Среди купленных и доставленных изданий в один из вечеров выхватывает глаз весело, скорее даже аляповато, в современном духе оформленный томик вагантов. Костя поэзию их чувственную, озорную обожает. Имелся у него в Москве сборничек из серии литпамятников, запомнил его переплет цвета маренго, естественно, оставил кому-то, уж и не помнит, кому, в эмиграцию не повез. И вот – новая встреча, разлучить их уже не удастся никому. Раскрывает, решив освежить в памяти, листает и на дивный стих натыкается. Странно, в Москве мимо прошел, не запомнился, а теперь читает и восхищается. Стих о всесилии денег. Может, потому и обращает на себя Костино внимание, поскольку для него из общего ряда выбивается.
«Деньги то бросят нас в войны, то жить нам позволят спокойно. Суд решает за плату все то, чего хочет богатый, деньги терзают нас ложью, вещают и истину Божью. Деньги ввергают в соблазны, и мучат и губят нас разно…» Или вот это: «Деньги повсюду в почете, без денег любви не найдете. Будь ты гнуснейшего нрава – за деньги поют тебе славу. Нынче всякому ясно: лишь деньги царят самовластно! Трон их – кубышка скупого, и нет ничего им святого. Пляска кругом хоровая, а в ней – вся тщета мировая, и от толпы этой шумной бежит лишь истинно умный».
Истинно умный убегает, он, Костя Ситников, прибежал. Так случилось. И нет ничего страшного, покуда ты управляешь деньгами, а не они тобой, и в итоге можешь осуществить замысленное, не реализуемое без их помощи. На письменном столе в кабинете, в окружении книжных шкафов со все меньшими пустотами разбросаны листы. Убегающим, торопливым почерком наброски глав будущего романа, о чем раньше и помыслить боялся – где силы взять при такой-то заморочке: каждый день госпиталь, одна дорога сколько времени сжирает… Сейчас думает о романе постоянно, где бы ни был и чем бы ни занимался. Собственно, не наброски – конспект, и чем дальше продвигается в возведении воображаемой постройки, тем отчетливее осознает – он на правильном пути, единственно правильном, перед ним маячит цель, ради нее стоит вести существование затворника, схимника. Кто не любит одиночества, тот не любит свободы – тысячу раз прав Шопенгауэр. По сути не начав писать роман, Костя робким, осторожным – не спугнуть бы – предчувствием, боясь до конца поверить: не пропало бесследно, не размылось за годы тупой, чуждой работы чувство слова; выцеживает из себя давно им не употребляемые, навсегда, казалось, утраченные фразы, обороты, некоторые рождаются в странном, непривычном сочетании, он, как на велосипеде, азартно жмет на педали, разгоняется, и слова текут из него с нарастающей скоростью, неостановимо, он ждет: вот-вот собьется дыхание, нальются свинцом ноги, но нет этого – скорость все возрастает, и, упоенный движением, он летит стремглав, навстречу неизведанному, знобко-манящему…
Название романа сразу приходит, одномоментно: «Джекпот». Разумеется, Костя писать будет о себе. Почему «разумеется»? Да потому, что каждый берущийся за перо пишет только о себе и для себя – не для читателя, ибо все, что человек делает, он делает только для себя; даже если в романе тридцать, сорок, пятьдесят действующих лиц, все они – сколки души одного человека, расщепляющего себя на меченые атомы, радиоактивность которых особого свойства, принадлежащая лишь одному этому человеку, не похожему ни на кого другого.
