– Полицейской трещотки? Нет, это гроггер – древний иудейский инструмент. С его помощью устраивают оглушающий шум во время особых чтений на праздник Пурим. Очаровательно, не правда ли? Какой забавный обычай.
– Могли бы просто постучать.
– Культурные традиции вас не интересуют, как я погляжу. Ну ладно, вставайте. У нас много дел.
Джекаби вышел из комнаты, и я услышала, как он беззаботно топает по ступенькам винтовой лестницы.
Встав и потянувшись, я раздвинула занавески и посмотрела на город. Над ним еще сверкали звезды, но небо уже окрасилось в тот пурпурно-розоватый оттенок, который предшествует заре. Несмотря на предрассветную тишину, город продолжал подавать кое-какие признаки обычной хлопотливой жизни. По Рыночной улице промчалась пара мальчишек, разносчиков газет, с пухлыми свертками под мышками, а в здании финансового учреждения напротив открывал двери пожилой привратник. Чуть дальше вверх по улице, на перекрестке, словно поджидая кого-то, стоял невысокий плотный мужчина.
По спине пробежали мурашки, и я всмотрелась в него пристальнее. Облачен он был в темное пальто и шляпу, заметно контрастирующие с его бледной кожей, но что-то еще в его внешности казалось немного тревожащим. Возможно, у меня просто разыгралось воображение – с такого расстояния утверждать наверняка было нельзя, – но он как будто смотрел прямо на меня. От моего дыхания стекло запотело, и когда я протерла его, чтобы разглядеть незнакомца получше, тот уже исчез.
Я моргнула и посмотрела вниз по улице, но бледного мужчины не было и там. После убийства на Кэмпбелл-стрит и разговоров с Джекаби о кровососущих призраках я вдруг испытала благодарность судьбе за то, что оказалась в единственном на весь город доме, защищенном обрядами и различными амулетами едва ли не лучше Ватикана, хотя меня так и не покидало чувство, что за мной наблюдают. Наверное, перед отъездом все же стоит рассказать Джекаби о таинственном незнакомце.
Как оказалось, Дженни выложила на старом дубовом сундуке у моей кровати кое-что из своей старой одежды. Во многих отношениях она стала мне чем-то вроде старшей сестры, которой у меня никогда не было, и она до сих пор присматривала за мной, несмотря на мою бестактность. Я с облегчением подумала о том, что неловкость от событий вчерашнего дня осталась в прошлом, но, увидев проявления ее доброты, ощутила себя еще более виноватой перед ней и решила загладить свою вину перед отъездом. Я выбрала одно простое платье с высоким подолом, подходящее для поездки, а остальные уложила в чемодан.
Дверь в спальню Дженни была приоткрыта и, когда я постучала, немного подалась внутрь.
– Дженни!
Внутри было сумрачно и тихо.
– Если ты здесь, я хотела бы поблагодарить тебя и извиниться за вчерашнее.
Я стояла в дверном проеме, ощущая себя глупо и нелепо. Отсюда хорошо была видна ваза со скорбно поникшими асфоделями. Глубоко вдохнув и стараясь ступать как можно тише, я подошла к столику и поправила цветы так, чтобы спереди красовались яркие звездочки паслена. Это был бессмысленный жест, но в моих уроках этикета ничего не говорилось о том, что делать, если ты случайно рассердил умершего. Наверное, стоит вообще убрать букет, пока Дженни не вернулась.
– Вам нельзя здесь находиться!
Раздавшийся позади меня громкий, но слегка испуганный голос сопроводил резкий порыв холода. Это было совершенно неожиданно – как будто мне за шиворот плеснули холодной воды. Я вздрогнула и обернулась, опрокинув при этом букет со столика. Ваза сделала быстрый пируэт в полете и раскололась о пол, раскидав цветы и расплескав воду по половицам. Дженни растерянно уставилась своими аспидно-серыми глазами на темную кособокую лужу.
– Ах, мне так жаль! – Я в ужасе опустилась на колени и как можно быстрее принялась собирать осколки фарфора. – Извини. Мне очень жаль. Я сейчас все приберу.
– Нет! – настоятельно и словно издалека воскликнула Дженни.
Я замерла на месте и подняла голову. Она взволнованно взирала на меня и на разбитую вазу, но при этом одновременно каким-то причудливым образом смотрела в сторону, на дверь. Я прищурилась, вглядываясь в двойное изображение.
– Нет! – повторила она. – Вам нельзя здесь находиться!
– Дженни! – Положив осколки на пол, я медленно поднялась. – Дженни, все хорошо.
– Я знаю, кто вы.
Холодный голос Дженни дрожал, как и сам ее облик, так что мне трудно было сосредоточиться на ее двойном очертании.
– Да, это я, твоя… – начала было я, но Дженни продолжила, словно не слышала меня:
– Вы работаете с моим женихом.
– Я… что делаю? Нет, я работаю здесь с…
– Вам нельзя здесь находиться!
Лужица у моих ног стала покрываться корочкой льда, в комнате еще сильнее похолодало, и под порывом холодного ветра стебель асфодели прокатился по полу как по ледяному катку.
– Дженни, ты меня пугаешь.
– Вам нельзя здесь находиться!
