– Не взыщите, мистер, такая у нас работа.
Что же это за парочка, к которой охранник приставлен? – недоумевает Костя, которого, едва дорога расширяется, Лера приглашает идти посередине, между собой и мужем. «Биг шатс», «новые русские» или как там их… На бандитов не смахивают, Генрих Цицерона шпарит наизусть. Интересное кино…
Вот и Колизей, подсвеченный амфитеатр с трехъярусным травертиновым фасадом в арках и сохранившимся куском четвертого яруса. В ночи смотрится он магическим сооружением, словно не верящим, что пережил столько и стольких. Сейчас вокруг него пустынно, бродят несколько шалых туристов, заглядывают внутрь, на неосвещенную арену, впитавшую за тысячелетия море крови людей и животных, а утром тут опять столпотворение, ребята в гладиаторских доспехах и нагрудных муляжах, имитирующих мощную мускулатуру, будут зазывать сфотографироваться за деньги, начнется бойкая торговля сувенирами – и магия исчезает до следующей ночи.
Иной раз чувство города чужого к тебе вторгается, тебе грозит, как будто места нет ему иного, и целый мир в одном тебе сокрыт…
– Какие мысли, господа? – Генрих поправляет выбившуюся из брюк рубашку, охорашивается и делает несколько разминочных движений руками, прогоняя сонливость. – Римское время час ночи. Кабаки закрыты. А расходиться неохота, верно? Поэтому поступает предложение продолжить у нас на вилле. Кто за? – смотрит на Костю, тот после секундного раздумья кивает: почему нет? – Принимается единогласно.
Альбинос по мобильнику на хорошем английском просит какого-то Луиджи подъехать к Колизею. Через минут пятнадцать они садятся в черный джип, который везет на окраину города. Во всяком случае, так представляется Косте, ибо едут они довольно долго. По пути Генрих отдает распоряжения увальню в кожане, которого называет Арнольд, а Лера – Ариком, говорят о каких-то непонятных Косте московских делах. Джип тормозит у строения, чей первый этаж скрыт за плотно растущими у каменной ограды оливами и пирамидальными тополями, а второй выглядывает половиной больших прямоугольных окон.
– Вы, Константин, останетесь до утра, выспитесь, отдохнете, а утром Луиджи доставит вас в отель, окей?
Костю устраивает.
Арнольд открывает входную дверь, они попадают в огромную гостиную с белой кожаной мебелью и старинной люстрой. Витая лестница ведет наверх. Генрих интересуется у Кости, что он предпочитает: водку, коньяк, виски, джин или текилу, а может, итальянское вино? Ассортимент как в приличном баре, отмечает Костя. Он будет пить виски со льдом.
Арнольд молча сервирует стол, ставит бутылки, закуски, включая черную и красную икру. Лера мажет ломтик маслом, кладет икру жирным слоем – и в Костину тарелку.
– Итак, господа, начнем наше застолье. За окном дивная римская ночь, сказочную красоту которой мы только что ощутили, совершив незабываемую прогулку сквозь века, отряхнув прах великой империи. А мы гуляем по-русски, широко и от души, – Генрих произносит это тем же возвышенным тоном, что и фразы Цицерона. – Позвольте предложить тост за знакомство, за то, что произошло оно в Вечном городе и потому помниться будет долго. С Богом! – И медленно, с видимым удовольствием выпивает первую рюмку водки.
Костя закусывает икрой, Лера мажет еще один бутерброд, он с наслаждением съедает и его. После операции вот уже несколько лет старается питаться тем, в чем содержится минимальный холестерин. Поэтому отказывается, глотая слюнки, от некогда любимых колбас, паштетов, швейцарских сыров с глазками, мясо ест не чаще одного раза в неделю, даже на любимую глазунью полузапрет… Но после гибели Наташи посылает диеты к черту. И сразу пополз вес, брюшко наметилось, тяжелее по лестницам подниматься. Что я творю? – говорит с укором себе в минуту прозрения и отмахивается, как от мухи приставучей: врачи обещали лет восемь-десять нормальной жизни, а дальше посмотрим. Потому уминает сейчас икру с таким видом, будто никогда не пробовал. От всевидящей Леры не укрывается.
– В Америке, я знаю, икра безумно дорогая.
Не дороже денег, Лерочка, – Костя после двух шатов чуть хмелеет, язык развязывается, ему легко в новой, соткавшейся неожиданно, будто из воздуха, компании.
– Давайте выпьем за Константина. Гора с горой не сходится, человек с человеком всегда. Вот и мы сошлись. Здоровья тебе и успехов. Чтобы елось и пилось, чтоб хотелось и моглось. Только позволь спросить, почему один путешествуешь? На женатого ты не похож, у меня глаз наметанный. Неужто в Штатах бабы перевелись? Ах, ну да, у вас не женщины, а гражданки, запамятовал. Приезжай в Москву, мы тебе такую красавицу подберем! Правда, Лерусь? Мужик ты видный, не старый еще, говоришь, при деньгах, в Москве пруд пруди желающих будет с тобой познакомиться.
– Так сложилось, что один езжу, – не хочет вдаваться в подробности.
– Роковая любовь, не иначе, – определяет Лера. – В самом деле, приезжайте, я вас со своей двоюродной сестрой познакомлю. Она вам понравится, – и многообещающе смеется.
