что выиграла она копию катера в масштабе один к тысяче. Впору в ванне запускать. Копия от силы полтинник стоит. И жаловаться некому: читала ведь письмо, согласилась выигрыш принять – теперь на себя пеняй.
Так вот, сейчас письма с предложениями разными буквально забивают ячейку в боксе почтовом. Как с цепи сорвались желающие на Косте-миллионере заработать. Просто ужас. Выбирает Костя из всех новых кредиток «Голд Мастеркард» на сто тысяч, которую его банк предложил; он такой же кредиткой три года пользуется, правда, на порядок меньшей суммой. Отношения с банком давние, проверенные, потому и отдает Костя ему предпочтение.
Оформляют покупку долго, красиво, китаянка менеджера зовет, тот нахваливает кулон, тем самым ненавязчиво комплимент вкусу покупателя делает. «Ваша жена будет очарована!» – расточает казенный восторг. Колье в зеленую фирменную коробочку упаковывают, красной ленточкой перевязывают, в пакетик «Тиффани» укладывают, и под лучезарные улыбки продавщицы и менеджера покидает Костя магазин.
Назавтра звонит Маше на работу. Та по своему обыкновению не отзывается. Оставляет сообщение на биппере. Через полчаса знакомый до спазма голос слышит, ее непередаваемое, теплое, искреннее, без наигрыша радостное: «Хай!» Костя с ходу, без непременного «как живешь?» и прочего, приглашает к себе, заинтриговав – ждет Машу сюрприз.
Это их третий после Костиного выигрыша разговор. Первый получился коротким: сплошные Машины ахи, искренние, неподдельные (так, во всяком случае, почудилось), и естественное, напрашивающееся – как распорядится деньгами, куда и с кем направится в кругосветку. Маша акцентирует именно эту часть расспросов: уже давненько врозь, и тем не менее интересует ее, с кем бывший любовник время проводит. В ответ— непроизвольное щеголяние открывшимися возможностями. Сам удивился, как вырывается. Про возможное путешествие умалчивает – ехать-то не с кем. Маше знать сие не обязательно, не то жалеть начнет и о себе возомнит невесть что: ушла – и, выходит, свет померк в душе Костиной. А ведь и впрямь померк, сколь бы себя в обратном ни убеждал.
Вторая беседа по телефону несколько иной вышла – Маша преимущественно о себе рассказывала. Костя намеренно ни о чем таком не спрашивал – отсек для себя Машино замужество, как отсекают пораженный болезнью орган. Маша болела, покрылась сыпью, жуткая аллергия («на мужа», единственно позволил себе пошутить на запретную тему, и Маша неосудительно хмыкнула). На работу не ходит, и вообще, работать скучно. Новый мотив – прежде от нее такого не слышал. «Конечно, скучно, – ерничал, – никто больше не кадрится, не объясняется в любви». – «Точно, меня почему-то боятся, мужики в моем присутствии не шутят, анекдоты не травят, как бывалоча». – «Чему ты удивляешься? Ты же теперь в ином положении…»
– А какой сюрприз? – пытается выведать по-бабьи наивно. Приедешь – увидишь.
Обещает заехать послезавтра. И точно, в означенное время сигнал домофона, Костя нажимает кнопку, приоткрывает входную дверь – через минуту Маша быстрым шагом, с новой, независимой улыбкой входит в квартиру.
На столе в кухне «Хванчкара», сыр «грувер», клубника, малина, виноград – как прежде, как было всегда в часы ее нечастых и, может, еще и потому столь желанных посещений. Сколько же они не виделись? Месяцев пять – и вечность целую.
– Жарко, – Маша вытирает салфеткой лоб. – Начало июня, и уже пекло. Дай попить холодненького.
– Каким временем ты располагаешь? – наливает сок и спрашивает делово, исчерпывающе ясно, закрепляя теперешние правила их отношений. Собственно, никаких отношений быть не может – просто встреча двух некогда близких людей.
– Часа полтора.
Маша посвежела, обычно слегка отечные поддужья глаз разровнялись, никакого намека на недавнюю аллергию. Выпивает треть бокала, закусывает сыром («…ммм… – жмурится от удовольствия, – вкуснятина, спасибо, что не забыл, купил мой любимый…») и достает сигарету.
– Ну, ричмэн (богач), как живешь? Я за тебя так рада, просто фантастика. Работать, небось, больше не будешь?
– Смотря что понимать под работой.
– Когда в Манхэттен переезжаешь? Не забудь на новоселье пригласить.
– Всенепременно. С мужем или одну?
Ради такого случая возьму увольнительную. Что на личном фронте? Бабы теперь косяками пойдут, молодые, ноги от подмышек.
– Наверное, пойдут, – нарочно не спорит Костя.
– Опасайся. Им не ты нужен будешь, а миллионы твои. Не вляпайся в историю.
– Спасибо за предупреждение. А деньги… деньги всем нужны, и все на них падки. Выиграй я раньше…
– И что?
А то. Пошла бы за меня как миленькая, – вырывается невзначай. Сам вздрагивает от неожиданности.
– Ты же мне никогда не предлагал! – изумлена Костиной откровенностью.
– Предложил бы. Помнишь, что ты мне однажды сказала, когда зашел разговор о браке? «Если я скажу матери, что хочу за тебя замуж, она инфаркт схватит. Вы же с ней почти ровесники».
– Во-первых, разговор тот несерьезный был, треп обыкновенный. А во-вторых, возраст мужчины для меня не играл и не играет роли.
