Застолье получается замечательное: пьют вино из Тосканы, едят овощи, закуски и пирог, а на десерт мороженое.
Погуляв час в округе, по усаженным ясенями, дубами и американскими кленами улочкам, мимо двухэтажных, скучно похожих частных деревянных строений в викторианском стиле, с большими лужайками и цветниками перед входами, Костя вместе с Марио отправляется в сауну в бэйсменте[3] дома. После операции не злоупотребляет парилкой, хотя прежде практиковал такой способ расслабухи. Сейчас, однако, сидит в стоградусной жаре подолгу, выгоняет пот из набравшего лишние паунды тела, разогретый, выскакивает и плюхается в маленький бассейн с холодной водой, плещется с минуту и снова в жаровню, пока обильно на коже не проступают розоватые пятна открывшихся капилляров.
Марио ведет себя с ним подчеркнуто уважительно, даже чересчур, с нотками подобострастия, ранее за ним не замечаемого; Костя понять не может, откуда берется оно и почему. Постепенно доходит: наверное, так относятся к тем, чьему богатству завидуют и чьи деньги в конечном итоге могут перейти к заслужившим это. А заслужить можно по-разному, в том числе и таким отношением. Открытие, если, конечно, оно хотя бы отчасти верно, слегка коробит.
За поздним чаем, когда внук уже спит, делится Костя впечатлениями недавней поездки, сказав, что ездил к другу в Лондон и вместе потом путешествовали по Европе. О Наташе ни дочь, ни зять ничего не знают. Марио нравится рассказ о Квартале красных фонарей, смотрит широко раскрытыми простодушными оливковыми глазами, от Дины это, похоже, не укрывается. Костя вполне представляет его, домоседа и подкаблучника, в пожираемой похотью толпе, сумятящейся у витрины, за которой Наташа выделывает свои па.
– Будем в Амстердаме, обязательно посетим злачное место, – Дина нетерпеливо подводит итог Костиным воспоминаниям и выразительно смотрит на мужа. – Правда, Марио?
Тот вздрагивает, кидает на жену любвеобильный взгляд: конечно, дорогая, посетим…
Наутро Костя едет смотреть тренировку Глеба. На школьном, с травяным покрытием и разметкой для бейсбола и американского футбола, стадионе на Массачусетс-авеню небольшие ворота установлены с сеткой, две мальчишеские команды в разномастной форме с упоением гоняют мяч, отдавая дань увлечению, через которое проходят сверстники во всем мире, но в Америке далеко не все. Глеб в новых черных бутсах, дедом подаренных, похоже, у него единственного такая обувка, и он безмерно собой горд. Играет он на месте центрального защитника. Голенастый, с ненакачанными мускулами и мышцами ног, но довольно координированный, Глеб смело ввязывается в борьбу, не промахивается по мячу, делает довольно точные пасы, прыгает, покамест без навыка бьет головой, прерывая навесные передачи, падает, вскакивает и снова пытается прервать атаку…
В пору детства своего Костя иначе играл: гонял тряпичные и резиновые мячики во дворах на Чистоках, летом на даче, на 42-м километре по Казанке, на поляне меж сосняка, босой, в тапочках или не знающих сноса китайских кедах бил по легкому волейбольному мячу, страсти разгорались нешуточные – москвичи против местных, и только перед окончанием школы впервые попробовал, как летит пущенный с мыска, «щеточкой» или «пыром» настоящий кожаный мяч. Тогда и пришла к нему страсть, утраченная лишь на стыке 80–90-х, когда любимый «Спартак» и весь советский футбол начал разваливаться. А прежде… О, прежде Костя не вылезал со стадионов. Наивысшее наслаждение и беспредельное горе, мерцающая надежда и обидное разочарование, исторгающееся из груди ликующее «Гол!!!» и помертвение в глазах при виде мяча, бьющегося, как в силках, в сетке ворот красно-белых…
Костя приурочивал отпуска к чемпионатам мира и весь месяц не отходил от телевизора. Время для него останавливалось, точнее, спрессовывалось в минуты и часы футбольных баталий. Полина вначале бунтовала, потом смирилась и даже, кажется, сама начала приглядываться к экрану с бегающими разноцветными фигурками. В Лужниках, правда, не была ни разу, сколько Костя ни зазывал.
И вот внук унаследовал, увлекся тем, что для американского пацана непрестижно. Никто не выбирает себе гены…
– Костя, скажи, как я играл? – усталый, запаренный Глеб, отказавшийся переодеваться и в майке, трусах, гетрах и бутсах едущий домой в машине, ждет одобрения.
– Ты, мой друг, играл старательно и с желанием, – сидящий рядом Костя с удовольствием развивает тему. – Но были и ошибки… – (Дина на переднем сиденье оборачивается и молча посылает ему красноречивый сигнал: хвали ребенка. Костя делает вид, что не понимает: у него свой взгляд на процесс воспитания.) – Главное для защитника – правильный выбор позиции, чувствовать, в каком направлении противник будет развивать атаку, и вовремя помешать. У тебя, мне кажется, такое чутье присутствует, однако его надо развивать.
– А ты сам играл в соккер? – внук несколько разочарован скромной оценкой своих достижений.
– Конечно, играл. Только у нас в России это называлось футболом. Не путай с американским. Но больше болел. Хочешь, расскажу тебе, как я болел?
– Болел? – недоумевает Глеб. – Чем ты болел? Простудился?
Дина хмыкает.
– Нет, – улыбается Костя, – я не в том смысле. Как тебе объяснить… В общем, я был страстным болельщиком.
