никогда не говорила мне о таком отце. Моя мать зачала меня потому, что хотела кого-то убить… да, это в ее стиле.
— Но зачем было лишать его детей, он же не Врубель? — спросила Чуб.
— Я не знаю, — признала Акнир. — Ничего не понимаю… в итоге я так ничего и не выяснила, кроме того, о чем лучше бы мне и не знать. Моя мама в аду.
Она подошла к поминальному столу, задумчиво протянула руку к печеньке, но не взяла.
Маша отошла от кроватки ребенка и села за стол рядом с ней, взяла пирог и откусила кусок.
— Есть одна история о Мише… о Мише Врубеле, — как водится, предалась воспоминаньям о душках она. — Когда он сошел с ума и ослеп… он начал видеть сны наяву. Он говорил, что он жил во все времена, и в Италии времен Ренессанса, и в Киеве — в древнем Киеве. Он рассказывал, что видел закладку Десятинной церкви… И если это был не просто сон, и не сумасшествие… если у Провалов бывает похмелье… ведь мы изучили ничтожно малую часть их свойств. Вдруг Миша и история Киева связаны давным-давно? — она помолчала. — Приходи, — все знали, к кому она обращается. — Я буду рада… и буду ждать тебя.
Даша села меж ними, сгребла сразу целую горсть печенюшек из тарелки.
— А я хочу, чтоб пришли все бабки Акнир, которые мне помогли… Ирина, Марина, Анна, Иоанна, Катрина, Дана, Милана… все остальные. Когда их позову я, Киевица, они точно придут! А я еще внукам буду рассказывать на Бабы́, как они в борделе дали всем жару.
Акнирам быстро сунула печенье в рот.
— Моя мама не монстр, — с вызовом сказала она, — хоть теперь вы все считаете так. И даже я начинаю думать… но вы не знали ее! Она была очень-очень веселой. И действительно любила слепых. Она специально ходила на многолюдные праздники, чтобы вылечить в толпе на Крещатике прикосновениями как можно больше людей… все смеялась, что однажды, благодаря ей, Козьему болоту припишут целебные свойства. Мама, ты слышишь меня? Я спасу тебя! Но не нужно приходить сюда, я прошу… умоляю!
Акнир встала, открыла двери и вышла на хмурый осенний балкон, присела на карточки, чтобы скрыть под дождем подступившие слезы.
У осени было много одежд — туман, разочарование, холод…
Деревья шумели, стук дождя напоминал стук колес, и казалось: все они едут куда-то, оставаясь на месте. И лишь немногие слышали, как уже стучат вдалеке копыта белого коня Архангела, по народным поверьям, запирающего на зиму землю ключом. Ключи от земли отсвечивали тысячью бликов в темных окнах осеннего Града… конь был еще далеко, но приближался с каждым ударом — ударом сердца, ударом в сердце.
— Ее отец сказал, что я тоже скоро увижу ад, — призналась Даша. — Мне теперь даже интересно, когда? Я теперь совсем не боюсь. Все думают, что ад — наказание, но это не так… Ад — это как платье. Вот ты типа купила себе красивое платье, а потом на тебя напали грехи: лень, чревоугодие, уныние, ты поправилась до ста килограмм. И в свое красивое платье не влезаешь. Но не потому, что платье тебя наказывает или плохо к тебе относится, а потому, что ты растолстела! Все просто!
— Миша заснул. Пойду, согрею ему молока, — младшая из Киевиц отправилась на кухню. Чуб увязалась за ней.
Они едва успели поставить большой древний чайник на плиту, когда послышался звон рассыпающегося стекла. Все трое бросились в круглую комнату Башни Киевиц… И все опоздали.
Зеркало было разбито, над колыбелью стояла Кылына — в руках у нее был окровавленный нож, который она только что вытянула из груди Машиного полугодовалого сына.
— Мама, нет! — крикнула Акнирам. — Я же просила!..
Кылына исчезла.
С воем Маша бросилась к кроватке ребенка.
Но на его одежде и постели отчего-то не было крови, и круглые глазки маленького светлоглазого Миши глядели на мать любопытно и радостно, щеки мгновенно стали румяными, губы улыбались — малыш был цел и совершенно здоров.
— Но как он выздоровел?.. Как выжил? — не веря в лучшее, Маша опасливо взяла сына на руки.
— Он — зеркало, — потрясённо сказала Акнир. — Воскрешая, его можно убить. А убивая — спасти. И мама знала об этом. Она не пыталась убить его! Она спасла твоего сына… Наверное, лишь на Бабы́ твой сын получил этот дар от предков.
— Кылына спасла моего сына? Зачем? — недоуменно спросила Маша.
— Миша-младшенький тоже зеркало, как Путешественник? — Чуб подошла к малышу, нагнулась к нему, растянула пухлые губы в улыбке, не в силах сдержать радость при виде его круглой счастливой и здоровой мордашки.
— Ляля, — потянулся он к Даше.
— Ляля? — повторила застывшая в балконных дверях Акнирам. И вдруг, сорвавшись с места, бросилась к ребенку, буквально вырвав его из рук Маши, прижала к груди:
— Папочка! Мой папочка… папочка, вот я и нашла тебя! Теперь мы будем семьей!
Чуб развернула подаренные ей ноты и прочла на полях:
Моя дорогая тетя Даша. Давно хотел признаться, что я был влюблен в вас с самого детства, когда мне было шесть, а вы, самая веселая и прекрасная тетушка в мире, каждый день водили меня на концерт… Жаль, что я так и не смог отплатить вам тем же. Надеюсь, эти ноты, купленные мною для вас в лавке Ижакевича, компенсируют это.
С любовью, ваш Вольдемар, он же — Миша Врубель-младший.