Выстраивается сюжет в соответствии с развитием событий в его, Костиной, новой жизни. Отнюдь не означает, что он, автор, стреножит свою фантазию, не даст волю воображению. Ну, скажем, чем герой займется после того, как решит бытовые проблемы, завершит всякие там ремонты, переезды, необходимые покупки и прочее? Действие, надобно действие, action, как в кино. Отправить героя в путешествия с приключениями, чего ему сиднем сидеть в Нью-Йорке… Не надо все осерьезнивать: у человека имеются деньги, желает он их тратить легко и бездумно, потрафлять прихотям. Следует помочь ему в этом. Допустим, герой одинок, как Костя, нет у него в данный момент никаких привязанностей, ищет он подругу, хотел бы взять ее с собой в дорогу. Не одному же мотаться по свету. Никто не хочет быть один, даже в раю, говорят итальянцы. Однако где герой возьмет подругу, ну, не подругу – скажем, просто спутницу?
В этой точке размышлений Костя останавливается. При чем здесь роман? – спрашивает себя и сформулировать пытается ответ. Ничего не выходит. Роман и в самом деле ни при чем. После возвращения из Москвы минуло два с лишним месяца. В суете налаживания быта, временно-вынужденной, с переездом связанной, он словно бы исключает эту сферу, выводит за скобки – ни времени, ни желания. Так не может вечно продолжаться. Сейчас появляется время и возвращается желание. И что прикажете делать? Посещать бары и снимать на ночь очередную стерву американку, коей потрахаться приспичило? Да и в его новом положении небезопасно.
Один расклад – когда с тебя взять нечего, и совсем другой – когда первая попавшая в его хоромы смикитит: о, тут большими деньгами пахнет, почему бы не поживиться…
Заходит об этом разговор с Даней. Но перед этим, за ужином в ресторане в «Маленькой Италии», дивном местечке в нижнем Манхэттене возле Спринг-стрит, спор затеивается: каким выдающееся литературное произведение должно быть. В чем секрет, можно ли формулу вывести? Даня утверждает: вывести, конечно, нельзя, иначе графоманы гениями станут, однако некоторые условия соблюсти – и уже наверняка не пустышка выйдет. Язык, во-первых, по нему судить можно о таланте, как по глотку вина о содержимом бутылки, иногда странички прочитанной достаточно, чтобы качество письма определить; во-вторых, тема не банальная, и в-третьих, мысли, мысли незаемные: только лишь описания, диалоги, какими бы яркими и впечатляющими ни были, не дадут глубины, объема. Костя ухмыляется: ерунда все это. Литература истинная – магия, фокус, волшебство…
– Магия? – Даня головой крутит в несогласии. – Роман есть материя вполне объяснимая, прозрачная, разъятию поддающаяся, расщеплению, никакого волшебства, фокуса нет в ней.
– Только вот поди сотвори подобное, допустим, Булгакову – ни у кого не получится, – парирует Костя.
Вот именно, хорошо, что такой пример привел! – И тут же на своего конька любимого садится: взять, к примеру, «Мастера и Маргариту», сколько уже лет восхищаются, превозносят, и он, Даня, когда впервые прочел, тоже восхитился, а после перечитал раз, другой, и магия исчезла. Булгаков о великой любви рассказывает, пытается уверить нас в этом, а Маргарита ведь Мастера не любит, иначе давно ушла бы к нему от мужа, но муж ее устраивает… Какая же это великая любовь… И линия Иешуа и Понтия примитивная, все сводит Булгаков к отсутствию гражданского мужества у Понтия. И зачем, скажи мне на милость, Левий Матвей к Воланду, то есть к Сатане, приходит и от имени Иешуа униженно просит его забрать с собой Мастера и Маргариту. Нашел к кому прийти и кого просить! Сам, что ли, Иешуа не может справиться? Фальшь чистой воды.
Костя аргументы Данины уже слышит не единожды и не соглашается.
