Вот и стол их. Белые строгие скатерти, белые салфетки, официанты все в черных фраках. Меню приносят на английском, Костя и Наташа изучают долго, разборчиво, задают официанту вопросы. На закуску заказывают равиоли с крабовой начинкой, пате – паштет печеночный – и зеленый салат, на горячее, естественно, утку. И вино красное, не за пятнадцать тысяч, но тоже дорогое. Впрочем, здесь все дорогое.
Обслуживают их шесть человек – молодые, расторопные. Стоит голову чуть повернуть – официант тут же подплывает неслышно: что месье или мадам желают? Подкатывают сервировочную тележку с тепло хранящими тарелками и вожделенной уткой. Белое мясо, филе, без единой косточки, салат и изысканный соус. Порции небольшие, как во французской кухне принято, едят Костя и Наташа медленно, внимчиво, не поглощают пищу, а смакуют, переглядываясь и даря друг другу понимающие взгляды – вкусно невероятно.
Справляются с уткой, ждут меню десертное. Но тут опять столик сервировочный появляется, снова тарелки теплые и снова утка, только мясо не белое, а темное. «Мы же ничего не заказывали, – пробует Костя объясниться, – тут ошибка какая-то». «Нет, месье, ошибки никакой нет и быть не может – это вторая часть вашего блюда, ножка». Салат к ней уже другой подают и соус другой. Эту порцию осилить они не могут, хотя утка тает во рту, оставляют с сожалением часть на тарелках. Здесь не Америка – с собой забрать остатки не попросишь, не принято.
Перед тем как расплачивается Костя кредиткой (обходится ужин в шестьсот евро с чаевыми), приносит официант две открытки с видом La Tour D’Argent и номерами съеденных месье и мадам уток. И поясняет: «Выращены утки на принадлежащей ресторану ферме, открытки – вроде диплома, на память».
В эту ночь гуляют они до изнеможения, спать не тянет, возвышенное состояние не покидает, и дело не только в замечательном ужине – у их ног Париж, и начинает казаться, что это и есть счастье, которое никто и ничто не в силах омрачить. Они обнимаются и целуются взасос посреди бульваров, толпа обтекает их, некоторые, вопреки здешним нравам, оборачиваются, смотрят, притом, наверное, с завистью, на немолодого высокого мужчину с височными залысинами и огненно-рыжую, под стать ему женщину много моложе. Так и бродят они, похожие на влюбленных. А может, так оно и есть?
В чьем взгляде любящем я отражен,
я, существо без формы и границы?
А ночью, когда в тень уходят лица,
к каким еще вещам я приобщен?
И еще один ресторан запоминается, но уже не изысканной едой. Еда как раз так себе, ничего особенного «Ле Бон франкет» на Монмартре, куда в последний парижский вечер заходят они заморить червячка, усталые и счастливые. Приходится ждать минут десять, пока стол освободится. Костя предлагает другое место поискать, Наташа против: кто только из художников знаменитых здесь не сиживал, прочти на вывеске у входа, а теперь и мы отужинаем. Садятся, делают заказ, и тут начинается самое главное, ради чего, наверное, люди сюда приходят.
Мужчина-мим в гриме и с серьгой в левом ухе, копия Бориса Моисеева, только выше, крупнее (сходство подмечает Наташа, знающая российскую попсу, – Костя, признаться, и понятия не имеет, кто это), выходит на маленькую эстраду и танцует под аккордеон и скрипку. Через пару минут мим начинает ходить между столиками, вглядываясь застывшим, мертвенно-белым, в белилах лицом в сидящих женщин. Неожиданно поднимает из-за стола тучную даму в открытом платье и галантно выводит на эстраду. Звучит танго, и вот уже дама, следуя воле мима, крепко держащего ее за необъемную талию и левую руку, выделывает вместе с ним уморительные па, демонстрируя страсть. Публика хохочет, аплодирует, мим возвращает раскрасневшуюся, довольную собой даму за столик и нацеливает неподвижный глаз на новую партнершу. Ею оказывается длинная плоскогрудая блондинка в джинсах и с конским хвостом на голове, похоже париком. Мим ведет ее в строгом медленном танце, ритм убыстряется, мим крутит-вертит неповоротливую жердь почти как в роке, только хвост задорно болтается из стороны в сторону.
Так он безмолвно танцует с пятью женщинами разной комплекции, подбирая для каждой несвойственную ей манеру движения, – получается милая, необидная, смешная пародия. Костя чувствует: Наташе безумно хочется быть выбранной мимом, но тот проходит мимо их столика с равнодушной гримасой.
Выбранным неожиданно оказывается Костя. Вначале певичка в шляпке по моде пятидесятых годов изображает Пиаф, звучат знакомые песни, и зал дружно подпевает, затем на эстраду выскакивают не первой свежести шансонетки в коротеньких сапожках, и приходит пора канкана. Пляшут они по всем правилам, высоко подбрасывая ноги в черных сетчатых чулках с подвязками, и, периодически поворачиваясь к залу, задирают юбки, демонстрируя задницы в черных трусиках. Так, наверное, раньше танцевали в парижских кабаре. Показав себя, девицы выдергивают из зала двух мужчин. Каким образом Костя попадает в поле зрения девиц, он не знает, но под смех и аплодисменты оказывается на эстраде, неловкий и смущающийся. Одна из девиц заставляет его надеть широкую желтую юбку, и вместе с ней и второй парой Костя начинает дрыгать ногами, подбрасывая их, по команде поворачивается спиной к залу и вместе с девицами задирает юбку… В финале одна из них запрыгивает Косте на руки, тот крепко держит ее, получая в награду поцелуй.
