льзуй его, не упускай. Скучный ты, право слово, изнуряешь себя сидением за столом. Зачем, во имя чего? Ах, нравится, не можешь существовать без этого? Охотно верю. Однако не завидую. Ни капельки. Ты должен завидовать мне, порхающей легкости моего бытия, восхитительной бездумности моего времяпрепровождения. Бросай свою работу хоть на время. Присоединяйся – вместе мы оттянемся, как говорится. Лихо погуляем. А потом все опишешь. Знаешь, какое наслаждение палить нескончаемые деньги и зажигать алчным огнем глаза окружающих, которым это недоступно, видеть льстивые улыбки, подобострастные взгляды? О, это великое блаженство, недоступное тебе, ибо ты не из той породы, как я, ты слишком правилен, трезв, всегда все заранее взвешиваешь. И ты не понимаешь, что жизнь в сущности бессмысленна и глупа, намереваться оставить после себя нечто этакое – смешно. Дети, может быть, и то…
Доводы визави помнились отчетливее собственных возражений, единственно, что сохранилось, – его, Костин, аргумент: смысл жизни в том, чтобы не искать в ней никакого смысла. Это не означает его бессмысленности, отнюдь, просто каждый осуществляет свою миссию – и уходит, когда занавес опускается. Миссия у каждого своя. Я отчасти принимаю твою логику, но и ты с пониманием отнесись к моей.
Так они спорили, препирались, Костя и конфидент его, похожие как две капли воды, и лишь на излете сна сообразил: нет никакого незнакомца, это ведь я и есть и беседую сам с собой. Следовательно, и во мне сидит жажда покуролесить, испытать то, к чему двойник призывает. Почему же не следую его совету, что мешает? А мешает простая вещь: не нахожу в суете и мельтешении, в удовлетворении мелких и больших прихотей радости и толку. Скучно, противно из кожи вон лезть, выставляя напоказ богатство. Недостойно человека. Перед самим собой ведь не похвастаешься – аудитория надобна, толпа страждущих. Театр, где играет актер для публики, а при пустом зале какая игра… Однако стоит ли играть то, от чего воротит…
Конфидент же не унимается, будоражит воображение Костино прожектами один другого заманчивее. Пожить в самых дорогих гостиницах мира, начиная с «Негреску» и кончая Эмиратами, где ночь в десятки тысяч обходится. Нанять яхту и в окружении близких друзей и красивых женщин отправиться в плавание, скажем, к австралийским берегам. Поохотиться в Кении на хищников саванны. Пуститься во все тяжкие в азиатских притонах. Или все совместить, целый год, пока не надоест, путешествовать по земле, воде, воздуху, пройти, проехать, проплыть, пролететь сумасшедшими, невероятными маршрутами. Дух захватывает, верно?! И все доступно. Да мало ли как можно расцветить жизнь, придать ей вкус, аромат, пряность и остроту, недоступные простым смертным! А ты корпишь над сочинением, прочтет которое от силы десяток тысяч, прочтет и забудет, и ровно ничего не изменится в твоем и в их существовании.
Он капал на мозги, Костя возражал, опровергал, к чему-то призывал, ни слова не запомнив, лишь стояла перед глазами улыбка двойника – превосходства и сожаления, что приходится убеждать в столь очевидном. Такой вот сон.
Однажды вечером, устав от работы, сидит он в кресле у камина, неотрывно глядит на змеящиеся ало-фиолетовые язычки затухающего пламени и вдруг встает, идет в кабинет, роется в бумагах и извлекает тетрадку – ту самую, с телефонами, которая мертвым грузом лежит среди прочего хлама бумажного. Начинает листать, произносит про себя имена, вспомнить пытается, что имел в виду, описывая обрывочно впечатления от разговоров с «барышнями», на его объявление клюнувшими. Сколько ж тому? Год, больше?
Наташи нет, вспоминается не так остро, заволакивается образ ее туманом бесчувствия, или он все успешнее пытается себя убедить в этом бесчувствии? Имена выскальзывают из памяти, не задерживаясь, не оставляя никакого осадка, никакой шероховатости, зазубринки, ну хоть самой малой. Нет, одно имя что-то пробуждает. Лиза. Пометка в тетрадке: «Пичуга» – и запись: «22, из Ставрополя, грин-карта. Работала в разных местах. Хочет поступить в колледж, но нет денег. В Америке нигде не была. Просится за границу. Говорит, что симпатичная блонда, голубые глаза, длинные волосы, невысокая…» Лиза. Странная особа, вроде как не в себе, смутно припоминает Костя свою реакцию на тоненький, несчастненький голосок на автоответчике. Не зря пичугой окрестил сразу. Жалко ее стало тогда. Но звонить не стал и не намеревался. Может, сейчас позвонить? Глупо, конечно. Она и не вспомнит. Хотя как знать. Двадцать два… Уже двадцать три. На молодняк потянуло старого мерина? – сам себе слабым, скорее понарошку, укором. А рука к трубке тянется.
