Во всем как бы предчувствуется связь:
Ибо в страданьях, в счастье, в невезеньи
Ничто еще не знало обобщений,
Словно случайно где-то в отдаленьи
Мысль о глубоком, сущем родилась.
Он наконец-то избавляется от занудливого немца, которого уводит жена, медленно, нарочито шаркающей, вовсе не свойственной ему походкой, сейчас замечательно соответствующей настроению и размагниченному состоянию после плотного обеда и двух бокалов вина, бредет к себе на третий этаж, видит приоткрытую дверь комнаты, входит в номер, берется за ручку, чтобы закрыть дверь за собой, и слышит звенящий колокольчиком Лизин голосок. Что-то удерживает его на пороге, Лиза в спальне за перегородкой, не видит его и продолжает переливчато-восторженно:
– …Везло дико – два каре почти подряд, а стриты и считать перестала. Пруха невероятная, как тогда в Атлантик, когда флешь-ройяль выпала, помнишь?.. Сколько выиграла? Четыре с лишним штуки. Да не долларов – евро. Зеленых еще больше… Вернусь, осмотрюсь, что к чему, как с работой будет… Приятно слышать… А я, знаешь как! Дни считаю. Тоска зеленая… Если бы не казино, то совсем…
Врасплох застигнутый, мнется, затаив дыхание, Костя, прижимается к косяку, решить не может, входить или наоборот. Тихонько выскребывается в коридор, оставляет дверь приоткрытой, так, как было, и на первый этаж. Какая там шаркающая умиротворенная походка… Галопом несется, будто свора злющих собак по пятам. Выскакивает на воздух, вбок по расчищенной от нападавшего снега дорожке, к лесу, легкий мороз, он холода не ощущает. Дни считает, значит. Санаторий ей поперек горла. И что же ей приятно слышать, а главное, от кого? С матерью так не разговаривают. Казино, выигрыш, то, се… Анне Никитичне знать это за ненадобностью. Видел Костя Лизину маму однажды, обыкновенная, затурканная жизнью одинокая женщина, немногим моложе его, хоуматтендент, обслуживает старика русского, ей только гемблингом интересоваться, больше нечем. Лучше бы о мебели купленной дочка ее спросила, на деньги, что дал он перед поездкой. А была ли мебель, может, и нет никакой мебели, а есть совсем другое…
В таком смурном состоянии возвращается Костя в номер, Лиза укладывает вещи, завтра спозаранок уезжать в Мюнхен, веселая, козочкой прыгает, ластится, Костя натужную улыбку выдавливает, нехотя на ее поцелуи отвечает, а пичуга ничего не замечает. Только спрашивает, чего он такой задумчивый, и, кажется, не слышит ответа – он не задумчивый, а сосредоточенный, обдумывает очередную главу романа. Костя-то свой смысл вкладывает: не литература волнует его сегодня, а отношения с Лизой, роман их, который, возможно, затухать начнет. А так, признаться, не хочется!..
Ни полсловом, ни намеком не дает Лизе понять, что поймал обрывок ее разговора телефонного. Старается смотреть на нее прежними глазами, будто ничего не изменилось. Смотрит и думает об этом постоянно, ежечасно, мучительно думает, отравительно для себя. И в самолете «Люфтганзы», несущем их в Нью-Йорк, тоже. Но в самолете совсем о другом разговор затеивается. Вычитывает Костя в свежей «Дейли телеграф», в аэропорту купленной, о новом достижении ученых из Эдинбурга, сверхнадежный контрацептив для мужчин разработавших, в виде таблеток, начинает об этом Лизе рассказывать, та навострила уши.
– Сорок лет экспериментировали, и наконец удалось. Высокая эффективность, никаких побочных явлений, – переводит из газеты. – Как заявил один из проводивших исследования нового препарата доктор Ричард Андерсон, проверка показала, что он отличается не только стопроцентной надежностью, но и не вызывает таких неприятных явлений, как скачки настроения, повышение свертываемости крови, тошнота, головокружение, головные боли, что, увы, встречается у женщин при приеме контрацептивов. На тысячах добровольцах проводились исследования – в Америке, Шотландии, Китае.
Ну а потом что? – Лиза придвигается к нему, кладет руку на колено. – Мужику, конечно, в кайф, избавится от резинки мерзкой, про нас, баб, я уж и не говорю. Но, допустим, захочет мужик детей иметь, как же ему быть?
– Все предусмотрено. Перевожу дословно: мужской организм вновь способен вырабатывать жизнеспособную сперму через шестнадцать недель после прекращения приема таблеток. Таблетки останавливают выработку спермы благодаря действию прогестогена, входящего в состав женских контрацептивов. Но гормон этот останавливает и выработку мужского гормона тестостерона, поэтому для поддержания необходимого баланса придется носить небольшой тестостероновый пластырь, менять его следует каждые три месяца. При этом удастся как остановить выработку спермы, так и избежать изменений гормонального фона и связанных с этим физиологических последствий.
– И когда чудо это появится?
– Обещают в течение ближайших двух лет.
– Здорово! Успеем с тобой попользоваться. Хотя я не особенно липучая. Правда, ты меня бережешь, в опасные дни в меня не… но все же.
– А другие как? – вырывается само собой.