– Это же и есть магия, а ты к обыденному, тривиальному все сводишь. Помнишь, как Мастер говорит: «Любовь выскочила перед нами, как из-под земли выскакивает убийца в переулке, и поразила нас сразу обоих!» А Марго, та утверждает, что любили они друг друга давным-давно, не зная и никогда не видя… К слову сказать, реальная Маргарита, то бишь Елена Сергеевна, жена Булгакова, замужем была вторым браком за достойнейшим человеком – Шиловским, генералом, военным ученым. Двоих сыновей народили. Светская дама, умница, красавица, о ней вся Москва говорила… Муж ее человеком порядочным в высшей степени был. В конце войны генерал-лейтенант, повышают его в звании и на должность назначают, где он смертные приговоры подписывать должен. Отказывается, тут же разжалован и преподавать отправлен в Академию военную. А ведь до этого он был даже начальником Генштаба… Короткое, правда, время, когда всю верхушку военную Сталин истребил. И все Маргарита бросила, мужа, детей, достаток, и к нищему, в опале находившемуся писателю ушла. Вот это любовь! А ты говоришь: «…давно ушла бы к нему». Она и ушла – когда смогла… И недаром именно к злой силе Левий Матвей обращается: Воланд задуматься его заставляет, что бы делало добро, если бы не существовало зла. Бессильна, бесполезна твоя алгебра, дорогой Даниил, тут другие законы…
Приходят домой, садятся в гостиной у огромного, плоского, в полстены телевизора, Костя гоняет программы, ищет какой-нибудь фильм, Даня досадливо машет: выключай, ничего путного все равно не показывают, и неожиданно переходит к теме нынешних Костиных размышлений:
– А ты по-прежнему монашествуешь, бабой в доме не пахнет. Не надоело?
– А тебе?
– Увы, все не те попадаются. Я уж разувериваться начал в себе и в них.
– Есть идеи по моему поводу? – спрашивает без энтузиазма, просто так.
– Надо начать тебя в свет выводить, не то зачахнешь в своем Манхэттене в отрыве от русской действительности. Я пораскину сети. Посмотри, кстати, объявления в нашей газете. И со службами знакомств стоит связаться. Хотя… Имею кое-какой опыт по этой части: нормальных женщин там не найти. Обращаются туда немолодые, без особых достоинств. Большинство – корыстные, хотят, чтобы их содержали. Ты можешь себе позволить, только зачем… Возраст свой обязательно убавляют лет на пять-семь. И дуры набитые, тебе с ними скучно будет. Меня с одной познакомили, в первый раз, понятно, не дала – надо форс держать, во второй осталась ночевать, в разгар утех любовных шепчет: «Ляжь на меня…»
– Не все же такие, есть, наверное, и красивые, умные.
Наверное… Только я не встречал. Дам тебе совет. Жену ты по объявлениям и у маклеров брачных не найдешь. Да и зачем тебе жена? С твоими возможностями… Дай объявление сам. Мол, солидный джентльмен ищет молодую, красивую, сексапильную для приятного времяпрепровождения. Увидишь, сколько желающих откликнется.
Сказал – и забыл. А в Костю запало. И вправду, почему не попробовать? И в тот же вечер, после ухода Дани, безотлагательно составляет объявление. Текст выглядит так: «Состоятельный русский американец ищет молодую леди для совместного посещения театров, концертов, музее в и для зарубежных путешествий. Телефон…» Дает свой мобильник: 917 и так далее. Звонит Дане, тот уже успел вернуться в свой Бруклин, зачитывает текст, друг-редактор в целом одобряет: «Судя по оперативности исполнения, идея моя зажгла героя-любовника», предлагает убрать «музеи» – «совсем уж смешно выглядит, ты еще библиотеки упомяни…». Убрать так убрать. И насчет «молодой леди» выражает сомнения: «Надо конкретнее, иначе сорокалетние кинутся, за молодых захотят сойти. Как Жванецкий говаривал: «Все женщины делятся на молодых и остальных». «Остальные» тебе ни к чему. Пиши – «до 25 лет», не ошибешься. Все равно пять-семь лет партнерши твои будущие убавят от возраста своего, как пить Дать. И вычурное «леди» замени на нежное «барышня» – так неожиданнее, будет в глаза бросаться. Таким слогом наша публика не изъясняется…»