Долго звонки идут, автоответчик включается, на английском металлический голос мужской, точно робот, сообщение просит оставить. Не оставляет Костя. Решает прогуляться перед сном. Темень, изредка сквозь сырые безлистные ветви огоньки окрестных дач промаргивают. Далеко неохота идти. Надо собаку завести, в который раз уговаривает себя. Чтобы не так одиноко. Не сторожевую: он давно уже не боится за себя, переболел синдромом богача, да и пистолет всегда в доме, получил разрешение на оружие месяца через три после выигрыша jackpot, когда разные страхи сильно одолевали; не злого сторожа, а добрую, ласковую, смышленую псину, можно голден-ретривера, они даже кусать не умеют, порода для другого выведена – чтобы дичь подстреленную охотнику приносить, в поле, лесу, в воде подбирать. А еще из них поводырей для слепых готовят. В самый раз Косте такого. А то он в жизни этой блукать начинает. Затоплю я камин, буду пить, хорошо бы собаку купить…
Возвращается и снова пичуге звонит. И опять голос робота. Да что она, не ночует дома? А может, не ее это вовсе номер, переехала, замуж вышла, мало ли что… Около полуночи в третий раз звонит и с тем же результатом. Разозлившись на робота, оставляет сообщение. Так, мол, и так: некий взрослый богатый дядя Костя вспоминает бедную Лизу (так и выдает), которому она когда-то звонила по объявлению, и не прочь поговорить с ней, если, конечно, она захочет. И номер мобильника диктует. Идиотский, однако, «месседж», признает, но тем меньше шансов получить обратный звонок. Тогда, спрашивается, зачем звонит сам? А вот тут тайна великая зарыта, разгадать ее никому не под силу, ерничает, издевается над собой.
Каково же удивление, когда через день, рано утром, слышит тот самый тоненький голосок-волосок, ничуть не изменившийся: «Здравствуйте, Константин, это Лиза. Извините, не ответила сразу – меня не было в городе. Честно говоря, удивилась: чего это вдруг вы вспомнили о моем существовании?..»
Костя аж подпрыгивает: отозвалась, откликнулась! И, обрадовавшись неизвестно чему, выпаливает первое, что в голову приходит:
– Я очень рад вас слышать. При встрече объясню многое. Приезжайте ко мне в гости. Я приготовлю вкусный ужин. Вам понравится.
– В гости? Так сразу? Как-то все странно…
– Давайте отступим от общепринятых правил. Иногда в странностях такой смысл сокрыт, что мы потом диву даемся. Приезжайте, мне необходимо вас увидеть. Записывайте адрес…
Что со мной происходит? – спрашивает себя, когда через день, это пятница, мчится, переполненный ожиданием, в Манхэттен. Какая-то девчонка сопливая соглашается встретиться – и ты на седьмом небе. Ты ее ни разу не видел, совсем не знаешь, судя по всему, рядовая сучка, готовая за деньги на все, согласилась приехать, почти не ломаясь, а ты воображаешь, что явится к тебе царица Савская. Да ничего я не воображаю, просто в пичуге этой что-то есть такое… Ничего в ней нет, Костя, и перестань себе голову морочить. Ты устал быть один, в этом и отгадка. Переспишь с ней, а завтра, да нет, в ту же минуту опять безысходность за горло схватит. Будь к этому готов и не расслабляйся, даже если очень хочется.
За час до встречи Лиза звонит и говорит, что домой к Косте идти отказывается, лучше посидеть в каком-нибудь месте. К такому варианту он не готов, но быстро ориентируется в обстановке и, посетовав на то, что приготовленный ужин стынет (заказ с доставкой на дом, сделанный в японском ресторане, можно отменить), уговаривается встретиться в Сохо у «Аквагрил» на Спринг-стрит. Здесь подают замечательные устрицы. Начинает объяснять, как пройти от ближайшей станции сабвэя на 6-й авеню, Лиза прерывает: ее отвезут на машине. Приятельница, поясняет после немого, повисшего в воздухе Костиного вопроса. Хорошо, пусть будет приятельница, ему хочется верить.
Костя идет пешком и, как всегда, не опаздывает. Вот уж не работает много месяцев, а привычка быть патологически точным остается, въелась за столько лет. Лизы не видно. Он стоит невдалеке от выкрашенного в синее ресторана, играя роль стороннего наблюдателя. Минут через двадцать слышит частый перестук каблучков сапожек, обращает внимание на вздымающиеся и опускающиеся в такт походке пряди белых волос, принадлежащие невысокой девице в черной куртке с сумкой через плечо и короткой юбке. Девица подруливает к входу и начинает оглядываться. В самом деле, у блондинок есть несомненное преимущество – их легче разглядеть в темноте.
Вы и есть та самая Лиза, – произносит Костя, вырастая у нее за спиной.
– Здравствуйте, Константин, я извиняюсь за опоздание, жуткий трафик, – своим неподражаемым голоском ответствует пичуга.
И впрямь миленькая вострушка, красивой не назовешь, но ладненькая, все при ней, то и дело откидывает со лба волосы и охорашивается, а взгляд глазенок голубых боязненный, беззащитный какой-то.
Разговор их за ужином странным образом строится: Костя допытливо выспрашивает, Лиза неуклончиво отвечает – ни дать ни взять взыскательный учитель и послушная ученица или строгий папа и смирная дочка. Так узнает Костя про существование бойфренда по имени Юра: строительный подрядчик, нанимает бригады для постройки и ремонта домов, в основном богатых русских. Не шибко удачливый. Лиза, как она говорит, без памяти его любила, после разочаровалась, скандалы начались, рукоприкладство с Юриной стороны, кроме прочего, деньги с нее тянул, а какие деньги у диспетчера кар-сервиса, а теперь менеджера мебельного магазина; неоднократно уйти порывалась, но боялась – грозится Юра ее убить. Зачем звонила Косте, если любимый человек имеется? А звонила потому, что в очередной раз