– Спасибо. Может, и воспользуюсь предложением.
Арнольд, не проронивший за вечер ни слова, уходит спать, они остаются втроем. Альбинос расспрашивает об Америке, выказывает удивительную для живущего в России осведомленность. Интересно, кто же он такой? Крутой бизнесмен? Не похоже. С другой стороны, охранника имеет, по заграницам его возит. Крупный чин на Лубянке? Возможно. Была не была, спрошу напрямую, тем более он уже поддатый, не станет ваньку валять, темнить.
Альбинос на Костин вопрос не отвечает, хитро щурится в намеке на улыбку, шевелит белыми бровями, делает вид, что любопытство гостя пусть и не неуместное, но не требует немедленной откровенности в ответ. Отвечает за него Лера, пьющая вино и ни на мгновение нить беседы не теряющая.
– Генрих в администрации работает.
И все, как воды в рот набрала. Что за администрация, поди догадайся. В любом случае непростая штучка альбинос, ухо с ним востро надо держать. С другой стороны, что он Гекубе, что ему Гекуба…
– Лерочка, приоткройте тайну: сколько в вас еврейской крови? – фокусируется на ней, вспомнив первое свое впечатление.
– Нисколько. Мама – чистокровная русская, отец – азербайджанец, жила в Баку, замуж вышла и переехала в Питер. А что, Костя, вас еврейская тема волнует?
– Да нет… Жена покойная еврейка была. В вас семитское начало ярко выражено.
– Обманчивое впечатление. Это восточный намес, от папочки достался. Не только иудеи, но те же арабы – семиты, верно?
– Костя, а вот ответь мне как на духу: хорошо тебе в Америке? меняет тему разговора альбинос. Он уже немного навеселе, старые дрожжи, видать, дают себя знать. – Ты себя кем ощущаешь – американцем или все-таки русским?
Теперь черед Кости – ответить или тоже хитро сощуриться и в рот воды набрать, на манер альбиноса. Однако зачем темнить, вопрос-то понятный, разумеющийся.
– Из нас русское не выветрить, не выбить, оно во всем – в привычках, в действиях, в еде даже, в застольях… Такой уж заквас.
– И не надо избавляться от этого, верно? Мы и сильны духом своим, ни на какой другой не похожим. Мне рассказывали: некоторые иммигранты семидесятых, той, предыдущей волны, специально меняли имена, фамилии, переставали дома по-русски говорить, только чтоб поскорее с прошлым покончить. Вот чудаки!
– Я про таких не слыхал. Может быть… Наша волна другая.
А как русские американцы на Ирак отреагировали? – неожиданно спрашивает альбинос и испытующе глядит, серьезно. И улыбка хитрованская пропадает.
– По-разному. Одни приветствовали, другие последствий опасались. Как говорится: не буди лихо, коль спит тихо.
– Ну а сам ты – как? Нет, ты скажи, надо ли было влезать? Теория превентивного удара – штука крайне опасная. Что, если другие ею воспользуются? Представляешь, что начнется?!
– Вы в России не пережили одиннадцатое сентября, вам этого не понять. Мы – одни в мире, ну, еще англичане, а все остальные делают вид, что их ничего не касается.
– Ну, мы в России тоже много чего пережили, у нас Чечня, между прочим, есть, – Генрих чуть покачивает головой для вящей убедительности. – Я тебе байку расскажу, между прочим, Фрейд ею логику сновидений иллюстрировал. Так вот. Когда ваш друг обвиняет вас, что вы вернули ему треснутый чайник, первое, что вы делаете, – это говорите, что никакого чайника у него не брали; затем – что, когда вы его возвращали, он уже был расколот, и наконец – что чайник уже был расколот, когда вы его брали. Такая вот последовательность несовместимых друг с другом аргументов. Итог: именно вы не хотите признавать, что брали у друга чайник и раскололи его. Тебе, Константин, это ничего не напоминает? Не похожие ли объяснения по Ираку мы слышим? Саддам Америке напрямую не угрожал, ты с этим, надеюсь, спорить не будешь. И захватила она Багдад не для того, чтобы угнетенным иракцам свободу и демократию принести. Америке на них насрать, извини, Лерусь. И нефть тут ни при чем, как многие в Москве думают и с кем я спорю по этому поводу. После найн илэвен (событий 11 сентября) очень хотелось Штатам мускулами поиграть, силу и решимость показать, что могут в любом месте все расколошматить и никакой ответственности не нести. Это я о превентивных ударах. Помогло это в борьбе с террором?
– Но это лучше, чем «мочить в сортирах», – выказывая осведомленность в новой российской фразеологии.
– Так вот, – продолжает альбинос, не среагировав на «сортир». – Кость иракскую вы не проглотите, подавитесь. И не тешьтесь иллюзиями – самое главное впереди. Вы получили то же самое, что мы в Чечне. Только пострашнее. Еще не знаете, какой клубок змей разворошили.
– Господа, хватит о политике, – Лера пытается повернуть разговор в ином направлении. – Давайте лучше о женщинах.
– Не возражаю, – охотно откликается альбинос. – Давай, Костя, за мою жену выпьем. Она у меня чудо. Умна, красива, всегда знает, чего хочет.
– Спасибо, мой дорогой, но я бы предпочла красоту на первом месте, а ум на втором. Как вы полагаете, Костя, что для женщины важнее, ум или красота?