– Какие другие? – мигом нахохливается пичуга, убирает руку, отодвигается, хмурит брови, смотрит подозрительно, и чуть ли не негодующе: – Ты с ума сошел, какие другие?!
– Я просто так, проверка слуха.
– Проверяй каким-нибудь другим способом, – обиженно. Костя откладывает газету, обнимает Лизу, насильно пересаживет в свое кресло – благо широкое, первый класс, так в обнимку, тесно прижавшись, сидят минуту-другую, стюардесса проходит и понимающе улыбается. Лиза переползает в свое кресло, смотрит на Костю, как прежде, беззащитно.
– А что будет, если я залечу? – неожиданно возвращается к задевшему ее.
– Родишь мне мальчика. Это же прекрасно – сын младше внука будет. Но до этого сделаем анализ ДНК. Чтобы быть абсолютно уверенным в том, что это мой ребенок, – делает акцент на «мой».
– Что-то я тебя не понимаю сегодня. Чудной ты какой-то. – Лиза ноги в кресле подворачивает и обиженно спиной к нему поворачивается. – Разве у тебя имеются основания подозревать меня?.. – И после паузы уже другим, обнадеживающим голосом: – Может, ты просто ревнуешь неизвестно к кому? – будто бросает спасательный круг.
Есть основания, радость моя, и еще какие, а насчет ревности… Это не ревность, это гадкое, унизительное чувство человека, которого в дерьме изваляла женщина, ему нравящаяся, которую, возможно, он любит. Неужто он это заслужил?
– Ревную, ненаглядная моя. Неужто не чувствуешь?
– Так не к кому же ревновать! – с неподдельным, детским изумлением и поворачивается в кресле лицом к нему. – Честное слово!
Сказать про случайно подслушанное или приберечь? Неохота выяснять отношения. Да и нет прямых доказательств. С мамой, конечно, так не разговаривают, но, допустим, с подругой… Или с другом, услужливо подбрасывает сам себе. Ладно, мимо об этом…
По возвращении в Нью-Йорк все внешне остается в их отношениях как раньше, за исключением того, что Лиза бросает работу в мебельном магазине. Ни с того ни с сего объявляет – идет учиться на паралигала. Одна помощница адвоката у меня уже была, констатирует про себя Костя, вспоминая Наташу. Интересно, предала бы она его в конце концов?..
Он предлагает пичуге переселиться к нему насовсем (своего рода тест, проверка обоснованности подозрений: если все время на виду будет, меньше возможностей творить глупости, хотя, если женщина изменить хочет, ее не укараулить…). Пичуга отказывается наотрез: занятия в Бруклине, ездить из Манхэттена – терять массу времени. По сути права, но что у нее при этом в головке вертится – поди определи. Встречаются по-прежнему в выходные, а две недели вообще не видятся – Костя в Поконо роман пишет, у Лизы занятия по субботам, на дачу не наездишься.
Понимает Костя, на что их связь обрекает, однако бес в него вселяется – чем хуже, тем лучше. Выгнать Лизу не может, привязанность к ней не ослабевает, а может, еще сильнее с момента случайного подслушивания, не подозревать же ее не в его силах, однако уподобиться тем, кто застукать пытается подруг на месте преступления, для Кости неприемлемо – надо быть последним идиотом; остается по возможности ничего не замечать, пусть все катится по наезженной колее. Еще ни разу не было, чтобы никак не было. В конце концов, у него в руках главный козырь – деньги, Лиза на полном его обеспечении, так что волноваться излишне – никуда пичуга не денется. Самоуничижительно, конечно, так рассуждать, но что поделаешь.
Он звонит ей ежедневно по нескольку раз, днем на мобильный и вечером домой, после занятий, пытаясь убедить себя, что не ради контроля, и ведь в самом деле не ради скучает, хочет слышать ее воркотню. И как ни странно для Кости, пичуга все вечера проводит дома, говорит, что усиленно занимается, и голос усталый. И чем дальше, тем подозрения его слабеют (жаждет избавиться от них насовсем!), а в дни свиданий пичуга нежна и ласкова необычайно.
Дина сообщает, что будет по делам в Нью-Йорке, хорошо бы свидеться. В Эктоне Костя провел два дня по приезде из Рима, осенью, с тех пор дочь не видел. И это при том, что нигде не служит и времени свободного навалом. Мог бы чаще бывать у нее. Мог бы… Только кажется, что временем свободным располагает, а на поверку не хватает его чудовищно – на писание, на жизнь. Летит неостановимо, и оторопь берет: еще месяц промчался, а что, собственно, произошло?
В пятницу Дина звонит днем, после делового ланча, теперь свободна, может заехать часа на два. Может, переночуешь и поедешь в Эктон завтра? Нет, отец, не могу. Вот и нетерпеливый звонок в дверь. Выглядит замечательно, разве чуть поправилась, чмокает Костю в щеку, в свою очередь восхищается им: похудел, посвежел, вот что значит мировой курорт… Разговор о всякой всячине, о том, что новую машину купила, присматривают с Марио другой дом, более просторный, собираются отдохнуть в Доминиканской Республике, а сама кружит по гостиной, словно все ей здесь внове. Да и в самом деле, сколько раз бывала здесь, всего ничего. Натыкается на фотографии пичуги, снята одна, летом, в Поконо и вместе с Костей в Инсбруке, вертит в руках, небрежно ставит на место.