– Боль… леле… щиком? – с трудом повторяет внук. – What does it mean? (Что это означает?)
– Фаном. Фанатом. Понял? – переводит Костя.
– А, понятно, – кивает внук. – Ну, расскажи…
Вечером обязательно расскажу.
Внук не забывает разговора в машине и после ужина зазывает Костю в свою комнату. Ложится на тахту, подклады-вает руки под голову, изготовившись слушать. Костя садится рядом и принимается было вспоминать наиболее сильные ощущения, плохо сообразуясь с ответной реакцией одиннадцатилетнего ребенка, выросшего в другой среде. Говорит по-русски, изредка для вящей убедительности вставляет английские слова и обороты, внук морщит лоб, прерывает, просит пояснить то или иное и наконец прерывает:
– Дед, погоди, я запутался.
Костя останавливается. И впрямь, куда его несет… В состоянии ли понять внук, какой величайшей несправедливостью была переигровка «Спартака» с киевлянами в самом конце 50-х, отнятая судьей наша чистая победа, новый матч и снова успех красно-белых под рев стотысячных Лужников – решающий гол, если не изменяет память, забил Сальников головой; как спустя десяток лет, жульнически сплавленная в низшую лигу, его любимая команда возродилась и через пару сезонов на чужом поле в решающем поединке обыграла тех же киевлян – фаворитов, став чемпионом, и как раздосадованный Сабо подлетел к мальчишке еще Калинову и бросил в сердцах: «Ты откуда такой шустрый?», а тот, не поняв вопроса, выпалил: «Из Люберец» (впрочем, за точность Костя не ручается, может, фигурировали Мытищи или другой подмосковный городок); как страстно болел он за бразильцев в 82-м, им на том чемпионате не было равных, сказочно выглядели, не хуже, чем в легендарном 58-м, когда показали феерический футбол, но самомнение сгубило: вы нам забьете, сколько сможете, а мы вам – сколько захотим, и на ровном месте уступили итальянцам, как… Десятки, сотни потрясающих эпизодов в памяти, но как передать их, чтобы внук усек, а главное, донести до него: в футболе, которым одиннадцатилетний пацан занимается, как и в жизни, – справедливость торжествует не всегда, красота не всегда синоним результата и в то же время игра тем же закономерностям подчинена, что и вся жизнь человеческая.
– Извини, Глеб, дед увлекся. Я расскажу тебе одну историю, только одну. Мне было тогда столько же лет, сколько тебе сейчас, – говорит по-английски медленно и внятно, потом переходит на русский, – и меня взял на стадион отец, твой гранд-грандфазер Илья. Я тебе часто рассказывал о нем, помнишь? Играла русская команда, куда лучших игроков взяли, называется – сборная, и немцы, тоже самые лучшие. Они за год до этого чемпионами мира стали. Представь, большой стадион, тысяч шестьдесят зрителей, ни одного свободного места, многие люди в пиджаках и военной форме, на груди медали и ордена, они всего десять лет назад выиграли войну, и вот снова противник – немцы, и снова надо выигрывать, уступить мы не имеем права. А мы проигрываем один – два, и остается всего двадцать минут. И тут началось! Русские в атаку пошли. Сил уже нет, а они атакуют, атакуют… Мяч не покидает половину поля немцев. Удары по воротам, беспрерывные удары, наши не дают немцам передышки, опережают их в каждом движении, стадион ревет, и вот мы сравниваем счет, а еще через несколько минут третий гол забиваем! Победа! – Костя вскидывает руки. – Точно как на той войне: сперва чуть Москву не отдали врагу, а после Берлин взяли.
Глеб слушает в оба уха, Костины эмоции, кажется, пронимают его, и вдруг громко, с надсадом:
– Дед, а разве русские победили немцев в войне? Нам в школе рассказывали, что победила Америка!
Костя ошарашенно глядит на внука. В школе рассказывали… А я ему про футбол… Ему про другое надобно. Но тут недели, и месяца, и года не хватит.
Дни незаметно пролетают, словно проглатываются. Дина и Марио по утрам на работу спешат, Костя отвозит на своей машине внука в школу и до обеда предоставлен сам себе. Гуляет, катается на велосипеде, читает газеты, смотрит телевизор, тягучая, нутряная боль начинает понемногу отпускать. И пустота уже не такая страшная. Он ничего не пишет, в голове, как на отдыхе, роятся разрозненные, расплывчатые, ленивые, не энергичные мысли. Бывают долгие часы, когда он не вспоминает Наташу, не видит ее, не разговаривает с ней. Неужто его лекарство и лечение именно здесь, в этом тихом благополучном городке?.. Может, продать к чертовой матери квартиру в Манхэттене и переехать в Эктон, поближе к семье? Вовсе не странное желание, если покумекать, так вполне разумное. Но что-то неосознанное, подспудное мешает принять и развить идею.
Изредка он ловит на себе испытующие взгляды дочери, будто та намеревается спросить важное и никак не решается. В один из поздних вечеров пьют чай вдвоем на кухне: Марио после одиннадцати уже спит – вставать ему и ехать на работу ни свет ни заря, а Глеб укладывается и того раньше. Костя не хочет чаю, просто испытывает потребность посидеть рядом с дочерью – такая возможность не часто выпадает. Дина в шортах и короткой маечке, как у девчонок, пупок торчит на всеобщее обозрение – дома может позволить себе вольность, красивая зрелая женщина крупной лепки, но не толстеющая, спокойная и уверенная в себе.