Наташа хохочет до слез. Более смешное зрелище трудно представить, свидетельствует она, когда запыхавшийся, разгоряченный Костя возвращается за столик. Он залпом выпивает бокал вина. Пустяк, чепуховина, ширпотреб, но почему ностальгические токи пронизывают зал, почему даже он, русский, никогда не живший во Франции, чувствует эти токи?.. Так было в здешних кабаре и сто, и пятьдесят лет назад, и никакие шикарные «Мулен Руж» и «Лидо» с их сногсшибательными шоу не в силах вытеснить вот такие представления в ресторанах и кафе. В них – летучая душа Парижа, неуловимая и прекрасная, переселяющаяся на мгновения во всех нас, легкая, нежная, ранимая, без каких-либо изысков и ухищрений, совершенно здесь не нужных, открытая каждому, кто в состоянии оценить ее по достоинству…
На следующее утро Костя берет напрокат «Пежо-607» с автоматическим переключением скоростей. Последняя модель, на ней министры стран Бенилюкса ездят, объясняют ему. Окей. Обходится дороже процентов на тридцать, нежели машина со «стик шифтом», но, слава богу, экономить не нужно, и к полудню они покидают Париж. За рулем Костя, Наташа – за штурмана, она в картах хорошо разбирается. Нехотя отдает Косте право первому вести машину. Ничего, она свое еще возьмет.
Четыре с половиной часа лицезреют они пейзанские красоты. Наташа пробует еще раз насчет руля поканючить, но, отвергнутая, фикстулит (и где словечек таких понабралась…).
– Давай поиграем в скрытый смысл, – предлагает Косте. – Ты знаешь: женщины обычно не говорят, что думают, а что думают, редко говорят. Такая наша натура подлая. Я произнесу фразу, а ты определи, какой в ней смысл заложен. Начали. «Я о вас много слышала!» Угадывай.
– Ну, наверное, знак внимания выказывает.
Примерно. Можно попробовать его закадрить. Идем дальше. «Чем вы занимаетесь?»
– Просто интересуется.
– Черта лысого. Просто прикинуть хочет, сколько мужик зарабатывает. «У мужчин только одно на уме».
– Делает намек, что не прочь…
– Угадал. «Все вы, мужики, такие».
– Не любит, когда под юбку сразу лезут…
– Мимо. Можно, давай, не робей – вот что означает это на нашем бабьем языке. «Милый, ты меня задушишь», это когда в постели. Не знаешь? Ответ: кретин, ты же меня раздавишь сейчас. – И далее Наташа сама спрашивает и отвечает сама же. – «Тебе хорошо?» – Ну, чего лежишь как бревно? «Дорогой, я что-то устала сегодня» – И почему у него изо рта пахнет?.. «Секс – не главное в любви» – Увы, меня к нему уже не тянет… «Она – моя лучшая подруга, она такая потрясающая женщина, я ею восхищаюсь» – Удавила бы ее на месте… «Эта б… спит со всеми подряд!» – Господи, я бы все на свете отдала, если бы у меня была такая грудь…
– И где ты набираешься такой чепухи? – Костя поощрительно смеется.
– Это, друг мой, не чепуха, а бабья хитрость. Без нее не прожить. Я вот только с тобой не хитрю… Прибавь скорость, мне ехать надоело. Скорее бы уже этот замок появился… Что я имела в виду? Ну, быстро, угадывай. Э, что с тебя взять, а еще писатель. Имею в виду вовсе не усталость, а совсем другое: хочу скорее в койку, с тобой…
И вот вырастает перед ними шато Приере, восьмисотлетний замок-отель с видом на Луару.
– Ну, что я говорила?! Красотища какая! – Наташа ликует при виде винтовых лестниц, сторожащих покой гостей рыцарей в доспехах, старинной резной мебели с завитушками и огромной кровати с балдахином в их комнате. Она плюхается на кровать, подпрыгивает и хохочет, как ребенок, чья очередная прихоть удовлетворена.
Обедают они на открытой веранде, вокруг – мреющие крыши дальних деревушек, притулившихся у воды, совсем другая, отвычная нью-йоркскому глазу природа, не спертый и не влажный воздух с еле уловимыми, причудливо перемешанными безмятежными ароматами почвы, лугов, деревьев, цветов, виноградников и тишина, какой не бывает даже в самом маленьком городе.
Они долго гуляют в окрестностях, пробуют вина в сумрачном холодном погребе, среди бочек и таинственно мерцающих рядов бутылок. Разморенные воздухом и вином, ложатся спать рано, встают в половине седьмого и после завтрака, попрощавшись с хранящим таинственное очарование шато, дальше в путь. За рулем Наташа. Костя спокоен: на окрестных пустынных дорогах шалить ей неопасно. И езды-то всего час – до монастырского комплекса, кажется, самого большого в Европе. Наташа просвещает: странная судьба у монастыря: начиная с XII века управляли им исключительно женщины-аббатисы, и аббатство сотни лет было одним из самых могущественных и влиятельных во Франции.
– Представляю, какой разврат здесь творился. Баба-начальница – страшное дело. В революцию монахов разогнали, Наполеон превратил аббатство в… Во что он превратил аббатство, Костя? Правильно, в тюрьму.