Порыв ветра превратился в шквал, в котором бешено затрепетали занавески на окнах. С почти безупречной кровати Дженни слетело одеяло, дверцы шкафа резко отворились и тут же с грохотом захлопнулись. Этот звук пробудил во мне какие-то первобытные инстинкты, и я, не успев опомниться, пулей вылетела в коридор. Обернувшись, я увидела, что в спальне вновь стало тихо, а Дженни уселась на пол. Одна часть ее с заметным сожалением осматривалась по сторонам, а вторая склонилась над разбитой вазой, протянув свои изящные пальцы к разбросанным веточкам паслена. Ее серебристая рука прошла сквозь лиловые бутоны словно пар, и она снова воскликнула: «Нет!» В это же мгновение дверь в спальню захлопнулась с громким стуком, похожим на пушечный выстрел.
Глава одиннадцатая
Я постучалась и попросила разрешения войти, но в спальне Дженни стояла гробовая тишина, а дверь не шевелилась. У меня было такое чувство, как будто меня ударили. Хотелось плакать. Сделав глубокий вдох, я взяла чемодан и, собрав все остатки мужества, зашагала вниз по винтовой лестнице.
Джекаби я нашла в его кабинете по звукам доносившихся оттуда шагов. Он разбирал корзину, наполненную всякой всячиной. Кое-что из этих вещей он складывал в походную сумку, а остальное кучей оставлял на столе. Рядом с кучей лежала деревянная трещотка, в воздухе пахло чесноком.
– Почти готов, – сказал он. – Осталось только упорядочить кое-что из того, что я купил вчера.
– Сэр, – обратилась я к нему, не зная, с чего начать. – Дженни… Мне кажется, что она… что с ней… – Я вдохнула поглубже. – Сэр, с ней что-то неладное.
– Именно сейчас?
Он вынул из корзины узловатый корень и чашку с золотой каемкой и поставил их на стол. На другом конце стола уже стоял чайный сервиз, но эта чашка в пастельных тонах была явно из другого набора.
– Да, сэр. Не знаю, виной тому перчатки, цветы или мои слова, – вздохнула я. – Или же все вместе. Но ей стало хуже.
Джекаби швырнул корень в сумку и повернулся ко мне.
– Дело не в вас, мисс Рук. Наша бесплотная подруга сама завела себя в своего рода чистилище. Она не может покинуть дом, потому что полагает, что может существовать только здесь, в том месте, которому, по ее мнению, принадлежит. И точно так же может прикасаться только к тем вещам, которые, по ее мнению, принадлежат ей. Именно поэтому расследование по ее делу и приостановилось. Она не могла сопровождать меня в моих изысканиях.
– Расследование по ее делу? Вы говорите о ее гибели?
Джекаби кивнул.
– Да, дело о ее убийстве… и кое о чем еще.
– Разве она так вам нужна, чтобы расследовать его?
– Я бы мог постараться и сам. И до некоторой степени постарался. Дуглас помог мне составить довольно внушительное досье.
Порывшись в ящике, он вынул папку. Когда он положил ее на стол, я заметила аккуратно напечатанное на обложке имя Дженни.
– Оно неполное, но тут все, что мы знаем о мисс Кавано и ее женихе: газетные вырезки, улики, представляющие интерес лица. Загвоздка в том, что в глубине души Дженни не уверена в том, что должна узнать правду. И пока она этого не захочет, я даже не знаю, будет ли во благо открыть ей истину. Возможно, она боится, что ответы окажутся болезненней вопросов, а я не могу обещать ей обратное. Однако когда она будет готова, то, думаю, сможет пойти куда угодно, в том числе и туда, куда должна.
– Вы думаете, – раздался из-за стола голос Дженни, и постепенно в воздухе проявились нежные очертания призрачного лица. Она выглядела рассерженной и расстроенной, но, по крайней мере, исчезли признаки замешательства и паники, и сейчас она, похоже, полностью контролировала себя. – Но вы не знаете. Могли бы просто поверить мне, когда я говорю, что хочу знать, а не секретничать и не шушукаться у меня за спиной, утверждая, что дело безнадежное и стоит только того, чтобы засунуть его подальше в ящик.
– Вот ваша папка, – сказал Джекаби. – На ней написано ваше имя и все такое. Откройте ее.
Дженни состроила недовольную гримасу.
– А где мои перчатки?
– Я уже говорил, что они вам не нужны. Могу даже доказать.
Он взял со стола чашку с золотой каемкой и еще одну с подноса.
– Вот эта – из вашего наследственного сервиза.
Он швырнул пастельно-голубую чашку, и Дженни, распахнув глаза от неожиданности, протянула руки и схватила пролетающее мимо нее фарфоровое изделие.
– А вот эту я купил вчера на рынке.
Не дав ей опомниться, он вслед за первой кинул новую чашку с золотой каемкой. Дженни инстинктивно протянула руку, но чашка пролетела сквозь нее, разбившись о книжный шкаф.
Сжав первую чашку в ладонях и нахмурившись, она обратилась к Джекаби:
– Хватит портить мое имущество! Ничего вы не доказали. Вы и так знали, что я могу дотрагиваться только до вещей, которые принадлежат мне. Вы просто издеваетесь надо мной, и я попросила бы вас не ухмыляться, когда я сержусь на вас!
Джекаби покачал головой, продолжая улыбаться.
– Вы можете дотрагиваться до того, что принадлежит вам, по вашему мнению