В сауне в первый же день – неожиданность: входят они внутрь и видят двух тучных голых женщин, лежащих на верхней ступеньке полка с ногами бесстыдно раздвинутыми. Рядом мужчины голые. Ни плавок, ни полотенец на срамных местах. И никакой реакции на входящих в сауну. Пичуга прыскает и на Костю смотрит. Тот вида не подает, залезает на средний полок и снимает плавки, раз здесь так принято. Пичуга мигом его примеру следует, ложится и тоже ноги расставляет. Чем мы хуже европейцев…
Лиза быстро входит в роль страждущей дамы, которой процедуры необходимы, как горный воздух альпийский. Свежеет и молодеет на глазах, хотя куда уж больше. Ей нравится выглядеть объектом постоянной заботы и внимания – впервые в жизни обслуживают ее, а не она, и как обслуживают…
Пару раз вечерами Костя заказывает такси, один раз приезжает на «мерседесе» пожилой австриец, одетый во все тирольское – от ботинок до зеленой шляпы, во второй на вэне – такая же немолодая, очень на него похожая женщина. Оказалось, жена, их семейный бизнес – увозить заскучавших, застоявшихся постояльцев отеля в город и доставлять обратно. С Лизой он отправляется в Инсбрук, к Рождеству готовящийся. Вот где красота неописуемая! Дома в огнях иллюминации, на дверях, оградах, во двориках подсвеченные фигурки Христа, все играет, искрится, переливается мириадами разноцветных лампочек, кругом наряженные елки, главная – в старом городе на площади, напротив «Голден руф»: поздняя готика с фресками, рельефами и дивной лоджией, крытой гонтом из позолоченных черепиц. Полно отдыхающих в горнолыжной одежде немыслимых расцветок, Костя безумно им завидует – сам он в жизни на горных лыжах не стоял… Играют и поют гортанные тирольские йодли уличные музыканты в народных костюмах и шляпах с перьями, манят рестораны, кафе, пивные, и недюжинной волей обладать надо, чтобы избежать соблазнов. Костя призывно смотрит на Лизу, подталкивает, едва мимо очередного едального заведения проходят: давай оттянемся по полной программе, местный шнапс попробуем, надоело с утра до вечера пить отвары и есть супы протертые, хочу водки, пива, сосисок с горчицей, жареного мяса, картошки… Пичуга пальчиком водит туда-сюда: и не думай, и не мысли, мы на лечении, нельзя за один час все насмарку пустить. Тебе-то что лечить, ты, слава богу, в этом не нуждаешься, пробует уговорить. А я о тебе пекусь, ответствует, ты мне нужен здоровым и сильным. Вот и поспорь с ней.
Они гуляют возле иллюминированного императорского дворца, проходят мимо закрытых вечером музеев, бюргерских домов, городской обзорной башни с луковичной крышей и готической жилой башни с винным погребом и, чуть подняв головы, видят совсем близкие горы, тоже подсвеченные.
А однажды поездку в город предпочитают совершить на трамвайчике. Спускаются с горы в долину, дожидаются трамвайчика из трех вагонов, словно невсамделишного, игрушечного, возвращающего в детство, и едут полчаса по белому солнечному пространству, минуя мост через реку, до окраины Инсбрука. Оттуда пешком в центр.
Возле Триумфальной арки пичуга вдруг останавливается, обнимает Костю, притягивает его голову к себе, целует в губы и, переполняемая внезапно на нее нахлынувшим:
– Как же хорошо быть богатым! Какое это счастье!
Что это с ней такое… Выходит, думает над этим часто, может, даже какие-то планы, комбинации строит относительно себя и его.
Они уже собираются вызывать такси и возвращаться в отель, как вдруг Лиза дергает Костю за рукав куртки:
– Смотри, казино!
И в самом деле. Странное, модерновое, контрастирующее с готикой здание, примыкающее к многоэтажной коробке отеля. Неужто играть потянет его пичуга? Вот уж чего он хотел бы сейчас менее всего. А Лиза умоляюще: зайдем хоть на пару часиков, ну, сделай мне одолжение…
В казино полно народу. Сильно накурено. На стенах три монументальных полотна, живопись вполне приличная, все остальное – как везде в таких заведениях. Лиза сразу к автоматам бежит, достает деньги из кошелька, вставляет в машину и – понеслось… На Костю не смотрит, будто он отсутствует, и заправски постукивает по клавишам. Барабан вращается, плавно замирает, три картинки выстраиваются в ряд, пичуга что-то сквозь зубы, кажется, поругивается, и все продолжается в бешеном темпе. И вдруг восклик: «Приз!» Пока Костя разбирается, что к чему, какой такой приз, пичуга мгновенно нажимает, на самую большую клавишу, барабан прокручивается, опять замирает, стрелка куда-то показывает, и с гудением циферки красные в окошке бежать начинают. «Четыреста!» – ликует пичуга. Это ее выигрыш. Сто евро, если на деньги перевести. Недурственно для начала. А Костя вяло, словно нехотя нажимает на клавишу, и так же вяло, нехотя отдает автомат выигрыш, мизерный, и никакими призами не пахнет. Но больше забирает, нежели отдает. Лиза же кудесничает, палец не отрывается от клавиши, точно на рояле одну ноту берет, которая никак надоесть не может. Костя один раз нажмет – пичуга за это время успевает трижды, словно в своей стихии оказывается.