– А что играет?
– Любовь, наверное, – глубоко затягивается дымом. Правильно, любовь. Ты меня не любила, я для тебя громоотводом был. Чуть что случалось, ты ко мне, поплакаться в жилетку.
– Ты для чего меня пригласил? Нотации читать? – Маша злится, давится дымом, кашляет. – Опять старую шарманку заводишь. Громоотвод… Что ты понимаешь… Мне скучно было со всеми мужчинами, они только рот открывали, а меня тоска зеленая охватывала. Со всеми, кроме тебя. И ни за кого из русских поэтому я замуж бы не пошла. Потому что был ты.
– А с американцем весело? О чем ты с ним говорить можешь?
– Со Стивом по-другому. Совсем иное, непохожее. К тому же он парень глубокий, начитанный.
– Начитанный, а о Пушкине до знакомства с тобой и не слыхивал. Сама рассказывала.
– Оставим его в покое, – уже спокойнее, мягче. – У меня есть семья, это главное, есть муж, который меня обожает. Даже чересчур. Я думала, никогда замуж не выйду, так и буду любовников менять, пока не постарею. Мне очень повезло, пойми. Но… Если откровенно, не хватает русской речи, общения с тобой.
– Прости, больше об этом не буду. Сам не знаю, что несу. – Костя целует Машу в щеку. – Давно тебя не видел, вспомнилось, схватило, – примирительным тоном. – Богатым быть, Машенька, наверное, нелегко. Дело не только в соблазнах. Стал я опасливым, на машине езжу сверхосторожно, лишний раз не перестраиваюсь, улицу с оглядкой перехожу, туда-сюда головой верчу. Подозрительным становлюсь. Бабы… У меня ведь никого, – решает признаться. – Желания нет знакомиться. Тебя трудно кем-либо заместить… Я хочу, Машенька, в знак того, что у нас было с тобой, в память того недолгого замечательного времени преподнести… черт, слово какое-то протокольное, холодное… просто подарить вот эту штучку… – Идет в спальню, достает из шкафа зеленую коробочку с красной лентой и возвращается в кухню.
Маша берет футляр так, как если бы в руках у нее оказался предмет, начиненный ртутью, которая вмиг может разлиться и которую потом не собрать. Открывает и застывает в немом изумлении. Кулон и вправду восхитительно смотрится.
– Это – мне?! – в замешательстве. – Ты с ума сошел! Это же бриллианты, примеряет на себя, убегает в спальню к зеркалу, возвращается в возбуждении. – Да, бриллианты… – словно не веря себе. – Безумно красиво. И дорого, наверное. Семьдесят пять тысяч! – видит цифры на бирке и ахает. – Нет, я не могу взять!
– Почему? Дарю от чистого сердца, ты же знаешь.
– Знаю, конечно, знаю. Это же безумие! Не возьму, – снимает и отодвигает на край стола.
– Не возьмешь, потому что слишком дорого? Но для меня вовсе не дорого, я же миллионер. Ты забыла?
– Что я мужу скажу? Что мне кулон этот бывший любовник подарил? – Берет со стола и приближает к глазам. – Боже, какая красота… немыслимая…
– Ничего не надо говорить. Спрячешь у себя в шкатулке какой-нибудь или не знаю где, при случае наденешь, и все.
– Стив знает – у меня никаких дорогих украшений нет. Откуда им взяться? Он видит, что обычно ношу. И вдруг – кулон за семьдесят пять. С ума сойти!
– Скажешь мужу – это не настоящие бриллианты, а подделка. Цирконий.
– Он, по-твоему, пальцем деланный? – произносит в обычной грубовато-простецкой манере, окончательно придя в себя. – Он очень ревнивый, как всякий по уши влюбленный. Возьмет втихаря и проверит у любого ювелира. Хороша же я буду…
– Что же, мне его назад нести?! – взвивается Костя.
– Не знаю… Пускай лежит у тебя. Подаришь какой-нибудь новой пассии, – и допивает бокал.
Молчат. Костя зло ходит по кухне, Маша сидит нога на ногу, безудержно курит. Нелепейшая ситуация, и ведь права Маша – о последствиях раньше надо было думать… У богатых мысли совершенно в ином направлении работают, язвит он по своему поводу.
– Придумал! – осеняет Костю. – Сними бокс в банке и положи кулон на хранение. Может, продашь потом, девчонкам на колледж пойдет, чтобы займы не брать.
Маша не спорит, сраженная Костиной логикой. В самом деле, вариант единственный.
– А носить начнешь, когда разведешься, – не вытерпливает под конец.
– Типун тебе на язык, – чмокает его в щеку.
Обнять, прижать к себе, слиться в долгом, протяжном поцелуе, и тогда… тогда короткие, как глоток, и жгучие, как ожог, минуты соития, задышливый крик-стон, из потаенной глуби поднимающийся, нарастающий – все как обычно. Нет, все будет уже по-другому. Даже в сладостный миг маленькой смерти не ощутит он прежнего, уносящего ввысь восторга, желания раствориться в трепещущем Машином теле или, наоборот, вобрать его в себя. Если это произойдет – то как жест благодарности, не более, признательности женской, ничего не стоящей – словно зубы почистить, а душой и мыслями далеко-далеко Маша, в новом своем мирке, куда Косте ход закрыт. И не будет после близости с ней опустошения, радости и грусти одновременно, а наступит совсем иное…