Еще три приза срывает и уходит разгоряченная, довольная собой – в общей сложности под четыреста евро выигрывает, вложив одну двадцатку. Не узнает ее Костя: другая Лиза перед ним – азартная, решительная, в глазах огоньки неуемные пляшут.
Уволакивает его к карточным столам, без раздумий садится к двум мужикам, с крупье-китайцем в «блэкджек» режущимся, покупает фишек на сотню и включается в игру. Проигрывает, выигрывает, раза три «очко» у нее выпадает при сдаче карт – туз и десятка, получает полуторный выигрыш, после третьей удачи вскакивает как ужаленная и тянет Костю-зрителя уже за другой стол, где в покер режутся. Надо немалую силу воли иметь, чтобы вот так после выигрыша подняться и уйти. За покерным столом пичуга еще более концентрируется, ни на что не отвлекается, ничего и никого вокруг себя не видит, не замечает, ей без разницы, играет Костя или смотрит, главное – она в азарте, который схватывает ее намертво, ему в эти минуты принадлежит она безраздельно. Покер Костя знает, в студенчестве поигрывал, и на даче компании изредка собирались, но не представляет, что можно так лихо и бесстрашно менять карты, как Лиза. То ли везет ей сегодня фантастически, то ли чутье дьявольское, но две двойки, тройка с двойкой и стрит за считаные минуты игры раз десять приходят, может, и больше, а однажды каре выпадает, и не какое-нибудь – королевское! Берет один к шестидесяти.
Другой крупье появляется: есть такое неписаное правило казино – коль за столом кому-то здорово фартить начинает, надо менять ведущего игру. Однако Лизу не остановить. Снова каре, вальтовое, и снова куча денег. Мигом уходит под восхищенные взгляды играющих, наконец замечает Костю, берет его под руку и на выход, в сияние рождественских огней. Жадно дышит чуть прихваченным морозцем пьяным альпийским воздухом, кружится под звучащий откуда-то вальс, прижимается к Косте, целует:
– Я выиграла, наверное, тыщ пять! Спасибо! Что ты такой скучный, неужели тебя игра не привлекает? Я бешеная становлюсь, когда казино вижу. Это мой наркотик.
Ведь и впрямь наркотик, думает про себя Костя и смотрит на Лизу по-новому, удивленно-изучающе. Непростая девочка, что-то в ней скрыто такое, отчего смутное беспокойство охватывает. Сюрпризец в ней определенно сидит, когда только проявится и как…
Дни пролетают мигом, точно из пушки выстреливаются. Общение в отеле преимущественно с медперсоналом. Все, кроме Кости и Лизы, из Европы: приторно-учтивые, церемонные и большей частью пожилые и тучные. Приехали худеть. С Костей и Лизой раскланиваются преувеличенно любезно, в глазах осуждение и зависть: надо же прикатить сюда с любовницей – вряд ли юная сексапильная блондинка женой приходится этому господину; нашли место, где время проводить, им бы в Париж или на острова Канарские, а они тут ошиваются. Публика за приехавших из России принимает их: говорят Костя и Лиза между собой, понятное дело, на русском. Потому, когда вечерами собираются обитатели отеля в нижнем холле у камина, их поначалу пытаются о Путине спрашивать, действительно ли посадят всех русских богачей, о том, страшно ли жить в России, и все в таком духе. Костя огорчить вынужден любопытствующих: они – русские, но живут в Америке, так что Путин и тамошние олигархи не входят в сферу их интересов. Явная промашка с его стороны. Ах, из Америки? – и тут же на голову сыплется ворох суждений, в которых отношение соответствующее проглядывает: про то, что не послушались европейцев и в лужу сели в Ираке, про гегемонизм – по какому праву янки себя умнее всех считают и командовать всем миром собираются, про невежество и бескультурье американцев – и пошла писать губерния. Костя отбивается, как может, а Лиза люстрой занимается. Люстра эта со странным абажуром из бумажных лоскутков с именами отдыхающих и их пожеланиями. Каждый может написать и бумажку прикрепить прищепкой на проводке. Лиза находит себе занятие: каждый почти вечер пришпиливает очередное пожелание или благодарность.
В последний день перед отъездом гостей в нижнем зале хозяин гизунд-отеля прощальный обед устраивает. Через два дня после Рождества. Столы накрыты, как в дорогих ресторанах, посуда, приборы, все на уровне. И кормят по полной программе, с вином, пивом и десертом. Даже мясо дают. То есть, господа, помучили мы вас диетами, поправили вы здоровье, сбросили лишние килограммы и паунды – и баста; теперь вы в привычную колею входите, и обед, от которого вы за пару недель отвыкли, – знак нашего прощания, и только от вас самих зависит, скоро или не скоро свидимся вновь.
Лиза доедает пирожное, быстро выпивает кофе и уходит в номер одна – хочет позвонить матери. Костя смакует мозельское, ему не хочется никуда идти, он расслаблен, умиротворен, лениво поддерживает беседу на медицинские темы с немцем из Ганновера, счастливым оттого, что сбросил семь кило и уменьшил сахар в крови, английский у немца ужасный, Костя его почти не понимает, но поддакивает, кивает в такт словам, а сам смотрит сквозь стеклянную стену на гигантские зубцы заснеженных гор с едва различимыми, ползущими, как букашки, вагончиками фуникулеров и еще и еще раз благословляет про себя этот случайно открытый тирольский уголок, где возвращаются к нему силы и желание жить с удовольствием и аппетитом.